Лиля Пальвелева: Тема сегодняшней передачи - так называемые «крылатые слова». Старые, 30-40-летней давности, словари определяют их как «устойчивые выражения, вошедшие в язык из определенного литературного или исторического источника и получившие широкое распространение». Здесь забыли упомянуть еще один источник - кинофильмы. Не только «Горе от ума» в свое время растащили на цитаты, не одними лишь фразами из «Мастера и Маргариты» в другом уже веке щеголяли. Раневская жаловалась, что «Муля, не нервируй меня!» преследовало ее всю жизнь.
А откуда крылатые слова чаще всего приходят в языковой обиход в наши дни? Вот что сообщает директор Института лингвистики РГГУ Максим Кронгауз.
Максим Кронгауз: Я хочу сразу сказать, что "крылатые слова" (вы правильно сразу определили, что, на самом деле, это выражения, а точнее "крылатые выражения", но такая уж терминология сложилась) очень много говорят о народе, который их использует, и о времени, в которое они используются. Конечно, в нашей русской культуре сегодня мы имеем и используем другие "крылатые слова", а не те, которые были у нас, скажем, 50 лет назад.
Поэтому, если мы говорим о сегодняшнем дне, то надо сказать, что определение придется еще подправить. Например, среди источников я бы назвал эстрадную песню и рекламу, которая уж никак не является литературным источником.
Лиля Пальвелева: То есть тексты из этих песен и кусочки текстов из этих реклам повторяют, как...
Максим Кронгауз: Становятся расхожими цитатами. На самом деле, это цитаты очень часто с потерей источника. Мы часто цитируем, не осознавая, откуда это взято, но все же сознавая, что это некая цитата. Поэтому лингвисты часто используют менее пафосное выражение, говоря не о "крылатых словах", а о речевых клише или речевых стереотипах. Это ничуть не принижает это явление, но просто более, может быть, точно отражает его. Первое, что можно извлечь из анализа таких клише - это источники, откуда мы их берем и, следовательно, какие тексты и источники нам особенно дороги.
Лиля Пальвелева: Замечу, это - в отличие от поговорок или пословиц, где источник никак не определяется. Это фольклорные вещи.
Максим Кронгауз: Да, да, да. Это всегда фольклорно, даже если это придумано. А здесь все-таки всегда есть некий автор, даже если он утерян, но подразумевается. Здесь очень важно, что (притом, что жизнь поменялась, притом, что немножко изменились источники) все-таки в качестве основных источников сохранилась литература и цитаты из кинофильмов.
Надо заметить (и это не в нашу пользу), что цитируется старая литература - XIX века, XX века, но никак не конца XX века и не XXI века. Тоже самое можно сказать о кинофильмах. Почему мы обращаемся туда, к нашему далекому прошлому и не хотим брать цитаты из настоящего? Я боюсь, что это связано с качеством прошлых текстов, прошлых фильмов и настоящих. Они были более афористичны. Вес отдельной фразы, по-видимому, был значителен. Потому что даже не обязательно афоризмы оставались. "Муля, не нервируй меня!" или "Мертвые с косами стоят" - тут нет никакого глубокого смысла. Но как-то это подавалось так, что эта фраза запоминалась и оставалась со зрителем и после фильма.
Лиля Пальвелева: Я думаю, что здесь есть один очень важный момент. Действительно, некоторые выражения сами по себе не бог весть, какие мудреные. Тем не менее, они любимы народом. Полагаю, что когда речь идет о "крылатых словах", всегда надо иметь в виду контекст. Говорящий вспоминает большой набор смыслов, связанных с этим выражением. Когда героиня говорила "Муля, не нервируй меня!", за этим вставал типаж!
Максим Кронгауз: Конечно.
Лиля Пальвелева: Поэтому употребляли это выражение так часто.
Максим Кронгауз: Это, я бы сказал, уже третий вопрос. Потому что мы начали с вопроса - откуда? - перескочили на вопрос - почему? и теперь зачем? Вот - зачем? - тут я с вами абсолютно согласен. Почему, зачем мы вообще используем клише? Потому что мы сразу сообщаем больше, чем произносим. Вы правы, клише сопровождается еще чем-то, некой аурой, связанной с источником, с типажом, если это цитата из кинофильма или литературного произведения; с ситуацией, которая, как правило, содержит в себе юмор, хотя в самом выражении юмора может и не быть, но он возникает именно потому, что это отсылка к некоей другой ситуации, которая вспоминается всеми. Здесь сразу возникает еще одна проблема - в общении с кем можно использовать "крылатые слова"? Имеет смысл только с тем, кто их тоже знает, то есть это еще и способ выделить "своего", и показать ему, что мы оба "свои". Мы оба знаем эту фразу, а не порождаем ее на этом самом месте.
Лиля Пальвелева: Самый крайний пример - если ты разговариваешь с иностранцем, который неплохо знает русский язык, но такие тонкие вещи уже не может осмыслить.
Максим Кронгауз: Да, конечно. Это много говорит о нашей культуре. Но культуре не высокой, а такой низкой, о таком фоновом знании, нас сопровождающим. Конечно, у каждого народа, у каждого народа в определенное время - свое фоновое знание. Это, я думаю, нас объединяет в гораздо большей степени, чем даже высокая культура. Именно поэтому мы понимаем юмор свой и не пониманием чужой.
Здесь, кстати, я хочу сказать, что мы ни в коей мере не отличаемся в лучшую сторону от других народов. У всех народов есть клише. В Америке даже проводился конкурс, ну, не конкурс, а легкое такое исследование на самые популярные фразы из кинофильмов. Там есть свои фразы, которые тоже, скажем, русскому, не встроенному в голливудскую культуру, будут абсолютно непонятны. Одна из любимых фраз, скажем, I ’ ll be back (я скоро вернусь) - это, по-моему, "Терминатор", если я не ошибаюсь, которая тоже вызывает свои ассоциации. Каждому - свое. Это очень важно, потому что с помощью этих фраз мы выделяем своих, тех, которые понимают, и, наоборот, отбраковываем чужих, которые не могут оценить знание нашего общего прошлого.
Лиля Пальвелева: Мы упомянули, по сути, два источника - литературные тексты и кинофильмы. А откуда еще берутся такие выражения?
Максим Кронгауз: Есть и другие важные источники. Из таких вечных источников я бы назвал Библию, библейские тексты. Наверное, в первую очередь, Новозаветную, хотя и Библию в целом.
Лиля Пальвелева: Ну, да. "Содом и Гоморра" - это, например, из Ветхого Завета.
Максим Кронгауз: Да, да. Здесь еще немало выражений можно привести. "Время разбрасывать камни и время собирать камни", к примеру. В такого рода вещах не всегда осознается, откуда это, тем не менее, первоисточник – Библия.
Да, вот еще о чем мы забыли сказать, когда говорили о литературе: здесь следует иметь в виду и прозу, и поэзию. Поэзия достаточно продуктивна.
Лиля Пальвелева: Запоминается легче?
Максим Кронгауз: Конечно. Поэзия состоит из фраз, которые в принципе предназначены для того, чтобы остаться в памяти, а из прозы остаются только самые-самые лучшие, самые-самые оригинальные.
Лиля Пальвелева: Кот Бегемот: «Никому не мешаю, починяю примус".
Максим Кронгауз: Да, да. Булгаков, Ильф и Петров, братья Стругацкие. Фразы из их произведений цитируются очень часто.
Лиля Пальвелева: Такая языковая игра. Еще на языковой игре нередко строится реклама, о которой вы уже упомянули. А не могли бы вы привести какие-то примеры?
Максим Кронгауз: Попробую, но здесь еще важно про рекламу сказать следующее. Реклама как раз для нас сегодня во многом заменяет те идеологические клише, которые были в советское время. Если "крылатые слова" из литературы, из фильмов сохранились, то ушедшая политическая составляющая корпуса "крылатых слов" заменена рекламной составляющей. Причем я даже не хочу сказать, что, в основном, цитируется реклама с игрой. Берется иногда совершенно бессмысленная фраза, которая связана с некоей обыгранной ситуацией в рекламе. Цитирующий это знает. Сама по себе фраза довольно бессмысленна.
Я уже не очень точно помню, что и когда рекламировалось, но, например, помню, что чрезвычайно популярна была фраза "Ждем-с" из рекламы с Суворовым, который ждал звезду. Вот это "ждем-с" воспроизводилось неоднократно. Само по себе "ждем-с" никакого вроде бы дополнительного смысла не имеет, используется в обычной ситуации, но это вызывало такое чувство: рядом - свои. Мы смотрели эту рекламу, мы это знаем, мы в этом смысле свои и чувствуем эту иронию. Это было, наверное, главным.
Лиля Пальвелева: Я вот вспомнила, что, наверное, прочнее всего в язык вошло выражение, связанное с такими приземленными вещами, как шампунь и ополаскиватель. Но вот это "два в одном флаконе"...
Максим Кронгауз: Мне тоже вспомнился этот пример. Потому что я уже не помню, думаю, что и большинство уже не помнит про шампуни и ополаскиватели, но "два в одном флаконе" остались. Это как раз тот случай, когда искажение оказалось более продуктивным, чем само речевое клише. Уже все забыли про шампуни и ополаскиватели, а помещают вместо них все, что угодно, например, политических деятелей или какие-то политические силы. Действительно, очень продуктивная цитата. Опять же понять непосвященному, что здесь смешного, почему - невозможно.
Лиля Пальвелева: Я обратила внимание, что это "два в одном флаконе" уже стало настолько привычным словосочетанием, что иногда даже безо всякой иронии в каких-нибудь газетных текстах употребляется, когда нужно сказать, что совместилось каких-то несколько явлений в один момент, допустим. Ирония там уже слабовата.
Максим Кронгауз: Возможно, да. Действительно, жизнь клише непростая и изменчивая. Я бы сказал, что в начале клише несет в себе особую энергию той ситуации, в которой оно впервые было сказано. Поэтому оно вносит в разговор что-то интересное, что-то новое. Но если клише существует в речи, в языке достаточно долго, то эта энергия постепенно стирается от постоянного употребления. Тогда оно либо исчезает, либо переходит в разряд таких слов, которые воспринимаются уже просто как фразеологизмы, то есть устойчивые выражения, но не "крылатые слова". Вполне возможно, что выражение "два в одном флаконе" уже на пути к этому.
