Изабель Толленоре снимала следы сражений последней мировой войны в четырех странах. В ее родной Бельгии до сих пор находят тысячи неразорвавшихся снарядов, албанская семья превратила старый бункер в коровник, в Латвии туристам-мазохистам предлагают совершить побег из ГУЛАГа. Последняя новелла фильма "Битвы" посвящена фабрике в Хотькове, где мастерят надувные танки и ракетные установки. Празднуют День Победы, повсюду георгиевские ленточки, и, хотя слова "колорады" Изабель Толленоре не слышала, об ура-патриотической истерии, охватившей сейчас Россию, знает, и замыслы обитателей Кремля ее пугают. В Бельгии, Латвии и Албании милитаристское варево давно остыло, а в России ядовитые щи кипят, и скоро их подадут к столу. На Роттердамском кинофестивале, где состоялась премьера фильма "Битвы", он получил премию кинокритиков.
– Ваш фильм мог бы оказаться в программе сюрреалистических картин Роттердамского кинофестиваля, хотя это документальное кино.
– Да, и сама ситуация сюрреалистична, хотя это реальность. Я добавила несколько сюрреалистических деталей вроде надувного танка, который парит в лесу, для того чтобы подчеркнуть, насколько сюрреалистичны те реальные элементы, которые я снимала: например, люди, у которых прямо перед домом стоит огромный бункер. Они используют его как хлев – это для них обыденность, но если посмотреть сторонним взглядом, это что-то необычайное, так что я хотела нарушить границы, и думаю, что, увидев настоящие сюрреалистические детали, зритель будет еще больше озадачен тем, что существует на самом деле.
– Как вы выбирали места съемок? Почему именно эти четыре страны?
– Поначалу сюжетов было больше, а в самом начале очень много. Я искала материал в интернете, ездила по разным местам, но потом выбрала только эти четыре страны и снимала там, потому что в каждом сюжете есть различные отражения следов драматических событий. В первой части говорится о том, что никуда не исчезло – старые боеприпасы, которые сто лет спустя все еще представляют опасность и должны быть взорваны, так что тут следы уничтожаются, второй сюжет – о том, как история используется для туристических целей и становится развлечением, третья часть – это следы в пейзаже, бункеры, которые больше не нужны, и люди что-то выдумывают, переоборудуя их для новых целей. А последняя, российская часть – о стратегиях Второй мировой войны, но российская армия использует эти надувные танки и сегодня, так что это не только о следах в пейзаже, но и об идеях, памяти, а еще и о том, как это сказывается на грядущем, потому что это не только прошлое, но и настоящее, и будущее…
– И опасное будущее…
– Да, опасное будущее. Это и есть моя идея: фильм использует прошлое, говорит о настоящем, и я хотела создать такую двусмысленную зону, в которой прошлое, настоящее и будущее сливаются. В этих четырех главах есть солдат, бункер, снаряд и танк, и в результате возникает армия призраков, которая населяет современный пейзаж, и это главные составные части войны.
– Первую часть, наверное, проще было снимать, потому что это страна, в которой вы живете?
– И да, и нет, потому что все, что мы видим в фильме, – для людей, живущих там, очень обыденно, но если вы не знакомы с этим, это полный сюрреализм. По поводу первой бельгийской части у меня было много сомнений, потому что для меня это совершенно нормально, но, если вдуматься, это ведь полное безумие. Это специальное подразделение бельгийской армии, и каждый день они получают около десяти звонков от людей, которые находят боеприпасы. Они даже не ищут их специально, потому что им постоянно звонят, и в год набирается от 150 до 200 тонн боеприпасов. Да, это кажется невероятным, но, хотя прошло сто лет, цифры не уменьшаются, обнаруживают все новые и новые снаряды.
– Это все осталось от Первой мировой войны?
– Да, от Первой, потому что в этом регионе, Западной Фландрии, было много сражений, и боеприпасов там колоссальное количество.
– А в албанском сюжете – бункеры, построенные во времена Энвера Ходжи, панически боявшегося ядерной войны…
– Да, поначалу он очень любил Сталина, а потом, когда Сталин умер и в СССР начался другой подход к коммунизму, он подружился с Мао, но Мао тоже умер, и под конец Ходжа полностью изолировал свою страну. Он опасался нападения, но думаю, что его страхи были не совсем уж безумными, потому что в Англии разрабатывались планы нападения на Албанию. Так что он построил 50 000 бункеров по всей стране – по бункеру на четырех человек.
– И теперь они переоборудуют их для различных целей…
– Да. Но тут нет никакого государственного плана. Люди могут делать что хотят. Если у кого-то есть деньги и возможности разрушить бункер, они могут это сделать, а если денег нет, можно использовать его как хлев или еще как-то. В Албании их переделывают под рестораны, дискотеки, есть даже проект размещения там маленьких отелей, так что вариантов много.
– Латвийская часть – самая загадочная, потому что зритель не понимает, что это такое – концлагерь или какой-то военный объект.
– Это бывшая тюрьма в Лиепае, и туристы ее посещают, чтобы почувствовать, что означало быть жертвой советских репрессий. Это что-то вроде реалити-шоу, в котором они могут участвовать, но в дневное время это музей и в то же время отель, вы можете провести ночь в тюремной камере, и они организуют эти игры, которые я снимала. Игра называется "Побег из СССР", нужно спасти своего друга, и я старалась сделать эту историю загадочной, там много образов, которые сбивают зрителя с толку, – например, прыжки с парашютом. Не вполне понятно, то ли это реконструкция, то ли действительно происходит сейчас, я специально хотела смешать прошлое с будущим, чтобы зритель был слегка озадачен.
– И много туристов? Это какой-то мазохизм, а не игра…
– Да, люди приезжают группами, например, студенты. Это происходит не каждый день, игры устраивают время от времени, так что в основном это просто музей. Меня поразило, что все это происходило совсем недавно, каких-нибудь 25 лет назад, и так быстро превратилось в туристический аттракцион. Мне хотелось показать в фильме следы недавнего прошлого, потому что у зрителей до сих пор есть эмоциональная связь с теми событиями.
– Особенно в России, где память о Второй мировой войне используется в пропагандистских целях.
– Вот именно. Ностальгия используется для укрепления национализма и патриотизма, и это меня пугает.
– Как вы нашли эту удивительную фабрику в Хотькове, где изготавливают надувные танки и ракетные установки?
– Мой бойфренд, он был звукооператором фильма, читал книгу об акустическом оружии, и там говорилось о подразделении американской армии, которая использовала надувную артиллерию, чтобы отвлечь неприятеля от мест, где были дислоцированы настоящие войска. Мне это показалось замечательным, я стала искать нечто подобное и быстро обнаружила, что такая фабрика существует в России, и российская армия использует подобное вооружение по сей день. Поскольку предприятие не является государственным, было несложно получить разрешение на съемки, к тому же они делают еще и воздушные шары и детские надувные замки для прыжков, так что это тоже сюрреалистично – смотреть, как они надувают танк, а потом что-то мастерят для детей. Все это выглядит вроде бы невинным, но, разумеется, это не так.
– Там есть такая сюрреалистическая сцена, когда люди танцуют на празднике 9 Мая, и у них маленький надувной танк, но этот танк – американский.
– Да, они нам сказали: "Не снимайте, потому что это неправильный танк". Вообще фабрикой интересуются журналисты, даже японцы приезжали.
– Так что они привыкли к иностранцам и не относились к вам с подозрением…
– Получить разрешение было очень просто, но потом человек, с которым я договаривалась, уволился, и когда мы начали съемки, на этом месте была уже другая женщина, и она разрешила нам снимать всего три дня, хотя мы хотели работать дольше. Работники фабрики нормально к нам относились, хотя были и люди, которые не хотели сниматься. Все были очень милы, расспрашивали нас о Бельгии, было приятно с ними общаться…
– Там есть такая абсурдная сцена, когда совсем маленькие дети поют со сцены трагическую советскую песню о Дне Победы, но при этом исполняют нелепый танец, кружатся, как в менуэте...
– Да, вот тоже пример пропаганды. Смотреть на этих детей довольно страшно, потому что они не понимают, о чем поют, их научили этому в школе. И в финале у нас тоже звучит советская песня "Что-то с памятью моей стало, все, что было не со мной, помню". Мне кажется, эти слова очень подходят к фильму, потому что это фильм о памяти, и о том, как мы предпочитаем забывать вещи, которые тяжело вспоминать. Скажем, во Франции воспоминания о Второй мировой войне сведены к Сопротивлению и к тому, как они воевали против немцев, но на самом деле французы сотрудничали с врагом, и то же самое в России – Сталин заключил пакт с Гитлером, а когда Гитлер его нарушил, началась война, а в День Победы говорят: "Мы спасли мир от нацизма", не упоминая о том, как война началась. Люди не хотят помнить сложные моменты истории.
– Теперь антифашизм используется в пропаганде против Украины, без упоминаний о том, что часть Украины была оккупирована Сталиным.
– В балтийских странах тоже не забыли об этом, и они до сих пор с ужасом вспоминают российское вторжение.
– Россия вас напугала?
– Нет, не сама поездка в Россию, а только последние новости. А вот общение с русскими оказалось позитивным опытом. И я абсолютно не хочу судить людей, которых я снимала в России. Думаю, что это видно в фильме.
– Вопрос, с которого, возможно, стоило начать наш разговор: почему вас вообще заинтересовала тема памяти о войнах?
– Все началось с короткометражного фильма "Да здравствует рай", который я снимала в Тунисе в 2011 году сразу после революции. Это был спонтанный фильм, потому что я прочитала статью о том, как туризм во время революции почти прекратился, а потом объявили, что все нормально, и туристы могут возвращаться. Я видела фотографии совершенно пустых отелей и решила, что интересно поехать туда и посмотреть на эту комбинацию: с одной стороны, образ рая, который они хотели создать, чтобы убедить туристов, что все по-прежнему хорошо, а, с другой стороны, следы революции, которая призвана была принести перемены. Я снимала экскурсию на руины Карфагена, а на следующий день – сожженные во время революции банки и разрушенные здания: эти свежие развалины тоже посещали люди, целые семьи туда ходили. И я подумала: что произойдет с этими новыми руинами? Станут ли они тоже памятниками? И тогда я решила снять такой фильм о следах войны.
– Не опасаетесь новой войны в Европе? Ведь конфликт на Украине может стать ее началом.
– Люди моего поколения еще совсем недавно думали, что войны в Европе быть не может, что это что-то из прошлого, но когда смотришь на то, что сейчас происходит, становится по-настоящему страшно: мы видим, что история повторяется. Но я надеюсь, что новую войну удастся предотвратить.
– Санкциями?
– Да, экономические санкции – это единственная вещь, которая сработала против апартеида в Южной Африке. Но, конечно, Россия – большая и мощная страна, и уязвить ее очень сложно.
