Бывший директор и основатель Музея кино Наум Клейман может подать в суд на нового руководителя музея Ларису Солоницыну и чиновников Министерства культуры России. Об этом он заявил в интервью Радио Свобода. По его мнению, сообщения ведомства, которым руководит Владимир Мединский, о финансовых нарушениях в деятельности Музея кино – безосновательны. Лариса Солоницына отказалась говорить о результатах финансовых проверок, сославшись на то, что все претензии аудиторов касаются того периода, когда она еще не работала в этом учреждении. Накануне все научные сотрудники Музея кино во главе с Наумом Клейманом, не добившись отставки нынешнего директора Солоницыной, заявили об увольнении и направили письмо министру культуры России.
Еще три месяца назад в своих заявлениях Радио Свобода основатель Музея кино Наум Клейман и нынешний директор Лариса Солоницына со сдержанным оптимизмом говорили о компромиссах и строили планы на будущее. Все это время в прессу просачивались какие-то разногласия внутри коллектива, но до открытого конфликта не доходило. И вдруг 24 октября все научные сотрудники Музея кино заявили об увольнении, направив письмо на имя министра культуры Владимира Мединского. Документ опубликован на сайте учреждения, в нем сотрудники объяснили свое решение несогласием с деятельностью директора музея Ларисы Солоницыной, которая была назначена на эту должность в июле 2014 года. Ответ из официального ведомства последовал сразу. Замминистра культуры России Елена Миловзорова открыто поддержала Солоницыну и рассказала о финансовых нарушениях. "По результатам проверки Музея кино контрольно-ревизионным отделом департамента контроля и кадров Министерства культуры в августе 2014 года были выявлены нарушения в деятельности предыдущего руководства. В общей сложности из средств федерального бюджета неправомерно было израсходовано порядка 4 млн рублей", – говорится в письме Минкульта. Основатель Музея кино Наум Клейман категорически не согласен с этими обвинениями.
– Да, это совершенно замечательный документ. Я расхохотался. Во-первых, это абсолютный фальшак, как говорят сейчас, абсолютно абсурдные претензии. Например, почему мы не поставили на баланс музея площади, нам выделенные "Мосфильмом". "Мосфильм" нам одолжил их. Нас приютили бездомных до времени получения собственного помещения. Это все равно что прийти к другу в гости, а потом сказать – простите, я вашу квартиру записываю на себя. Как это может быть?! То же самое с музеем Эйзенштейна, который упорно не считают частью музея. А это колыбель музея, откуда все выросло. Фонды этого кабинета и были началом музейной коллекции, а сотрудником музея был я единственный, почему мне и поручили делать музей. Я был единственной музейной единицей в Союзе кинематографистов. С другой стороны, мы увидели, как клепается компромат. Нам были заданы вопросы во время ревизии. На все эти вопросы мы дали объяснительные записки, начиная с того, что они неправильно считают – 46 тысяч единиц экспонатов, которые якобы отсутствуют, в то время как они перед их глазами. Они неправильно посчитали какие-то единицы, пришедшие за последнее время в нашу музейную коллекцию. И кончая тем, что они нам клепают какие-то неправильные выплаченные премии, какие-то услуги, якобы не оказанные, что абсолютно неправда! Все доказывается документами. Все это было снято во время ревизии. Они удовлетворились. И когда ревизия закончилась, нам так и не показали результаты. Солоницына совершенно отказывалась их коллективу показать. А мне она зачитала, держа в руках документ, какие-то фрагменты. Из чего я понимаю, что там ничего подобного не было. Они раскопали первые вопросы ревизии и сейчас выдают их за окончательный вариант. Или было составлено загодя два варианта на случай, если вдруг мы будем не сходиться характерами, как сейчас принято говорить.
– Возвращаясь к вопросу о неправомерно израсходованных средствах на научно-мемориальный комплекс Сергея Эйзенштейна. Речь идет о двухкомнатной квартире, в которой вы неоднократно давали интервью, в том числе и Радио Свобода. Это очень скромная квартира. Всё, что там есть из мебели, завалено книгами, архивными документами и т. д. Вам предъявляют претензии – почему вы эту квартиру не передали на баланс?
– Это еще одна абсурдная претензия. Это жилой фонд, который был в свое время Моссоветом передан Союзу кинематографистов в счет его лимитов для того, чтобы, когда Союз построит музей Эйзенштейна, как завещала вдова, эта квартира будет возвращена Моссовету. Все эти годы коммунальные расходы оплачивались. Это не аренда. Это именно целевое использование для музейных целей двухкомнатной маленькой квартиры в 28 жилых кв.м. Лариса Оттовна сама никогда не приходила в музей, хотя киновед мог бы посетить эту святыню не только нашего российского, но и мирового киноискусства. Нет, ее это совершенно не интересовало. Потом она начала говорить о том, почему бы нам не отделить это всё. Куда-нибудь перевезти все вещи Эйзенштейна, а квартиру передать музею на баланс, чтобы там, может быть, принимать иностранцев, например, т. е. сделать как бы мини-отель в этой маленькой квартире, куда и наш-то не всякий въедет теперь. Я, естественно, объяснил ей, что это всё невозможно. Это принадлежит мэрии сейчас. Это государственная собственность, во-первых. Во-вторых, никто нас не гонит из дома. Мы исправно платим все коммунальные расходы. В-третьих, мы можем перевести только в хорошее настоящее помещение, оборудованное для квартиры-музея или дома-музея, как это сейчас делается во всем мире. Лариса Оттовна не вняла этому. Больше того, она по-прежнему считает, что мы платили зарплату нашим сотрудникам неправомерно, поскольку они находятся в другом месте. Это все равно, что в Бахрушенском музее предъявить претензии, почему получают зарплату многочисленные филиалы этого музея. Да, этот маленький комплекс не был оформлен как филиал, потому что тогда надо было делать физическое лицо, заводить бухгалтера на двух сотрудников. Это абсурдно! Они просто отдел нашего музея.
– Еще одна из претензий – нарушался режим рабочего времени. Как вы прокомментируете?
– Что касается режима. У нас каждый человек выполняет несколько функций. Он не только хранитель, не только научный сотрудник, который атрибутирует полученную вещь, описывает ее, вносит в каталог, он не только сам у себя лаборант, потому что он ее оцифровывает и помещает в каталог, он еще и комплектатор. У нас на каждом фонде один, редко – два человека, которые фактически должны ездить к людям. Большей частью у нас те памятники, которые сохранились в частных коллекциях. Государство исправно уничтожало всё то, что было на киностудии. Им это было не нужно при всех этих реорганизациях. А люди хранили. У нас люди приезжают в семьи, иногда покупая подарки, естественно, очень несостоятельным бывшим кинематографистам или их потомкам за свои деньги, разумеется, не за деньги государства. Они разбирают там их архивы. Они приводят их в порядок. Они отбирают то, что представляет действительно музейную ценность. Потом привозят в музей и работают с ними. Кроме того, бывают в архивах. Для того чтобы атрибутировать вещь, нужно иногда перерыть массу материалов. Например, в РГАЛИ у нас было несколько сотрудников регулярно. Естественно, что здесь не может быть работы от звонка до звонка, с 9 до 18. Я сказал – ребята, мы должны всё, что можно, спасти. Сейчас гибнет больше, чем в гражданскую войну материалов и памятников кинокультуры из-за этого кризиса – и кризиса кинематографа, и музейного кризиса, к сожалению. Естественно, что многие проводили иногда по 10, а то и 12 часов именно рабочего времени, но не обязательно за своим столом. И вот это нам поставлено в упрек, что у нас распущенная дисциплина. Пусть они проверят эффективность нашего свободного труда и того палочного труда, который пытается ввести Лариса Оттовна.
Я должен сказать, что для меня это шок. Потому что я действительно уповал на то, что молодой энергичный киновед, как мы думали, а на самом деле абсолютно необразованный человек, что-то сможет сделать для Музея кино, вывести из того тупика, в котором мы оказались после того, как потеряли киноцентр. Нет, теперь мы поняли, что она прислана как ликвидатор. Я не знаю – это намеренное занятие или это просто получается в силу полной некомпетентности высшего руководства министерства. Во всяком случае, я могу сказать, что мы не позволим уничтожить музей – с помощью общественности и, надеюсь, с помощью тех чиновников, которые понимают, что это не наше место работы. Просто это культурное достояние страны.
– Когда мы с вами беседовали в июле, настроение у вас было другое. Вы говорили о создании независимого общественного Попечительского совета. Насколько этот вопрос продвинулся, исходя из того, что прошло несколько месяцев?
– Дело в том, что Мединский запросил у меня список тех людей, которых мы могли бы видеть в общественном совете. А со своей стороны брался создать попечительский совет, который помог бы деньгами, какими-то, может быть, связями музею продвинуться вперед. Вместо этого мы вдруг к концу года получили под названием "Общественный совет" назначенный Мединским ряд лиц во главе с Константином Эрнстом. Причем, в этом списке не было ни одной фамилии, которую мы просили для общественного совета. После чего мы сказали – хорошо, тогда мы создадим попечительский совет. Но, к сожалению, это не было принято министерством. Когда у нас начались кризисные явления, я несколько раз звонил Константину Эрнсту в расчете на то, что, может быть, он как глава общественного совета поможет нам разрешить это внутри музея. К сожалению, он не нашел ни времени, ни возможности ответить.
– Что вы будете предъявлять в ответ на финансовые претензии? Где вы будете защищать вашу честь – это будет суд?..
– Да, мы попросили адвоката-трудовика. Мы вчера с ним созвонились. Мы должны с ним встретиться сегодня-завтра. Мы будем подавать в суд за диффамацию и за оскорбление человеческое, а не только профессиональное.
– На ваш взгляд, почему произошло не так, как вы и ваши коллеги хотели?
– Может быть, мы не понимали, что есть какой-то замысел. Поверьте, я не параноик. Я не вижу тут какого-то заговора, хотя и это может быть, что была дана установка – этот "музей Клеймана", как они говорили, уничтожить. Хотя это давно уже музей всего коллектива и всей страны. Мне кажется, что просто очень низкая культура этого человека, которая сначала выглядит чрезвычайно респектабельным, но через некоторое время вдруг обнаруживается ее абсолютно примитивная логика и огромная необразованность.
– Как вы думаете, стоит ли за ней кто-то?
– Я думаю, что стоит не один человек, иначе она не держала бы себя так уверенно, но это мнимое покровительство. Я думаю, что если будет голос общественный достаточно силен, они отступят, – рассказал Наум Клейман.
Лариса Солоницына также ответила на вопросы Радио Свобода:
– В чем суть конфликта, с вашей точки зрения? Когда мы с вами говорили в июле, я предоставил слово Науму Ихильевичу и вам, у вас был сдержанный оптимизм по поводу того, что вы придете к какому-то миру, согласию и наладите работу. Почему не получилось?
– Я не хочу сейчас комментировать эту ситуацию по одной простой причине. Во-первых, есть комментарии Министерства культуры, как бы к ним ни относился Наум Ихильевич. Во-вторых, я бы, честно говоря, не хотела бы сейчас комментировать и критиковать действия сотрудников Музея кино.
– Он сказал: "Нас пытаются опорочить".
– Я просто не знаю ни одного своего заявления, в котором я пыталась бы каким-то образом опорочить или Наума Ихильевича, или коллектив Музея кино. Я, собственно, дала в последнее время всего два интервью – газете "Известия" и сайту "Профисинема". Их можно посмотреть. Совершенно никаких порочащих сведений в адрес кого бы то ни было из сотрудников Музея кино там не содержится. Наоборот, я выражала свою благодарность за то сотрудничество, которое у нас было, за идеи, которые мы обсуждали, которые в результате подали в качестве заявок в Минкультуры. Поэтому я не очень понимаю.
– Наум Ихильевич говорил о финансовых претензиях. Якобы те претензии, которые были, они искажены, то есть музей, сотрудники музея во главе с Наумом Ихильевичем сумели доказать, что все средства, которые были, израсходованы по целевому назначению. И никаких неправомерных сумм не израсходовано. Он оппонирует тем, кто предъявляет финансовые претензии. Это, видимо, адресовано и к вам тоже, потому что без вашего указания вряд ли проводилась такая ревизия, которая пришла бы к такому результату.
– Эта ревизия проводится всегда. Аудиторская проверка проводится в любом учреждении, куда приходит новый руководитель. Это совершенно обычная практика. Лично со мной это никак не связано. Каждый новый человек, приходя на новое место, хочет понять, с чем он имеет дело. В общем, я не вижу, честно говоря, в этом ничего ни особенного, ни противозаконного. Что касается результатов аудиторской проверки, то они официальные. Собственно, я их СМИ не предоставляла. Откуда они появились, я не знаю, но это совершенно официальный акт проверки. Мне его комментировать было бы странно. Эту проверку проводили профессиональные аудиторы. Я в этом разбираюсь значительно хуже, поэтому не буду никак комментировать.
– Но у вас есть претензии. Одна из них – нарушался режим рабочего времени.
– Дело в том, что в этом акте проверки один из пунктов – отсутствие правил внутреннего трудового распорядка.
– Но у вас лично есть претензии к тому, что сотрудники музея не были на рабочем месте в тот момент, когда вы считали, что они должны быть?
– Я считаю, что вообще все сотрудники любых учреждений, в том числе и государственных, в первую очередь государственных, должны в рабочее время быть на рабочем месте, если их работа с этим связана. У нас работа наших сотрудников, фондовых сотрудников, связана с теми экспонатами, которые находятся в музее. Если они с ними работают, они могут с ними работать только на рабочем месте. Разумеется, бывают какие-то случаи, когда надо пойти в другой музей, в библиотеку и т. д. Но это никто и никогда никому не запрещал.
– Однако этот пункт стоит, условно говоря, в обвинительном акте. Это и оппонировал господин Клейман, пытаясь защитить репутацию свою и коллег.
– Я не знаю, как правила внутреннего трудового распорядка, являясь обязательным положением для каждого государственного учреждения, могут повлиять на честь и достоинство кого бы то ни было. Это обязательное положение для любого государственного учреждения.
– Почему все-таки не сложились у вас отношения?
– Я боюсь, что о вопросах честности на этом этапе речь уже не идет. Я воздержусь от каких бы то ни было комментариев и критики в адрес сотрудников Музея кино. Я не хочу ничего говорить такого, что могло бы как раз задеть чьи-то чувства.
– Чем тогда вся эта история закончится? Наум Ихильевич и коллектив подали заявление об уходе. Что дальше?
– Я не знаю, чем эта ситуация закончится сейчас. Я живу в настоящем времени. Я не знаю, что будет завтра. Я предпочитаю решать вопросы по мере их возникновения. На сегодняшний день у меня на столе 17 заявлений об уходе. Я разговариваю с сотрудниками Музея кино. К чему эти разговоры приведут или не приведут, как дальше сложится ситуация, я пока сказать не могу, потому что я сама этого не знаю.
– Какова позиция Министерства культуры? Понятно, оно на вашей стороне. Но им же тоже придется решать эту проблему. Наверняка вы с ними советуетесь?
– Минкультуры вполне определенно высказало свою позицию. Я ничего к этому комментарию добавить не могу.
– Дело в том, что вы как-то снимаете с себя ответственность, что к сотрудникам музея, к Науму Ихильевичу есть финансовые претензии, ссылаясь на то, что это все результат аудиторской проверки. А вы тут как бы ни при чем.
– Это действительно результат аудиторской проверки. Эти нарушения происходили в то время, когда я не работала в Музее кино. Как я могу нести за них какую-то ответственность или как-то это комментировать? Это сторонние люди, которые не являются сотрудниками Музея кино, которых я не знала.
– Наум Ихильевич говорит, что они отчитались по всем финансам.
– Тогда надо, наверное, нужно попросить комментарии у тех людей, которые проводили эту аудиторскую проверку, или у Минкультуры, куда направлены все эти документы. Я думаю, что это будет правильно.
– В данном случае вы наблюдатель, получается так?
– Так я и есть наблюдатель. Это не я проводила эту проверку. Это пришли три человека из Минкультуры. Я думаю, что Музей кино должен существовать значительно лучше, чем он существовал последние 10 лет. Для этого есть абсолютно все основания. Это уникальное потрясающее место, у которого должна быть очень счастливая судьба, – сказала Лариса Солоницына.
Конфликт в Музее кино прокомментировал председатель Гильдии кинокритиков России Андрей Шемякин:
– После того как музей, во многом усилиями некоторого количества людей, был в принципе спасен, теперь на него предъявляются права. Вот это самое возмутительное. Потому что очень легко вовлечься в, так сказать, драку, сказать: "С кем ты, Вася?" Это наш любимый способ решения этих проблем. А решение должно быть такое, что музей должен быть сохранен, и сохранен с теми, кто его создавал. А все остальное – это уже решение на конкурсной основе. Объявляется конкурс музейных концепций и, соответственно, выбирается директор. Может победить опять Лариса Оттовна. Но это уже другой вопрос. Любое государство, заботящееся о своем престиже, как минимум сохраняет Музей кино изначально. Это важнейшая часть культурной политики каждого государства. Я думаю, что это просто обычные наши вещи, когда культура финансируется по остаточному принципу. В любой момент любой из нас потенциально перед этим государством виновен в том, как и что он делает, как себя ведет. И независимое поведение вызывает, естественно, ярость, – полагает Андрей Шемякин.
