Александр Генис: Нынешним вечером, то есть, в ночь накануне Дня всех святых, Америка, как обычно, погружается в безумие Хэллоуина.

На моих глазах, за треть века, которые я провел в Америке, этот веселый праздник чертовщины превратился из детского карнавала в универсальный фестиваль альтернативной реальности. Наверное, именно поэтому Хэллоуин с такой легкостью перешагнул границы своего традиционного кельтского и англо-саксонского ареала и завоевал другие народы и страны, включая теперь и Россию.

В сущности, это – праздник-исключение. Единственный день в году, когда мы отдаем должное ночной стороне жизни. Смеясь и играя, Хэллоуин маскирует страх перед потусторонними тайнами, который всех нас делает пугливыми детьми, вглядывающимися в тень под кроватью…

На этот раз канун Хэллоуина я провел в Филадельфии. После выступления в Пеннсильванском университете мы с моим хозяином, известным филологом, профессором Ильей Виницким отправились гулять по дьявольски украшенному городу, где, как мне рассказал Илья, великий специалист по некротическим явления, начинала свою карьеру сама Блаватская. Однако, когда мы добрались до старинного кладбища, разговор свернул на другую но тоже «хэллоуинскую» тему. Дело в том, что Виницкий с коллегами готовит к выходу книгу, посвященную сумасшедшим в русской литературе. Как известно, со времен немецких романтиков, сильно повлиявших на своих русских коллег, душевные болезни вели к иной, альтернативной реальности и служили особым способом познания. В сущности, безумие было гносеологической отмычкой к той самой ночной стороне действительности, которой мы отдаем дань в праздник Хэллоуина.

Я подумал, что наш разговор будет интересен слушателям «Американского часа» и включил магнитофон.

Илья, Вы известны в филологической среде, как специалист по духам и прочей эзотерике в русской литературе. Как Вы перебрались от спиритизма к сумасшествию? Они, что, располагаются по соседству?

Илья Виницкий: Еще бы! На самом деле, я специалист по душе. Меня интересует все, что с душой происходит, и все, что с ней может произойти тоже. Поэтому переход от спиритической темы к теме сумасшествия достаточно, мне кажется, логичен. Особенно, если учесть, что первая тема, которой я занимался, была тема меланхолии.

Александр Генис: Расскажите немножко о составе книги?

Илья Виницкий: Эта книга, это сборник статей, который мы составили со славистом Анжелой Бринтергер из Огайского университета по материалам нашей конференции, состоявшейся в этом университете. Эта конференция собрала очень интересных и очень разных людей, представлявших совершенно разные подходы и дисциплины.

Александр Генис: Тогда давайте немного поговорим о русском сумасшествии. «Не дай мне Бог сойти с ума» у Пушкина. Почему?

Илья Виницкий: Потому что страшно. Потому что один из главных пушкинских страхов и одна из самых интересных для него тем. Всегда интересно пройти по грани. Заглянув, но не переступив.

Александр Генис: И, тем не менее, средневековый подход к душевным болезням выделял так называемую «Правду дурака». Сумасшествия боялись, но сумасшествие и ценили, как особое состояние духа. Высшая истина доступна только сумасшедшему, юродивому. Что с этой «правдой дурака» стало в русской классике?

Илья Виницкий: На самом деле, любой автор из авторов классических, в той или иной степени, интересовался этой темой и занимался этим вопросом. Из наиболее ярких примеров, прежде всего, это Толстой, Достоевский. И даже такие рационально мыслящие авторы, как Чехов, были явно не чужды этой темы и этой замечательной попытки заглянуть туда, куда никто еще не заглядывал, чтобы увидеть то, что никто еще не видел. В принципе, когда я закрывал конференцию по сумасшествию в русской культуре, я сказал, что когда едет крыша, открывается небо. Так что мне кажется, что это принцип, который работает в любом случае.

Александр Генис: Сумасшедший в романтической и реалистической традиции. Как эволюционировала эта тема в русской культуре?

Илья Виницкий: Наиболее интересный пример здесь Гоголь, который как бы переходит от романтической к той модели, которую условно можно назвать реалистической, где одновременно дается и возможна мотивация естественная и мистическая. Те же самые «Записки сумасшедшего», которые можно прочитывать и как Гоголь смеется над безумцем, и как текст, в котором показаны невероятные страдания человека, и как попытка заглянуть туда, куда никто не заглядывает и увидеть такой трагический мир, который не оставляет ни одного человека спокойным.

Александр Генис: Чем наши литературные сумасшедшие отличаются от западных сумасшедших?

Илья Виницкий: Когда я читал курс о сумасшедших и сумасшествии в русской культуре, один из студентов написал достаточно забавную вещь, как ему нравится, что в России так гуманно относятся к сумасшедшим. Что вряд ли соответствует реальности, но, как мне кажется, очень хорошо передает отношение литературы к безумию. Сочувственное, с огромным интересом и специфическим любопытством, с доверием тому, что сумасшедший это не тот, кто просто болен, а тот, кто избран и может понять то, что нормальный человек понять не может.

Александр Генис: Кто Ваш «любимый» сумасшедший в русской литературе?

Илья Виницкий: Я всех их люблю. Но если говорить о сумасшедшем как некоей роли, а не как медицинском диагнозе, то, наверное, это Велимир Хлебников с его безумно-гениальными идеями.

Александр Генис: До выборов в Конгресс, которые вылились в общенародный референдум по стратегии Буша, осталась всего неделя. В последние дни предвыборная борьба достигла истерического накала. Сейчас, когда все аргументы уже испробованы и исчерпаны, в ход пошла тяжелая артиллерия. Избирателей бомбардирует телевизионная реклама, чаще всего – негативного свойства. Кандидаты каждой партии могут узнать о себе много нового и очень неприятного.

Понятно, что хамские приемы негативной кампании бесят многих. Так, недавно в «Нью-Йорк Таймс» появилась гневная статья Кэвина Свини, который призвал кандидатов воздержаться от нападок на конкурентов, ограничившись изложением своей программы.

Звучит хорошо, но вряд ли этот призыв услышат. Джон Керри, например, прямо сказал: если он вновь ввяжется в борьбу за место в Белом доме, то церемониться не будет: на войне - как на войне.

Что ж, демократия, как ее сверстницы - олимпийские игры, питается нарядным мифом о джентльменском состязании. Но в реальности – и на заре своей истории, и в наши дни – политика всегда была грубым делом, замешанном на слезах, крови и поте. Это – мучительно трудное ремесло. И демократия не делает его проще.

О традициях негативной кампании в политической культуре Америки рассказывает наш вашингтонский корреспондент Владимир Абаринов.

Владимир Абаринов: В эпоху, когда не было ни радио, ни телевидения, роль предвыборных клипов играли песни, написанные специально по случаю избирательной кампании. В 1789 году Джордж Вашингтон никакой кампании не вел, спокойно дожидаясь в своем поместье известия об избрании. Но предвыборная песня была написана. За отсутствием реальных конкурентов она носила сугубо позитивный характер. Пелось в ней примерно так:

Пробил час, выступаем в поход

Вашингтон нас ведет.

Он знает, парни, верный путь,

С него нельзя свернуть.

За него мы в огонь и в воду

В мороз и зной, ночью и днем

Под его командой идем,

Чтоб обрести свободу.

Вот этот куплет в исполнении певца Оскара Бренда.

(Песня)

Восьмой президент США демократ Мартин Ван Бюрен вошел в анналы в том числе и как создатель избирательной кампании нового типа, когда избирателя, прежде всего, развлекают и угощают. Он был менеджером кампании своего однопартийца и предшественника Эндрю Джексона и в том же стиле провел две собственные кампании, 1836 и 1840 года. Первую - выиграл, а вторую - проиграл. Не в последнюю очередь потому, что его конкурент взял на вооружение те же приемы предвыборной борьбы. Оба раза соперником Ван Бюрена был кандидат партии вигов, герой войны с индейцами генерал Уильям Гаррисон. Его сторонники изображали генерала неотесанным, неприхотливым в еде и равнодушным к комфорту человеком, выходцем из простого люда, который предпочитает дворцам бревенчатую избу, а шампанскому - яблочный сидр, и противопоставляли его бонвивану и щеголю Ван Бюрену. На самом деле это была маска: Гаррисон происходил из семьи плантаторов с богатой родословной и получил классическое образование. Поскольку имя генерала знали в Америке даже малые дети, организаторы кампании Ван Бюрена решили сочинить предвыборную песню на мотив колыбельной. В прозаическом переводе первый куплет звучит так: «Баю-бай, твой папа – виг, перед тем, как прийти домой, он напьется крепкого сидра и будет ковылять, покуда не свалится». Поет Оскар Бренд.

(Песня)

Что же такое негативная кампания? Говорит журналист Дэвид Марк, написавший на эту тему свою книгу, название которой можно приблизительно перевести так: «Не боясь испачкаться».

Дэвид Марк: Определения негативной кампании на самом деле не существует. Нет кандидата, который признал бы, что он ведет негативную кампанию. Я определяю негативную кампанию как акцент на проблемах соперника, будь то его частная жизнь или его политическая карьера, которые будут выгодно оттенять ваши собственные положительные качества.

Владимир Абаринов: Самой первой в истории американских выборов негативной предвыборной телерекламой считается видеоклип, созданный по заказу избирательного комитета демократа Линдона Джонсона, который в 1964 году вел борьбу с кандидатом республиканцев Барри Голдуотером.

Дэвид Марк: Это была кампания, в которой впервые широко использовалось телевидение для создания негативного образа соперника. И я считаю, что она положила начало этой тенденции на 40 с лишним лет вперед.

Владимир Абаринов: Голдуотер имел репутацию ястреба, и демократы пугали избирателей ядерной войной, которую, дескать, он развяжет, если придет к власти. На экране маленькая девочка обрывает лепестки ромашки и считает: «раз, два, три...» На цифре девять лепестки кончаются, и грубый мужской голос начинает обратный отсчет. На слове «ноль» перед зрителем вырастает гриб ядерного взрыва. Линдон Джонсон говорит за кадром: «Таков выбор, стоящий перед нами: создать мир, в котором смогут жить все Божьи дети, или кануть во мрак. Мы должны или возлюбить друг друга, или умереть». Заканчивает диктор: «3 ноября голосуйте за президента Джонсона. Ставки слишком высоки, чтобы оставаться дома». Дэвид Марк обращает внимание на еще одну особенность кампании Джонсона: автором клипа «Ромашка» был не политтехнолог, а специалист по коммерческой рекламе.

Дэвид Марк: Создателем этого сюжета был человек по имени Тони Шварц – признанный мастер рекламы из Нью-Йорка, который специализировался на телевизионной коммерческой рекламе. Избирательный комитет Джонсона нанял его в 1964 году. Это был один из первых примеров участия такого профессионала в политических выборах.

Владимир Абаринов: Дэвид Марк видит в негативной кампании свою светлую сторону.

Дэвид Марк: Я считаю, что в ходе негативной кампании избиратель получает много такой информации, о которой, при других условиях, он может ничего не узнать. Никакой кандидат не расскажет сам о своих недостатках и проблемах. Заполнить эти пробелы может только его соперник. В результате мы имеем более полный и более близкий к реальности портрет кандидата, передающий и его отрицательные черты, о которых избиратели должны знать, когда они идут голосовать.

Владимир Абаринов: Обратимся к примерам кампании этого года. Одна из самых упорных схваток за место в Сенате идет в штате Мэриленд. Демократы выставили конгрессмена Бенджамена Кáрдина, республиканцы – Майкла Стила, который занимает сейчас пост вице-губернатора. Майкл Стил – афроамериканец, выходец из самых низов общества. Он рос без отца, его мать была прачкой. Благодаря отличным способностям он получил стипендию на учебу в университете и готовился стать священником, но потом увлекся политикой. Пытаясь скомпрометировать Стила, его конкуренты раздобыли его кредитную историю, причем сделали это в нарушение закона, в чем им пришлось, потом, сознаваться. Майкл Стил обратил на себя внимание всей страны своими неординарными клипами. В одном из них он сравнил своих конкурентов со стаей злобных псов.

Майкл Стил: Вы же знаете, что нам предстоит – грязная кампания, устроенная этой вашингтонской сворой. Нам об этом думать недосуг. Я считаю – вы достойны прямого разговора о наших различиях.

Владимир Абаринов: Политтехнологи Бена Кáрдина тотчас ухватились за это сравнение: вы видите, сказали они избирателям, Майкл Стил не любит животных. В глазах американцев это действительно огромный недостаток. Не было еще кандидата на выборный пост, который не ласкал бы на экране кошечек и собачек, утепляя тем самым свой образ бескомпромиссного борца за народное счастье. Майкл Стил принял вызов. В своем следующем клипе он появился с собакой на руках. Как определили специалисты, это был бостонский терьер.

Майкл Стил: Это опять я, Майкл Стил. Скоро ваш телевизор затопит негативная кампания вашингтонской шайки. Грубые картинки и зловещая музыка будут сопровождать сообщения о том, что Стил ненавидит щенят и еще того похуже. Для протокола: я люблю щенков.

Владимир Абаринов: Одновременно, газеты опубликовали фотографию счастливого семейства Стилов, включая собаку – сибирскую лайку. Бен Кáрдин подумал и ответил своим клипом.

Бен Кардин: Это хорошо, что Майкл Стил любит щенят. Но он избирается в Сенат Соединенных Штатов, и нам важно знать, какую позицию он занимает по тем или иным вопросам. Майкл Стил - с давних пор сторонник Джорджа Буша. Он поддерживает войну в Ираке. Он одобряет президентское вето на исследования стволовых клеток. Он против права женщины на прерывание беременности. Майкл Стил: он любит собачек. Но обожает Джорджа Буша.

Владимир Абаринов: Это был точный ход, потому что Майкл Стил старается не упоминать, что он избирается от Республиканской партии. Что думает об этом поединке клипов Дэвид Марк?

Дэвид Марк: Я думаю, что обе команды сработали очень эффективно, и это говорит о значении негативной кампании. Клипы Стила дают представление о личности кандидата, но мало что сообщают о конкретных деталях его программы. В ответном клипе оппонента мы видим гораздо больше подробностей. Прекрасно, что кандидат любит животных, казалось бы, что против этого можно возразить? Но оппонент находит - что, и делает это очень хорошо.

Владимир Абаринов: Но не получится ли так, что кандидаты переусердствуют в своем взаимном негативизме, и в итоге избиратели просто отвернутся от них и не придут голосовать? Дэвид Марк .

Дэвид Марк: Опыт не подтверждает такую точку зрения. Можно указать на целый ряд избирательных кампаний, в которых соперничество было очень острым и велось грубыми и грязными средствами. И явка оказалась низкой. Но можно найти не меньше примеров того, как гнев избирателей выливался в высокую активность. Я не видел научных исследований на эту тему. Мой личный взгляд состоит в том, что разозлить избирателя очень даже неплохо, потому что именно сильные эмоции приводят людей к урнам для голосования.

Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.

Григорий Эйдинов: Страшное и странное – близнецы братья в Хэллоуин. И часто в их компанию втискивается смешное. Может быть, поэтому новый и двенадцатый альбом музыканта-комедианта Вейрд Эл Янковича под названием «Прямо из Гринвуда» вышел прямо из этого праздника. Янковичу очень подходит слово «Вейрд» - «странный». Не только потому, что он выбрал его как приставку к своему имени. Более того, Янкович, которому на прошлой неделе исполнилось 47 лет, более двадцати из них занимается благодарным делом – а именно, пародированием музыкальной поп культуры. И делает это он довольно успешно. У него за поясом около 150-ти пародий, некоторые из которых стали популярнее и многие из которых оказались намного живучее оригиналов. Он продал больше альбомов в разделе комедии, чем кто-либо другой. У него аж три «Грэмми»! Начав играть на аккордеоне в возрасте 7 лет, Янкович уже к 10-ти наяривал на нем песни его тогда любимого Элтона Джона. Еще будучи в школе он послал кассету с записью своей первой шуточной песни в знаменитую комедийную радиопередачу Доктора Демента. Доктор пустил ее в эфир, и с тех пор карьера Янковича была определена. И вот новое и странное достижение. Его новый альбом впервые попал в десятку самых продаваемых в стране. Юмор Янковича - сатира всех мастей. От точного и удачного до просто глупого. Но и в том, и в другом он - мастер. Как в этой пародии с нового альбома, где он, с одной стороны, довольно точно подшучивает над всеми благотворительными песнями в пользу чего-либо, а с другой - издевается над концернами звукозаписи и их ужасом перед распространением музыки без их контроля в век интернета. Итак, вечный шестиклассник Янкович. «Не смей скачивать эту песню».

Александр Генис: Книга Дэвида Шварца об истории азартных игр вышла как раз в тот момент, когда американские власти запретили электронную версию казино, разоряющую самых незадачливых игроков в Интернете. Это значит, что азарт в Америке по-прежнему живет только в резервациях порока, вроде Лас-Вегаса, или – в настоящих резервациях, где индейцам разрешается держать казино. Нечто подобное, видимо, может произойти и в России, где рассматривается проект выделенных зон для игорного бизнеса. Говорят, что одной такой зоной может оказаться Дальний Восток.

Наверное, ограниченная война с игрой лучше практики тотальных запретов, ибо неистребимая никакими законами жажда азарта сопровождала человека на всем протяжении нашей истории.

У микрофона – ведущая «Книжного обозрения» «Американского час» Марина Ефимова.

ДЭВИД ШВАРЦ. «БРОСАЙТЕ КОСТИ»

Марина Ефимова: Книга Дэвида Шварца, как говорится, «обречена на удачу»: ее предмет – история азартных игр, а ее автор – директор Исследовательского Центра по изучению этих игр. Читатель узнает, что самые первые игральные кости, обнаруженные археологами, относятся к 1300 году до Рождества Христова. Они сделаны из овечьих лодыжек, выглядят так же, как нынешние, и точки на них объясняются тем, что цифры еще не были изобретены. Уильям Граймс, рецензент книги, справедливо отмечает величественную манеру автора книги, - особенно, когда речь идет об истории и философии игр. Он пишет:

Диктор: «Шварц подходит к игре серьезно. Он начинает даже не с начала, а ДО НАЧАЛА, с игроков, описанных в древних религиозных текстах. В те времена и БОГИ играли, причем, играли с яростным азартом. Например, египетский бог игры Тот побил Луну на игральной доске, и его выигрышем были 5 лишних дней в календаре, за которые была создана человеческая раса».

Марина Ефимова: Игры - не иначе, как наследие древних богов. Мало того, что они существовали с незапамятных времен - в Месопотамии, в древнем Китае, в древней Индии - но их там уже изучали, обдумывали и опоэтизировали. В книге Шварца приводится отрывок из индийского эпоса «Риг-Веда»:

Диктор: «Игральные кости подобны кусочкам божественного угля. Будучи сами холодны, они зажигают огонь в человеческих сердцах».

Марина Ефимова: Читатель книги «Бросайте кости» путешествует по всем злачным местам: от притонов Помпеи 1-го века нашей эры до притонов Гонконга 21 века. Он знакомится не только со всеми азартными играми, изобретенными человечеством, но и с их эволюцией. Он узнает историю игральных карт, костей, домино, лото, шашек и шахмат, историю лотерей, лошадиных скачек, собачьих бегов и петушиных боев. Для примера – странная история бойцовских сверчков:

Диктор: «Бои сверчков практиковались в древнем Китае. Обоим противникам пёрышком щекотали головы, пока не раздражали до такой степени, что они кидались друг на друга и дрались, подбадриваемые воплями зрителей, делавших ставки. Недавно обнаружилось, что этот, с позволения сказать, спорт не исчез. В 2004 году в Гонконге полиция раскрыла подпольное игорное заведение, и конфисковало там 200 сверчков, чья цена доходила до 20 тысяч долларов за каждого».

Марина Ефимова: Веками игрокам мешало незнание законов вероятности. Над ними бились великие умы: Паскаль и Галилей, например. Между прочим, именно их идеи помогли со временем создать правила, обезопасившее игорные дома, - чем и объясняется беспроигрышный бизнес казино и лотерей. Правда, первым от законов вероятности выиграл Вольтер. Зная работы Паскаля, он заметил математическую ошибку в расчетах устроителей французской государственной лотереи. Используя эту ошибку, компания толковых инвесторов могла, основываясь на законах вероятности, купить определенный набор билетов с гарантией огромного выигрыша.

Шварц аккуратно документирует и свою статистику, и все свои истории, хотя иногда в них трудно поверить:

Диктор: Капитан корабля проигрался в Монте-Карло до последней рубашки и потребовал вернуть ему деньги. Получив отказ, он сказал владельцу прибрежного казино, что, вернувшись на корабль, направит на его заведение пушку и одним выстрелом снесет его с лица земли. Подумав, владелец распорядился сделать исключение из правила и вернуть капитану деньги.

Марина Ефимова: Придира-рецензент пишет: «К сожалению, довольно часто сноски в книге Шварца отправляют нас к газетным статьям или к интернету. И то, и другое – не самые надежные источники информации». И еще критика:

Диктор: «Как двухнедельный тур по десяти городам, книга «Бросайте кости» движется слишком быстро по слишком обширной территории. Лошадиные бега в Новой Зеландии вполне могли бы уступить свое место истории речных казино на Миссисипи или, скажем, истории легендарных карточных игроков-женщин - вроде «Покерной Алисы». Автор упоминает прогремевшую историю 2002-го года, когда на скачках «Бридерс Кап» трем студентам почти удалась схема, которая принесла бы им 3 миллиона долларов. Но он даже не объясняет суть схемы.

Марина Ефимова: Американцы не относятся к самым заядлым игрокам в азартные игры, однако и они внесли в это дело свою лепту:

Диктор: «Покер восходит к периоду Ренессанса, но эта французская карточная игра, изобретенная в 16-м веке, получила новый поворот в Луизиане 19-го века. Игроки Нового Орлеана ввели в нее поистине американское правило: если игроку не нравились его карты, он мог сбросить их и вытащить из колоды другие. Это новшество кажется квинтэссенцией духа Америки, где каждый может отказаться от выпавшей ему судьбы и начать все сначала. Во всяком случае, в теории»...

Марина Ефимова: «Редкий американец, - пишет Шварц, - отказывается от надежды на счастливый случай». И верно: в 2004 году в Америке посетили казино 54 миллиона человек. В том же году личные потери от азартных игр составили 78 миллиардов долларов». Прав (как всегда) Токвилль, писавший: «Тот, кто живет в гуще демократических колебаний, часто становится свидетелем переменчивости СЛУЧАЯ. И, в конце концов, он начинает возбуждаться от ситуаций, в которых счастливый СЛУЧАЙ может сыграть свою роль».

Александр Генис: «Печаль – всего лишь сношенная, выветрившаяся радость». Эта реплика, которую произносит герой нового фильма молодого режиссера (это его вторая картина) Келли Рейхарадта, могла быть эпиграфом ко всей ленте. Фильм «Былая радость» построен на умолчании и глубокомысленных недомолвках. Более того, картина лишена эффектного – и даже внятного – сюжета. Тем не менее, эта тихая победа независимого кино сумела снискать внимание не только у фестивального жюри, но и найти себе верную аудиторию в элитных кинотеатрах Нью-Йорка, чтобы зацепиться в осеннем репертуаре.

У микрофона – ведущий «Кинообозрения» «Американского часа» Андрей Загданский.

Андрей Загданский: Сегодняшний герой наш – фильм, который называется « Old joy » - я рискну перевести на русский как «Былая радость». Автор фильма - режиссер Келли Рейнхард - получил за картину главный приз на фестивале в Роттердаме. Это большой и серьезный фестиваль. Картина достаточно необычная. Я бы даже сказал, что весьма необычная, поскольку является в своем роде шедевром недосказанности, минимализма. Сюжет ее очень прост. Два приятеля, один из которых сидит дома, у него жена на сносях, по всей видимости, получает звонок от своего друга, который предлагает ему поехать переночевать в горах, провести день в лесу. Действие происходит в штате Орегон. Два приятеля встречаются и едут. По дороге один из них покупает немного марихуаны, он все время курит в машине (тот, который инициировал встречу) и вся дорога немногословна и сдержанна. Они ищут то самое место, красивое, замечательное место у реки, о котором говорил приятель, который инициировал поездку, и не находят его ночью. Заблудились. Остаются ночевать на какой-то развилке дороги, чуть ли не свалка какая-то, в надежде, что утром они найдет это место. Представьте себе, Саша, минимум разговоров, как бывает у людей в жизни. Едут люди вместе в машине, немножко говорят, немножко вспоминают каких-то старых приятелей, немного обсуждают какие-то детали из жизни, но за всем этим стоит напряжение, мы все время чего-то ожидаем. То ли драмы, то ли кто-то кому-то угрожает. Куда они едут, что они там будут делать? Все время есть какое-то ощущение напряжения. Ночью, на привале, они играют, стреляют из пневматического пистолета. Этот пистолет тоже обыгран как угроза. Потом они нашли это место, один из них раздражен, но тоже так не особенно раздражен, как бывает у друзей. Потом они приезжают и находят то самое место, которое выглядит совершенно потрясающе. Это горы, это ручей, по всей видимости, горячий. Стоит какой-то небольшой дом, где из старого дерева выдолблены ванны. Они раздеваются, сидят в ванных и один приятель делает другому массаж плеч. И опять есть какое-то в этом напряжение, ощущение какой-то драмы. А вдруг он его собирается утопить, в а вдруг это гомосексуальное влечение?

Александр Генис: Это потому, что вы так долго ждете развития действия, что поневоле догадываетесь о том, что должно что-то произойти. Вы вписываете в этот сюжет то, чего там нет.

Андрей Загданский: Не без того. Хотя, по всей видимости, автор сознательно играет. Он создает такое мнимое ожидание какой-то драмы, которая, на самом деле, не произойдет.

Александр Генис: То есть это ружье, которое не стреляет.

Андрей Загданский: Каждый раз он выносит какое-то ружье, которое не стреляет. Но картина почти так и заканчивается. Она проходит как абсолютная загадка. Мы понимаем, что что-то между этими людьми произошло, огромную драму невысказанности каких-то отношений, которые, по-видимому, между этими приятелями существуют. Но что это мы так и не узнаем. И на этом заканчивается фильм.

Александр Генис: Вы знаете, все опыты минимализма в кино, да и не только в кино, всегда меня смущают трудностью достижения своей цели. Потому что пустоту нужно преобразовать в нечто значащее. И далеко не всегда это получается. Догадки остаются просто полями, а не какой-то дырой в мироздании. Это мне напоминает сад камней. Все говорят о том, что это осмысленная пустота. У меня дома был сад камней, такой карманный, камерный вариант, и я все время пытался его преобразовать по законам минимализма. И вдруг я понял, что, в результате, получается на сад камней, а свалка. И вот это как раз та самая опасность минимализма, когда в нем нет содержания. Как справился с этим режиссер?

Андрей Загданский: Не всякое содержание можно вербализировать. Это как переход буддиста из состояния человека, просто изучающего буддизм до состояния просвещенного. Описать его невозможно. Это лежит за пределами вербальных опытов.

Александр Генис: Именно этим и хорошо кино.

Андрей Загданский: Совершенно верно. Здесь выстраиваемая загадка, есть ощущение напряжения, струны, которая натягивается между мной и экраном. Я не могу сказать, что картина меня абсолютно удовлетворила или я вышел сильно задумавшись. Но я не могу отказаться от этих образов, которые на меня были брошены автором. Я был погружен в это состояние. Я тоже думал о чем-то таком, что связано, по всей видимости, с моей жизнью, какой-то невысказанности моих отношений, о каких-то своих друзьях, каких-то тех отношениях, которые не вербализируются.

Александр Генис: Короче говоря, это образцовый фильм независимого кино в Америке, который не обречен на коммерческий успех, прямо скажем.

Андрей Загданский: Вы знаете, как сказать. Все эти фильмы находят свою нишу и аудиторию, критики в «Нью-Йорк Таймс» очень хвалили эту картину. Когда я ходил смотреть, в кинотеатре было достаточно много людей. Это все имеет свой какой-то определенный мир, где они находят зрителя. И я считаю, что для молодого режиссера, каковым является Келли Рейнхарт, и приз в Роттердаме, и прокат в Нью-Йорке, и реакция нью-йоркских критиков это большой успех. И мы еще услышим это имя. Запомните - Келли Рейнхарт.

Александр Генис: В одном из недавних выпусков нашей традиционной рубрики «Картинки с выставки» мы обещали слушателям почаще говорить об американской живописи. Сейчас нам представился такой случай, потому что музей Уитни, созданный для того, чтобы сохранять и выставлять именно и только американское искусство, торжественно отметил свое 75-летие.

Бриллиантовая свадьба Уитни с Нью-Йорком – достойный повод для того, чтобы представить этот музей.

Диктор: На открытии в 1931-м году, его основательница Гертруда Вандербильт Уитни, провозгласила целью музея «поддержку живых художников». Созданный как бы в пику солидным академическим институциям, Уитни покупал и выставлял искусство своего времени. Сперва это было всего 500 работ. Сегодня их уже 16 тысяч. В 1966-м году музей переехал в свой нынешний дом на Мэдисон-авеню, который построил для него архитектор из «Баухауса» Марсель Бауэр. Стараясь получше разместиться на узкой площадке, зодчий буквально поставил дом «с ног на голову»: здание расширяется от крыши к фундаменту, врастая на два этажа в землю.

Александр Генис: Сначала, ошарашенные авангардным видом здания, критики называли музей «нелепой крепостью», потом, привыкнув и полюбив, – «бастионом американского искусства». Но и став классической достопримечательностью, музей Уитни не изменил своей цели. Он, по-прежнему, интересуется, прежде всего, сегодняшним днем, устраивая знаменитые бьеннале для молодых американских художников самых радикальных направлений. В результате за три четверти века музей собрал уникальную по полноте коллекцию. Кураторы Уитни внимательно и беспристрастно следовали за школами и вкусами, поэтому абсолютно все течения американского искусства (а не только ведущие - абстрактный экспрессионизм, поп-арт и минимализм) представлены здесь самыми характерными образцами.

Этой осенью, отмечая славный юбилей, кураторы выбрали лучшее из лучшего. В эклектической ретроспективе на стенах висят по соседству работы художников различных, часто враждующих групп. Только для одного мастера было сделано исключение. Чтобы его картинам не пришлось тесниться, музей Уитни отдал целый этаж классику американской живописи Эдварду Хопперу.

Эдвард Хоппер больше всего ненавидел, когда его называли «мастером американского пейзажа».

«Я писал себя, а не Америку, - говорил он, - Никто же не называет картины импрессионистов «французскими сценками».

Это не помогло. В сознании станы Хоппер стал ее портретистом. Тем более, что именно родные края и сделали его настоящим художником. Уитни сейчас выставил ранние работы Хоппера парижского периода. По-моему, они ничем не отличаются от позднего импрессионизма всех стран и народов – упражнение в подражании.

Только вернувшись домой, Хоппер открыл свою тему: одиночество Америки, забытого острова в океане вечности. Сквозной метафизический сюжет художника – драма личности в безразличном пространстве. Так у Хоппера своеобразно преломилась традиция, идущая от горячо любимых им романтиков Эмерсона и Торо. Как и они, Хоппер считал, что в Новом Свете человек оберчен принять вызов пустоты.

Интересно, что Хоппер внешне был похож на лучшего из американцев – на Авраама Линкольна. Сильный мужчина непомерного роста, с величественной осанкой и мужественным лицом, изрезанным каньонами морщин. В нем чувствовался аскетический дух пуритан. Лишенная всякого богемного налета студия его дома в Гринвич-Виллидж была всегда тщательно прибрана. На стенах не висело ни одной картины, только – большое зеркало.

К концу долгой жизни, (он умер 85-летним стариком в 1967 году) Хоппер писал каждый год только по две картины. Одну - весной, другую - осенью. Многие из этих поздних шедевров хранит музей Уитни. Сегодня все они стали классикой, а значит - открытками, афишами, рекламными трюками, пародиями. Но, при этом, никто так и не смог внятно сказать, что, собственно, Хоппер рисовал.

Сюжеты его небольших картин отчетливы, просты и, все-таки, загадочны. Часто это городские сцены – невзрачные дома, скучные улицы, пустые комнаты с видом на соседскую стену или пожарную лестницу. Если на полотно попадал пригород (летом Хоппер жил на Тресковом мысе), то на картине встречался кусок неприветливого леса, песчаная дорога, и всегда - обильный, безжалостный свет, который многие считали главным героем его творчества.

Принято считать, что работы Хоппера воплощают изолированность, стерильность, безнадежное отчаяние. Люди у Хоппера всегда одиноки, всегда смотрят в сторону. Они безмолвны, как рыбки в аквариуме.

Так, на своей самой знаменитой – клаустрофобической - картине «Полуночники», Хоппер изобразил закусочную в даунтауне Нью-Йорка (мне кажется, я хорошо знаю этот угол), где сидит усталая загулявшая парочка. Мы видим их через окно, но вот дверь в кафе художник им не нарисовал: тут выхода нет.

Принимая концептуальный вызов, американские критики много и хорошо писали о тайне Хоппера. Один говорил «о затишье перед бурей», другой – об «экстатической ясности предобморочного состояния», третий – о «притворной банальности зловещих будней», четвертый, лучший знаток американской живописи Брайн О. Доэрти, писал о «разрыве причинно-следственной связи».

Ничто не предвещает катастрофы на этих скудных по цвету и простых по композиции холстах. Но неведомым для зрителя путем художник внушает нам мысль о неизбежности трагедии. Бродский так говорил про стихи Роберта Фроста: «Они написаны не на злобу, а на ужас дня».

Хоппер тоже любил Фроста - вместе с Верленом и Гете. Он предпочитал строгую рифмованную поэзию с лаконичным пейзажем и подспудным психологизмом. Такими были и его картины.

И еще. Хоппера называли последним великим реалистом. С этим можно согласиться, если вспомнить, что такой же титул носил Беккет.

Во второй части наших «Картинок в выставки» Соломон Волков предложит свои музыкальные иллюстрации к сегодняшней экспозиции.

Соломон Волков: Когда я думал о том, какую музыку показать в связи с выставкой Хоппера, которого я очень люблю, я могу даже сказать, что он мой самый любимый американский художник…

Александр Генис: Почему? Хоппер ведь на любителя. Его многие считают таким скучным реалистом. Я тоже считаю, что он замечательный художник. А почему вы его любите?

Соломон Волков: Мне кажется, наоборот, что это такое типичное влечение. Я не представляю себе, что можно не любить Хоппера. Именно потому, что он такой доступный художник. Но эта его доступность чрезвычайно обманчива. Потому что там вторые и третьи слои. Чем больше ты вглядываешься в его картины, тем больше каждая из его картин тебя как бы вовлекает и втягивает внутрь. Там история. Ты становишься действующим лицом, ты двигаешься между этих персонажей, они на тебя не реагируют, ты пытаешься с ними говорить… Это всегда такие маленькие пьесы. И мне хотелось показать какую-то музыку, и я подумал, что я без труда мог бы подобрать на темы Хоппера – отчуждение, одиночество, сексуальное напряжение – примеры из американской, так называемой, серьезной музыки. Но есть некое предубеждение, клише, что американская поп музыка это такая бездуховная развлекательность, которая погребла весь мир под своими волнами. А на самом деле американская поп музыка, так называемая, развлекательная музыка, она также необъятна и имеет также много различных, как американцы любят выражаться ниш, как в любом другом искусстве. И эта американская поп музыка очень соответствует хопперовским эмоциям. И я подобрал трех авторов, которые, как мне кажется, имеют вот такую связь с Хоппером, внутреннее родство. И первый из них – Том Уейтс. Замечательный американский рок музыкант, певец, с характерной внешностью, известный по фильму Роберта Уолтмана « Short cuts ». Это можно перевести как «Короткие истории», потому что это по рассказам, или как «Короткая нарезка», что будет точнее передавать смысл. Он превосходный актер, кроме всего прочего. И когда только раздается его голос, я за этим тоже слышу вторые и третьи планы, как и вижу в картинах Хоппера. Во-вторых, это совершенно другой образ. Это некий битник из 60-х годов - заросший, угрюмый, циничный.

Александр Генис: Даже, скорее, 50-х годов. Потому что 60-е годы это яркие хиппи. А это, все-таки, битники. Это еще более сдержанное послевоенное поколение. Черно-белое поколение.

Соломон Волков: Его песня «Даун Таун» это для меня голос отчаяния, отчуждение, совершенно соответствующие картинам Хоппера.

Другой пример - это знаменитый современный американский джазовый гитарист и композитор Билл Фриселл. Его пьеса «Странная встреча», которая тоже передает это состояние и грусти, и тоски, и оцепенения.

Александр Генис: Весь набор эмоций Хоппера.

Соломон Волков: И под эту музыку, мне кажется, очень хорошо созерцать одну из картин Хоппера.

И, наконец, любопытный для меня пример. Я большой поклонник Каэтано Велосо - бразильского певца и композитора. Он выпустил диск с записями из американских хитов, который стала одной из моих самых любимых пластинок. Для меня это образец того, как можно взять внешне абсолютно попсовую мелодию («А теперь ты поплачь» Артура Хавингтона) и сделать из этого настоящую экзистенциальную балладу. Тоже, опять-таки, весьма схожую с хопперовскими полотнами. Вообще, это баллада о сексуальной мести, если угодно. Человека разлюбила женщина, ушла от него, теперь к нему возвращается, а он ей в ответ говорит: «А теперь ты поплачь». И в исполнении Велосо это тоже становится одной их хопперовских картин.