Ссылки для упрощенного доступа

La Luna Hermosa!


 Валерий Кацуба на открытии выставки в Академии художеств с музыкантами ReTrio Band, фото Ирина Токачева
Валерий Кацуба на открытии выставки в Академии художеств с музыкантами ReTrio Band, фото Ирина Токачева

Тревожась о дне сегодняшнем, мы вспоминаем кошмары Первой мировой войны, создавшей столетие, с которым так и не удалось распрощаться: нынешние милитаристские дикости и шовинистические психозы немногим отличаются от того, что сводило с ума Европу сто лет назад. Паркетная хроника и окопная правда 1914 года безбожно устарели, а вот искусство по-прежнему новее нового. На архивном фестивале в Болонье я смотрел ничуть не устаревшие комедии с Астой Нильсен и бродягой Чарли, в Русском музее видел три полотна Филонова, в том числе дьявольский "Пир королей", в пражском центре DOX – божественной красоты плакаты военных займов, в берлинском Культурфоруме – журналы и бунтарские манифесты на выставке "Авангард!", в венском Музее Леопольда – портреты русских военнопленных, позировавших конвоиру Эгону Шиле, траншейных зомби Альбина Эггер-Линца, солдат и офицеров, которых Антон Колиг рисовал ради беспечной жизни на фронте, а заодно и ничтожные современные изобретения, вроде креста из окровавленных ванн.

Одна из лучших выставок параллельной программы биеннале "Манифеста" в Петербурге тоже была связана с 1914 годом. В залах Академии художеств Валерий Кацуба показывал свой фотопроект "Сто лет спустя", создававшийся в этом же грандиозном здании, где время давно остановилось и двигаться не желает.

После того как посетители разошлись и милейшая старушка закрыла выставку, мы с Валерием Кацубой поговорили о Петербурге, Сантьяго-де-Чили, журналах мод, сентиментальности и красоте.

– Цикл "Сто лет спустя" связан с этим зданием, с его красотой, его атмосферой, его ветхостью и прочностью. Почему вы решили запечатлеть студентов и преподавателей Академии?

– Все началось лет пятнадцать назад. Я тогда работал в архиве кинофотодокументов в Петербурге, отсматривал исторический материал. И мне попалась на глаза фотография Карла Буллы или студии Карла Буллы, снятая в Академии художеств – "Занятия в классе живой натуры профессора живописи Маковского", датированная 1914 годом. Она захватила мое воображение.

Занятия в классе живой натуры профессора живописи Маковского. Императорская Академия художеств. 1914. Фото из архива ЦГАКФФД, Санкт-Петербург
Занятия в классе живой натуры профессора живописи Маковского. Императорская Академия художеств. 1914. Фото из архива ЦГАКФФД, Санкт-Петербург

Тогда был повод вернуться к истории и поразмышлять – смена столетий. Я всматривался в лица художников, натурщиков, профессоров и думал о том, как же сложились жизни этих красивых и полных надежд людей в начавшемся 20-м столетии с его драматичными событиями? Это волновало мое воображение. И фотографию я распечатал и оставил у себя как особенно важную и ценную. Тем более что и Академия художеств всегда была мне интересна. Мне никогда не было скучно зайти туда, подняться по неоклассической лестнице, где стоит Аполлон, где стоят львы, прогуляться по Тициановскому, Рафаэлевскому залам. Я могу это делать бесконечно. Поскольку меня всегда интересовали относительная неизменчивость пейзажей, будь то природных или архитектурных, и проходящие через них человеческие судьбы, лица, исторические эпохи. И остающееся неизменным в течение столетий здание Академии, как нельзя лучше подходит для прогулок в размышлениях о том, как время меняет людей, их вкусы, пластику и меняет ли вообще. От случая к случаю я снимал в Академии. И вот однажды, как нельзя кстати, происходит встреча с Семеном Михайловским, нынешним ректором Академии, с которым мы были дружны еще с начала 90-х годов.

– И он стал куратором вашей выставки…

– Да. Случайностей, наверное, в данном случае не бывает, но ровно год назад я заходил в Академию с каталогом своей выставки в Лондоне, в котором были и работы из музея Академии – мои любимые спортсмены и балерина Оксана Скорик среди гипсовых копий античной скульптуры. Прежде чем войти в Академию, я остановился у входа покурить. И здесь встречаюсь с Семеном Михайловским. "Что это у тебя за книга?" – спрашивает он. "Да вот несу кое-кому подарить", – отвечаю. А он мне: "Кое-кому – это кому? Кое-кому – это нужно подарить ее мне". И взял у меня тот каталог. Я, собственно, и не возражал. А потом узнал, что он ректор. Спустя пару дней мы с ним опять встретились случайно. Он и говорит: "Слушай, эти работы у тебя чудесные. И почему бы тебе у нас здесь в Академии не сделать выставку?" С этого все началось. Я подумал, что отделаюсь малой кровью, что выставлю работы, которые у меня уже были готовы, и в портфолио моем будет выставка в Академии художеств. Но у Семена Ильича были, по-видимому, другие планы. И с каждой новой встречей задачу он чуть-чуть усложнял. Мол, выставлять нужно не только то, что у меня уже есть, а снять бы еще студентов, профессоров, мастерские... И здесь я вспоминаю фотографию Карла Буллы и понимаю, что время пришло. Приближался год 2014. 100 лет спустя я мог начать снимать в тех же мастерских, в которых снимал Булла.

Постановка женской обнаженной модели. Факультет живописи. Мастерская профессора Владимира Песикова. Академия художеств. Петербург. 2013. Фотограф Валерий Кацуба
Постановка женской обнаженной модели. Факультет живописи. Мастерская профессора Владимира Песикова. Академия художеств. Петербург. 2013. Фотограф Валерий Кацуба

Мы договорились с Семеном Ильичем, что будет только одна съемка в живописной мастерской профессора Песикова (бывшей Репина). Съемку я сделал. Показал ее в ректорате. Всем понравилось. Мне предложили поддержку – сама Академия, галерея "Спутник", музей Академии, лаборатория "ПроЛаб" – и просили снять больше скульптурную мастерскую, класс рисунка, анатомический кабинет и батальную мастерскую, где до сих пор, кстати, есть лошади. Было непросто, скажу честно. Ведь все мы художники. Все с характерами, со своими представлениями об искусстве и о роли личности в нем.

– Может быть, даже кто-то презирает сам жанр фотографии...

– Вполне может быть. Были те, кто уходил со съемки, были те, кого не туда поставили... У меня ведь и времени не хватало, чтобы понять, кто важнее, кто сильнее, разобраться в титулах и оказать заслуженные почести. Для меня, опять же художника со своим эгоцентризмом, было важнее, чтобы фотография получилась. Поставить 20-30 человек (даже с моими прекрасными помощниками Даниилом Баюшевым и Сергеем Дьячковым), вдохновить, чтобы они не разбежались и позировали в течение двух-трех часов – это было довольно непросто. Тем более я рад, что все случилось и благодарен Академии и ее жителям за то, что в большинстве своем они шли мне навстречу и подарили свое время. Хотя бывало, конечно, что слышались и такие слова, как "бездарно"... В "Книге отзывов" их написали, правда, анонимно. И мне очень понравилась реакция на "критические" отзывы моей мамы. Она читала в "Книге" приятные материнской душе предложения и вдруг говорит мне: "Ой, посмотри-ка, что вот здесь написано "бездарный фотограф..." и рассмеялась искренне. Ну и я вслед за ней.

Гимнастка Катя Логунова. Музей Академии художеств. Петербург. 2008. Фотограф Валерий Кацуба.
Гимнастка Катя Логунова. Музей Академии художеств. Петербург. 2008. Фотограф Валерий Кацуба.

– Ваши работы – это промежуточное звено между постановочной фотографией и репортажной?

– В каком-то роде. Снималось все как есть, но при этом я просил студентов "немножко приодеться", например. Подбирал моделей. Часть из них работает в Академии, часть же – мои товарищи, которые служат в клубах на фейсконтроле, как Павел Егорченков. Но именно он оказался по строению тела, по взгляду, по внутреннему содержанию, не побоюсь этого слова, невероятно схожим с натурщиками с рисунков Брюллова или Иванова. Когда я его фотографировал с лошадью, я понял одну из загадок конной скульптуры Клодта на Аничковом мосту или Диоскуров, которые стоят у Манежа. Очень многое зависит от правильного, не то что даже выбранного, а случившегося здесь быть демонстратора пластических поз. И все встает на свои места. Я смотрел на Павла с лошадью – и в моем воображении оживали "укротители лошадей" Клодта, и Диоскуры у Манежа "обретали плоть".

Модель с лошадью (А). Павильон батальной живописи. Мастерская профессора Владимира Загонека. Академия художеств. Петербург. 2014. Фотограф Валерий Кацуба.
Модель с лошадью (А). Павильон батальной живописи. Мастерская профессора Владимира Загонека. Академия художеств. Петербург. 2014. Фотограф Валерий Кацуба.

– Несмотря на то что сюжеты ваших фотографий вполне невинны и обстановка невинна, они наполнены эротизмом.

– Вы посмотрите на любой хороший рисунок натуры мужской или женской. Если он хороший, то он наполнен, как вы говорите, эротизмом. Рисунки, которые в музее Академии представлены, Иванова, Брюллова... Модели на них словно живые, в них жизнеутверждающая сила и, не побоюсь сказать, божественная красота. Эротизм, я так думаю, часть нашей красоты, нашей привлекательности. Важно увидеть всю красоту, в том числе и внутреннюю, и удержать баланс. А фотографии, упомянутые рисунки и скульптуры, наполненные, как вы считаете, "эротизмом", говорят лишь о том, что человек все-таки может быть красив.

– Да, эта плотская сила…

– Ну вот еще! Она ведь не обрушивается на нас, не давит, не заставляет сходить с ума от вожделения. Там есть дистанция незаметная, неуловимая, до сих пор мною не разгаданная, которая не позволяет изображению на рисунке стать объектом вожделения, а лишь объектом любования и радости для взгляда, открывает нам красоту жизни и пробуждает желание любить. Эта граница тонкая, незаметная, но она есть. И опять же, вернусь к надоевшему, наверное, уже "внутреннему содержанию". В чем неиссякаемая сила "Давида" Микеланджело? Только в его юном и тренированном теле? Думаю нет. Так же в его поступке, который спас народ Израиля от Голиафа. Чем изначально вдохновился художник – современной ему моделью или отвагой Давида? Это его секрет. Однако Давид пленяет наше воображение и взгляд, поскольку его приближенное к совершенству тело передает суть его поступка. Допускаю, что это идеализированный мир. Вполне возможно, что Давид не был так хорош собой. Но мы ведь живые люди со своими слабостями, и нам хочется видеть героев именно такими. И я здесь не исключение. Вы не думали, что поступок человека может наполнить его “эротизмом” в наших глазах, так же как и лишить, и правильные по всем канонам тело и лицо могут в одночасье напрочь потерять привлекательность?

– Второй цикл, который вы представили в Академии художеств, называется "Утро" – это фотографии людей только что проснувшихся в разных странах, на разных континентах, мужчин и женщин, и они выглядят, как все мы выглядим с утра, уязвимыми, хрупкими.

– Да, это то, что меня привлекает в человеке, – открытость, естественность или, как вы говорите, уязвимость. Можно еще сказать – трогательное смущение перед зарождающимся днем. Обратите внимание, что если смотреть на фотографии, то не сразу понятно, где они сняты. А сняты они и в Москве, и в Лондоне, в Нью-Йорке, в Сантьяго-де-Чили... Черно-белая фотография, конечно, нивелирует ощущение времени, пространства, но не в такой степени, чтобы публика, которая посещала выставку, не понимала сначала, что фотографии сняты в разных городах и странах, которые разделяют моря и океаны. Герои фотографий, представлялось зрителю, знакомы друг с другом и живут по соседству. Их всех объединяет что-то, и они все чем-то похожи. Они похожи как раз этой незащищенностью, хрупкостью, безоружностью, в чем и есть их сила и красота.

Утро. Томас. Лондон. 2013 Фотограф Валерий Кацуба.
Утро. Томас. Лондон. 2013 Фотограф Валерий Кацуба.

– Вы уже много раз произнесли слово "красота". У каждого художника представление о красоте свое, у Луизы Буржуа свое, у Бориса Михайлова свое. Кто-то сфотографирует бомжа и скажет, что это идеал его красоты, Синди Шерман сфотографирует женщину с подбитым глазом, и это тоже красота. Что красота для вас?

– Я, конечно, слишком часто повторяю слово "красота". Нужно взять себя в руки и следить за речью.

– Это прекрасное слово. Оно почти не скомпрометировано, в отличие от многих других.

– В нашем разговоре я использую слово "красота" не только как определение черт лица или формы тела. "Красота" – это вдохновение, пробуждение любви, желание жить. В этом смысле я его здесь использую.

– Вы много работали для глянцевых журналов. Это вовсе не упрек, конечно, но эта работа не могла не отразиться на вашем представлении о красоте. Ведь глянцевый журнал создает иллюзию красоты, метафору красоты, стандарты которой очень сильно отличаются от того, что мы видим наяву – это фантазия о красоте, о безупречности, о вымышленном идеале.

– Я хотел бы сразу все расставить на свои места. Я много работал с глянцевыми журналами, но я работал большей частью как продюсер на съемках, а то, что я сделал для них как фотограф, могу пересчитать по пальцам. Считаю, что мои съемки для журналов мод все достойные, и я ими горжусь. Я снимал артистов Мариинского театра для Harper's Bazaar UK, я сделал съемку с артистами Большого театра для "Макс Мара" – это был специальный проект к 60-летию компании. Также снимал специальный проект для "Кристиан Диор". Снимал для Карин Роитфельд и тогда, когда она была главным редактором Vogue Paris, и совсем недавно для ее нынешнего журнала CR Fashion Book. Еще что-то было. В целом – немного. Также я режиссировал праздники, как Жерар Депардье в фильме "Ватель". Например, вместе с княжной Катей Голицыной мы режиссировали и продюсировали День рождения Мика Джаггера в Юсуповском дворце. Мне занятие такое очень нравилось, поскольку в данном случае праздник – это как шаг в сторону кино для меня, живые картинки, фотографии в движении. Работать приходилось со множеством профессиональных людей: артистами, музыкантами, декораторами, художниками-постановщиками, флористами. Сладостная для меня круговерть!

Но как бы там ни было, основное, что я делаю – снимаю свои придуманные проекты или циклы. И сказал бы, что не глянцевые журналы на меня повлияли и то, что мы видим на их страницах, а, скорее, фотографы и стилисты, которые работали с этими журналами. Вообще, само слово "глянец" как-то себя дискредитировало, то есть не журналы, а частое использование этого слова по поводу и без повода.

– Пока новое не придумали.

– Почему, можем говорить, как раньше – "журналы мод", например. Приятнее звучит. В конце 90-х – начале 2000-х в них работали одни из лучших фотографов и стилистов. Я продюсировал тогда съемки фотографов Артура Элгордта, Занны, Нила Кирка, Патрика Демаршелье, Филиппа Лорки ди Корсия. Мне посчастливилось работать со стилистами Анастасией Барбьери и Катариной Флор, которая была директором моды русского Vogue. Это был бесценный опыт. Бесценно было даже только наблюдать, как работала Катарина Флор, как она подбирала бабочки и цветочки к костюмам. Сейчас перелистываешь журнал: да, "фантазия о красоте", "вымышленный идеал", "глянцевая гадость" – кто как назовет. Но какой труд за этим стоит! Когда ты видишь этот труд, начинаешь относиться к глянцу с уважением. Да, это коммерческая история, а почему бы и нет? В этом было качество. И за это я благодарен так называемому "глянцевому миру", за то, что я работал с самыми талантливыми стилистами и фотографами своего времени. У них я учился тому, что, когда в кадре 30 человек, то нужно следить за всеми деталями – чтобы занавес правильно висел и был нужного цвета, чтобы на стенах было именно то, что нужно, чтобы на подоконнике стояли цветы, а в углах не было мусора и, чтобы еще не забыть обнаженной модели дать в руки бархатный шарфик, для того, чтобы она смущаясь прикрыла им то, что не всем обязательно видеть.

Цирк La Luna, Valle Del Elqui. Chile. 2014. Фотограф Валерий Кацуба
Цирк La Luna, Valle Del Elqui. Chile. 2014. Фотограф Валерий Кацуба

– Вы упомянули Сантьяго-де-Чили, и это не случайно. Знаю, что вы очень любите Чили. Я тоже люблю Чили, был там только один раз, но надеюсь когда-нибудь вернуться. Что Чили для вас?

– Я был в Чили два года подряд, проводил там зимы. Когда я впервые туда прилетел, вышел из самолета в Сантьяго, осмотрелся и сразу понял – мне здесь нравится. Хотя в Сантьяго нет архитектурного сумасшествия 16-го, 17-го, 19-го веков или хотя бы начала 20-го (при Пиночете многое было утеряно), нет и глянцевого мира, почти нет модников. Довольно просто все, как, бывает, говорят сами чилийцы – некрасиво, имея в виду материальную культуру. Прошедшим летом разговаривал с друзьями из Сантьяго и сказал им, что у нас в Петербурге в июне было +8, как и у них в те дни. Только у них на другом конце Земли была зима. Холодно, говорю им, в Петербурге. Всегда холодно. А они отвечают, что у них некрасиво, а у нас хотя и холодно, но элегантные люди при этом, элегантный город. Когда я первый раз улетал из Чили, я воткнулся в иллюминатор самолета, смотрел на покрытые снегами вершины Анд и часа четыре молча обливался слезами. Когда же прилетел в Петербург, долго затем казалось, что меня насильно заставили уехать из Чили и опоили чем-то, чтобы я забыл свою жизнь там. И я забыл о ней, но помню, что та жизнь была.

– То есть предыдущая жизнь, прежняя реинкарнация, которую вдруг вспоминаешь, оказываясь в каком-то месте?

– Так далеко не заходил в размышлениях о Чили. Думаю, что я по характеру и темпераменту сошелся с чилийцами. Очень люблю испанский язык. Люблю то, что прощаясь, они говорят по-испански: Te recordare para siempre! ("Я тебя всегда буду помнить!"). Еще мне нравится, что там все вверх тормашками – в полдень солнце стоит на севере, а не на юге.

– А на юге лед.

– Да. Мне нравится все это. Там живешь в современности, но с такими, бывает, чудесными попаданиями в 1970-е годы, в 1960-е, в 1980-е в интерьерах, в образе жизни, в поведении. Там, по-прежнему, есть бродячий цирк La Luna, с которым я познакомился в долине реки Эльки и прогуливался с его руководителем, 40-летним акробатом Хуаном, по горам. Мы беседовали. "Хуан, – спросил его, – а у тебя есть дом?" – "Нет", – ответил Хуан. – "А хотелось бы?" – "Да". – "А где?" – "Хотелось бы мне дом на море, чтобы окна открыть и море видеть..." – "И где это море, которое ты хотел бы видеть из открытого окна своего дома?" – "Не знаю, – ответил Хуан, – все колесим по континенту, а место, где бы хотелось мне построить свой дом, так пока и не нашел..." – "И я пока не нашел", – мысленно тогда ответил акробату, не сказав, правда, что его мечта вторит моей. Затем после этой беседы я поехал ночью в Обсерваторию в горах смотреть в телескоп на звезды. Небо там сказочное, в Андах, словно в советских мультфильмах. Звезды яркие и кажутся ближе к Земле. "Вот "Магеллановы облака", "Южный крест", созвездие "Стрельца", – водил астроном Хорхе лазерной указкой по небу... Они ведь там на краю Земли живут: впереди океан, позади горная цепь, вверху – звезды, а внизу частые подземные толчки...

Torres Del Paine. Chile. 2013. (автопортрет с помощью Лео Белина)
Torres Del Paine. Chile. 2013. (автопортрет с помощью Лео Белина)

В Чили нормально быть романтиком, нормально спросить у океанских волн, как у них дела, нормально для мужчины уронить слезу, когда он расчувствуется. Это вызывает даже уважение и ответную волну чувственности. Там это любят. И я это люблю. Их истории вторят моим проявлениям симпатий, некоторой сентиментальности и романтизма. Считаю, что всегда хорошо бывать в таких странах, пожить несколько месяцев, а то и год, чтобы расширить восприятие мира и работать над характером, сложившимся на северных просторах с перепадами температур и настроений. То мы бросаемся принимать противоречащие ходу жизни законы, то вдруг готовы сбросить с себя все одежды и танцевать на столах. Крайности, крайности, крайности. Я думаю, что климатический фактор определяет многое, у нас так температура прыгает в природе, что и человек, хочет того или не хочет, прыгает в своих настроениях. Хотя нет рая на земле, думаю, это правда.

– Там есть уравновешенность.

– Стремление к ней скорее. Там – слово, так же как "глянец", немножко затертое – мантры. Чилийцы на "Фейсбуке" публикуют пост, например, спозаранку: благодарю Создателя за то, что у меня есть крыша над головой, есть дом, родители, что есть люди, которые подают мне руку, что есть те, кто любит меня... Просто ни с того ни с сего, и это нормально. И это мне нравится. Они благодарят погоду, солнышко, ветерок и Полную Луну. Как-то в Сантьяго во время полнолуния смотрели с друзьями на ночное небо. Молчим. Прерываю молчание я и говорю со священным ужасом: La Luna Llena ("Полная Луна"). У нас ведь считается, что в такие ночи бушуют неведомые силы, и всем немножко не по себе. Чилийцы меня пресекали тот час простыми и ясными словами: La Luna Hermosa! ("Какая красивая Луна!") И они правы. Это, безусловно, красиво. Шаг за шагом я учился у них радоваться простым вещам и благодарить за то, что ты живешь, и видишь звездную ночь и восхитительную полную Луну.

– Вы сказали, что в Чили смесь разных времен, и не знаешь, в каком десятилетии ты находишься, но и в этом цикле, который вы представили в Академии художеств, то же самое: мы попадаем в безвременье, здесь можно угадать и 1960-е годы, и 19-й век, и современность. Вас привлекает отсутствие временных маркеров, облако времени, которое пребывает где угодно?

– Мне сложно ответить, почему я так делаю, но я делаю именно так. Мне хочется не то чтобы стереть время – я не в силах, не вправе, не собираюсь этого делать и не делаю, я люблю убирать указатели, которые соотносятся с определенным временем. История становится чище. Почему я так делаю? Возможно для того, чтобы убрать мишуру и показать что-то более-менее постоянное, ту же самую, перетертую нами в этом интервью, красоту, например.

Воздушный полет. Самолеты (1). 2010. Фотограф Валерий Кацуба.
Воздушный полет. Самолеты (1). 2010. Фотограф Валерий Кацуба.

– Еще одна важная для вас тема – спорт. Я помню циклы ваших фотографий спортсменов, атлетов. Они вас давно привлекали, верно?

– До сих пор привлекает. Я, бывает, прогуливаясь, увижу, что кто-то занимается спортом – остановлюсь и сниму себе на мобильный телефон. Правда, потом не пересматриваю. Могу заговорить со спортсменом, обменяться телефонами и года через два-три об этой встрече вспомнить и предложить уже осмысленную съемку. Для меня идеально местоположение, скажем, Концертного зала Мариинского театра, в котором я также люблю бывать. Дом Муз соседствует со спортивной площадкой Университета физической культуры. В антрактах опер или концертов я выхожу покурить и наблюдаю за тем, что происходит на спортивной площадке. Однажды в антракте "Аиды" там были соревнования по прыжкам с шестом. Я понаблюдал, познакомился со спортсменами, тренером. Но снимать их не случилось. Однако год назад я попал в Москве на чемпионат мира по легкой атлетике. Там были и прыжки с шестом. Меня словно магнитом к ним потянуло, и в итоге я сделал небольшой слайд-фильм, который называется "Анатомия прыжка. Неудача и преодоление". Я мало снимаю именитых спортсменов, чемпионов Олимпийских игр, золото, серебро и так далее. Меня интересует не важность человека и его результат, а стремление к этому результату. Может быть, я не так хорошо знаю спортивную среду. Я не живу среди спортсменов. Но у спортсменов, то, что я вижу (возможно, из-за дисциплины, из-за того, что нужно преодолевать себя, не пить и не курить, рано вставать, рано ложиться), в них есть чистота, ясность, простое и бережное отношения к жизни, к природе, к своему телу, уважение к нему. Думаю, что именно это привлекало в спортсменах и Дейнеку. И ему не было важно, насколько они имениты.

– То же самое можно сказать и о цикле, снятом в Академии художеств – он не о великих художниках, а о желании быть художником, о людях, которые учатся, которые могут стать художниками, а могут не стать.

– Вот видите, похоже, что именно это меня прежде всего и интересует.

XS
SM
MD
LG