Недавно ели мы в аду
Простую русскую еду
Обуховской на Обороны
По-флотски макароны
И тихий ласковый кисель.
Два раза хлеб, два раза всем
Текло по усикам харчо
Не-сверты-ва-ющее-сё.
Товарищи оладьи
Под музыку Вивальди
В продленном Ленинграде,
Верней, в Подленинградье.
И водка, чтобы холодца
И чтоб молодка маладца
И с солнца зимнего слюнца
На сирого на огурца.
Когда к отчизне припаду
В семидесят седьмом в аду,
А я неслушавшейся, сонной
Еще рукой из киселя
Уже писал «Земля, земля».
Прощай, родные макароны
Прощай, родительский продел,
Прощай, кондитерский отдел!..
В том млении в необъяснимом
Мой гений в воздухе скакал.
Он изумления алкал,
Он кувыркался и вопил,
Как юный плотник со стропил
В ерусалимском небе синем.
Алексей Кузнецов: Эти строки написаны бывшим – и, возможно, навеки! – ленинградским, а впоследствии и израильским поэтом Михаилом Генделевым, принципиальным приверженцем и даже основоположником концепции «русскоязычной литературы Израиля». Написаны они в Нормандии, между прочим, что лишь подчеркивает его, как бы раньше сказали, космополитизм. Сегодня это воспринимается, скорее, как абсолютная и обязательная для самого автора зависимость от того места, к географии, культуре и кулинарии которого он в данный исторический момент привязан. Почему к кулинарии? Потому что в этом году издательство «Время» выпустило сразу две книги Генделева – поэта и кулинара, в прошлом врача, журналиста, политтехнолога, переводчика и просто литературно-кулинарного хулигана и провокатора-башибузука. Отмечу, что последние характеристики даны с любовью к автору и его творчеству.
Одна из книга называется, впрочем, скромно и традиционно: «Из русской поэзии». Вторая – более вычурно и претенциозно, но также не без учета традиции - «Книга о вкусной и нездоровой пище». В традиции российской масс-культуры последних лет кулинарные аллюзии обязательны. Не избежало их, кстати, и Радио Свобода, где вот уже несколько лет идет программа Александра Гениса «Колобок». Генделев, пожалуй, «переиродил Ирода», как говорится, нанизав на шампур, так сказать, своей кулинарной фантазии невероятное количество культурных, географических, политических и прочих ассоциаций. В его книге элементарное приготовление сосисок превращается в сагу о развитом социализме, а главы про эротическую кулинарию могут поспорить за аудиторию с глянцевым журналом для мужчин. Традиционные рецепты тут почти не встречаются, они пересыпаны теми же ассоциациями, читая которые, легко увлечься и пропустить последовательность или ингредиент.
В целом же, конечно, речь тут не о кулинарии, а о том странном и принципиально двойственном состоянии любого эмигранта, который всегда и везде – в России, Израиле или той же Нормандии – делает одно и то же: пытается увязать навсегда утерянное прошлое и мало похожее на реальность настоящее. И вот когда эта самая реальность приближается к тому, чтобы таковой стать, прошлое выглядывает наружу из какой-нибудь кастрюли и выводит строки корявым пальцем, вымазанным в супе, киселе или сомнительном коктейле «Слеза комсомолки», рецепт которого Генделев любовно цитирует по каноническому тексту «Москва – Петушки».
И как тому же Генделеву избавиться вот от какого наваждения?
Зная мои – чего уж там! – извращенные, чтобы не сказать утонченные вопросы, одна из почитательниц и любительниц моих вкусов осуществила подношение. Соколова Г.П. «Тысяча блюд из картофеля». Серия «Коммунистическое воспитание», Воронеж, 1969 год. Читал всю ночь влажными очами. Господи, думал я («Оладьи из шелухи»), Господи, велики дела твои, Господи! Как ты мог изготовить такую («Суп домашний из картофеля, плавленого сыра "Волна" и макаронных изделий»), с позволения сказать, империю гастрономического зла, велики дела твои, Господи! И зачем тебе было это нужно («Бутерброды с килькой и холодным картофелем»)?
Особенно впечатлил раздел «Десерты из картофеля: сладкие блюда»…
Хорошо, что я сентиментален и плаксив, а то б не поленился и от ужаса перешел бы на иврит. Конечно, только великая держава, или, как писал Андрей Андреевич Вознесенский, «страна Блока и Ленина», конечно, только великая культура, культура Кулибина и Мичурина, конечно, только великая цивилизация, цивилизация И.Грозного и А.Цюрупы – могли породить этот шедевр: «Тысячу блюд из картофеля». Эту книгу следует наизусть преподавать вместо «Истории государства российского», эту книгу следует дарить при въезде новым репатриантам, Соколову Г.П. премировать Нобелем и избрать мать-Терезой, а вот эти строки – «…выковырять глазки», или «мороженый картофель тоже найдет себе применение при должной смекалке и умелом хозяйствовании…» – лучшее, что написано по-русски после пушкинской «Сказки про Балду».
Алексей Кузнецов: Примерно то же самое происходит и со стихами Генделева. В предыдущей книге стихов «Легкая музыка» он вроде бы попрощался с русской культурой и поэзией. А сейчас отношения с русским языком вдруг восстали из пепла, и двойственность отношений принципиально-русскоязычного израильского поэта лишь дает новый импульс для творчества. Тут и трагическая самоирония, и все те же воспоминания, и прекрасное чувство языка, превращающее торжественное имя «Иерусалим» в откровенный русизм «Ерусалим», часто употребляемый в русском просторечии. Место между двумя культурами, сознательно занятое Генделевым, налагает на него суперответственность. И получается, что, как сказано в послесловии, «географическое местопребывание автора есть факт его поэзии, и, как и она, определяется «промежуточностью» его самосознания».
Что ж, практика мировой культуры – и кулинарии, кстати, тоже! – говорит о том, многие открытие и озарения в истории человечества происходили именно в таком «промежуточном» пространстве…
За то, что всюду жизнь,
Давай, брат, за народ.
За сбычу его мечт,
За с килькой бутерброд,
За чтоб из-под вожжи,
Как следует летя,
Наш аист птица-меч
В зобу несла дитя.
Надёжи чтоб дитя,
Надежды дабы свет,
Как собственно и был,
Как собственно и нет.
За накось, старина,
И я соплю утру,
На, выкуси крест, на
Андреевском ветру.
За гибельную страсть,
Зажмуриться вдогон.
Не в след рыдать огню,
А в место, где огонь.
Но был он, пламень, был,
И память спасена
На веках два пятна
Она нанесена.
Все кончится, когда
А кончится все на
Несопредельных стран
Охлынут племена.
Мой неулетный вран,
Ай да слетать сюда.
Все небо кончится, когда
Как дыркою карман.
Чтоб на изнанку глянуть век
С ожогами внутри.
Дворянский снег, еврейский век,
Смотри, нерусский человек,
Смотри, пропустишь фейерверк
И не благодари!
