Роман Петра Алешковского «Рыба», напечатанный в четвертом номере журнала «Октябрь», попал в Букеровскую шестерку — шорт-лист финалистов.

Название «Рыба», конечно, немного странное, но в контексте романа понятное, хотя не о подводном мире, не о рыбалке и даже не о кулинарии идет речь. Дело в том, что Рыба — это метафора. Метафора для обозначения молчаливого, не идущего на прямой контакт существа, живущего в своем особом, отделенном четкой границей мире. Рыба — было прозвищем девочки, родившейся в Таджикистане, хотя и русской по национальности. О судьбе женщины, выросшей из этой девочки, и написан роман.

Судьба нелегкая, прямо сказать, драматичная. Совсем ребенком ее изнасиловал таджик. Потом она неудачно вышла замуж — очень скоро муж стал вором и пьяницей, превратился в грубое животное, которое не то, что любить, терпеть рядом невозможно. Но она терпела. Год за годом, стыдясь соседей, терпела даже не ради детей — поскольку видела, что детям от такого отца больше вреда, чем пользы. Если смотреть житейски, терпела неведомо ради чего. Если смотреть чуть более психологично — подчиняясь своей природе. Если же вспомнить, что это все-таки роман, можно допустить и символическое значение этого бессмысленного изнуряющего терпения. Но об этом чуть позже.

Потом грянул распад СССР — и семью вынесло в Россию. Слава Богу, хоть дети к этому времени подросли, потому что мытарства беженцев слишком хорошо известны. Оказалось, что родина никого не ждет. Работы по специальности нет, жилья нет, ничего нет. Зато муж как-то очнулся от пьянства и вроде занялся делом. Впрочем, восстановить семью было уже невозможно. Он экстатически ударился в религию — и одновременно — в поношения дурной жены, каковую принялся бить уже всерьез. И тут она, наконец, не выдержала. Они расстались. Как назло тут же погиб младший сын — покончил с собой, не справившись с отчаянием безнадежности. Пережив эту утрату, но тут же, по стечению обстоятельств, лишившись последнего угла и средств к существованию, женщина оказалась в глухой деревне, заблудилась в лесу, едва не погибла и была случайно спасена стариком, в одиночестве доживающем на отрезанном от мира хуторе.

Образ этого старика, между прочим, эстонца — тоже играет символическую роль. Это человек, проживший трудную, полную лишений и страданий жизнь, являет собой образец несгибаемости и внутреннего достоинства. Его философия — это философия уважающего себя труда, поднимающего личность до уровня позитивного преобразователя жизни. Однако счастье пребывание на этом удивительном хуторе длится не долго — старик умирает. Волею случайных обстоятельств женщина оказывается в Москве — в роли сиделки у парализованной старухи. И здесь наступает покой. Из этой точки она начинает отматывать клубок своих воспоминаний, и составляющих сюжет «Рыбы».

Сиделкой она становится не просто так — по профессии эта женщина медсестра. Причем не обычная медсестра, каких тысячи. Она обладает странным даром — вбирать в себя чужую боль. Видимо, этот целительный дар прямо связан с природой ее исключительной терпеливости. Вот только надо ли так терпеть?

Мы обещали вернуться к символизму романа. Время настало. Очевидно, в образе этой женщины автор хотел выразить свое ощущение России — в парадигме русской культуры более чем привычный подход. Ну да, бесконечно терзаемая катаклизмами истории и, так сказать, невыразимо таинственная и прекрасная, непонятная рациональному уму и нуждающаяся лишь в бестрепетной вере… Как там писал еще Некрасов: «вынесет все, и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе, жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе…» В общем, и сердце щемит, и слезы на глазах, дальше водочки холодной стопочку — и все проблемы по новой…

Но, все-таки. Повторим вопрос — надо ли? Полезно ли? И кому хорошо от этого обезволивающего, обессиливающего терпения? Не пора ли отказываться от этого привычного, милого, но уже несколько устаревшего идеала? Потому что всякое терпение когда-нибудь кончается. Даже самое ангельское. И тогда наша смиренница, наша Рыба, наконец, бьет хвостом. И уж так бьет, что мало не покажется. Кто сомневается, пусть еще раз вспомнит российскую историю. И кому, спрашивается, все-таки, от этого хорошо?