Александр Генис: Никогда еще я не чувствовал себя такой важной персоной, как перед выборами, которые завершились на прошлой неделе. Кто мне только не звонил! Губернатор, сенаторы, конгрессмены. Когда дело дошло до Гора и Клинтона, я понял, что в ход пошли резервы, а после звонка самого Роберта Де Ниро, исход выборов был для меня предрешен: когда говорят звезды, смертным остается слушаться.
Демократы и впрямь одержали громкую победу, но их сенсационный триумф, как считают ведущие обозреватели, объясняется не столько симпатией к партийной программе, сколько недовольством избирателей курсом республиканцев.
Что ж, демократия для того и существует, чтобы исправлять и корректировать общее направление политики. Сама по себе выборная власть вовсе не гарантирует безошибочной политики. Главное преимущество демократии – в постоянстве перемен. Собственно, потому американцы и голосуют больше всех других народов, что отцы-основатели были одержимы постоянным контролем над властью.
В данном конкретном случае все это означает, что Америка проголосовала за новые идеи, не уточнив – какие именно. И это оставляет место для разнообразных интерпретаций исхода выборов. Что делает их еще более значительными.
Дэвид Брукс, один из самых влиятельных - и трезвых – обозревателей американской прессы незадолго до выборов написал: «Кто бы ни победил в них, уже ясно, что выборы станут вехой, обозначающей конец целой политической эпохи».
Диктор: В ХХ веке американской историей управляют две главные политические силы. С 1932 по 1968-й доминировала либеральная идеология, которая принесла нам социальное страхование и привела к движению за гражданские права. Начиная с революции Рейгана, с 1980-го года, идейная власть в Америке оказалась у консерваторов. Сейчас и эта пора кончилось. Нынешние выборы – не запятая, а точка. После них начнется безвременье. Собранная Рейганом коалиция консервативных политиков-республиканцев исчерпала запас доверия у избирателей, но и либерально ориентированная демократическая партия не может предложить ничего определенного.
Александр Генис: После выборов тот же Дэвид Брукс подтвердил свой диагноз:
Диктор: Победа демократов показала, что американцы устали от политики символов, от умирающей идеологии, от фальшивого выбора. Но переворот в Конгрессе означает не начало эры, а конец старой. Теперь от победителей ждут больших идей, которые бы соответствовали стоящим перед Америкой проблемам.
Александр Генис: Другими словами, в стране наступило идейное бурление, переоценка ценностей, пересмотр приоритетов, тактических и стратегических направлений всей общественной жизни. Пришло время новых слов и неожиданных мыслей, ибо 21-й век бросает Америке вызовы, которых она не знала в прошлом столетии. Конечно, это – задача для целого поколения, но сегодня мы на одном примере расскажем, как за нее берется общественная мысль.
Так, чтобы сформулировать мнения и направить дискуссию в русло конструктивной активности, один из старейших журналов «Атлантик монсли», который, кстати, только что отметил свое 150-летие, создал особый форум для лучших умов страны. Уже второй год в живописном городе Аспен, штат Колорадо, проводится так называемый «Фестиваль идей», на который собираются ученые, политики, религиозные деятели, философы, чтобы обсудить самые актуальные вопросы современности.
О том, что происходило на Фестивале, я попросил рассказать Владимира Гандельсмана, который подготовил свой отчет по материалам американской прессы.
Я думаю, Володя, нам стоит начать с выступления самого именитого участника Аспенского Фестиваля идей – с президента (в Америке приставка «экс» не употребляется) Билла Клинтона.
Владимир Гандельсман: Клинтон говорил о том, что Америка должна отшлифовывать свою репутацию в мире, с тем, чтобы люди других стран понимали: мы, американцы, на их стороне. Даже если Америка принимает непопулярные решения, наше стремление к справедливости должно быть донесено до других. На фестивальной трибуне он вспоминал, как в бытность президентом посетил Шри-Ланку и беседовал с парламентарием лидеров террористической организации «Тамильские тигры». И тот сказал: «Знаете, Вы вот держите нас за террористов, но Вы мне нравитесь». Клинтон поинтересовался, почему же? «А потому, что хотите, как мне кажется, справедливого мира в нашем регионе», - ответил террорист. Смысл в том, чтобы Америку уважали, а не ненавидели, даже если с ней не согласны. Говоря о нынешнем положении вещей, Клинтон назвал две исламские страны: Индонезию и Пакистан, - где ситуация улучшилась по сравнению с тем, что было несколько лет назад. «Во многом, - сказал он, - благодаря помощи пострадавшим от цунами. И это, - добавил Клинтон, - большой успех, потому что в этих странах нашли себе пристанище талибы и террористов из Аль-Кайды».
Александр Генис: Понятно, что в центре внимания «Фестиваля идей» была борьба с терроризмом.
Владимир Гандельсман: Речь шла не столько о борьбе, сколько о психологии терроризма, о том, что в основе происхождения террориста часто лежит его потребность в уважении окружающих. Выступал Джон Алдерайс, политик из Северной Ирландии, он же – психолог. Он рассказал сентиментальную историю о Мартине Мак-Гиннессе, лидере Ирландской республиканской армии, который в детстве хотел стать обычным механиком и ремонтировать машины. После окончания школы он пришел в ближайший гараж и попросился на работу. Хозяин сказал, что работы нет. А потом добавил: «А для тебя никогда и не будет. Потому что ты католик». И вот этот Мак-Гиннесс заявил: «Если бы я получил тогда работу, разве стал бы я тем, кем стал?». Все началось с унижения.
Александр Генис: Весьма марксистская точка зрения: бытие определяет сознание…
Владимир Гандельсман: Да. Но и человеческая. Все сразу становится очень просто и понятно.
Александр Генис: Может быть, слишком просто.
Владимир Гандельсман: На этот случай есть мнение Бодрийяра. Террористическая война, - говорит он, - есть то, что неотступно преследует любой мировой порядок, любую гегемонию господства - если бы ислам правил миром, терроризм был бы направлен против ислама. Потому что сам мир сопротивляется глобализации.
Александр Генис: Трудно возразить.
Владимир Гандельсман: Сегодняшняя философия постоянно говорит именно это. И проблема глобализации, и проблема демократии широко обсуждались в Аспене, где было много критики в адрес США.
Так, Дэвид Кеннеди, историк из Стэнфорда, говорил о вооруженных силах и американской демократии. Он полагает, что ведение войны становится слишком легким делом для тех, кто определяет военную политику Америки. Я выписал из его доклада данные. Сегодня в американской армии 1,4 миллиона контрактников и около 900.000 резервистов. Это во много раз меньше в пропорции к общей численности населения Америки, чем во времена Второй Мировой. Происходит это благодаря современной технологии, которая с лихвой возмещает количественный «недобор». Бюджет министерства обороны, включая расходы на Афганистан и Ирак, составляет менее 4% от годового дохода, и это 1/10 от затрат во Второй Мировой войне.
Александр Генис: Другими словами, это означает, что сегодня американское общество может вести войну без тех предельных усилий, которые требовались во времена борьбы с фашизмом.
Владимир Гандельсман: В том-то и дело. И это поднимает очень, очень серьезный вопрос о политической ответственности, точнее о пониженном пороге ответственности сильных мира сего в комплектовании вооруженных сил, в заключении договоров без глубоких и прочных гарантий перед гражданским населением в целом.
Другая проблема – в диспропорции: 42% американских военных – это этнические и расовые меньшинства. Из них лишь 6,5% желающих или получивших высшее образование, тогда как в целом в обществе – таковых 50%. То есть образованное большинство посылает на самую ответственную и опасную работу наименее образованных собратьев. И это реальная угроза демократии, по мнению господина Дэвида Кеннеди.
Александр Генис: Какие еще «идеи» обсуждались на фестивале в Аспене?
Владимир Гандельсман: Искусствовед Роб Римен, интеллектуал из Голландии, говорил о том, что Запад переживает кризис в культуре, что происходит движение в сторону релятивизма и субъективности. И эти тенденции угрожают засильем китча.
Представьте себе общество, в котором нет абсолютных духовных ценностей. Все перемещается в чисто субъективную область: в меня, в мои чувства. Прошу их уважать и ценить (по возможности, в твердой валюте), ничего, кроме этого, нет. Отсутствие духовного измерения переводит все в материалистическую область. И это сродни кричащей рекламе: вы не можете быть тем или этим, если не купите такие-то часы, такую-то машину, если вы не поедете отдыхать туда-то и так далее. То есть художник, его творчество – это то, что вы можете купить.
То же происходит и в религии. Человек говорит: я хочу гармонии, я хочу мира в душе и в природе, я хочу, я хочу, я хочу... Сплошная болтовня. Но к Богу это не имеет никакого отношения. Если у вас еще есть Библия, говорит Роб Римен, загляните в Ветхий завет и почитайте о пророках. Они разговаривали с Богом, и они вам скажут, что никакого мира и мурлыканья о покое и удовольствии в этой беседе не было.
Если Я мера всего, то, по определению, все, что угодно, может быть всем, чем угодно, верно? Тогда язык уже не есть способ передачи некоей правды, но просто инструмент для болтовни. И все вокруг – сплошное ток-шоу.
Что творится с искусством? Оно все еще важно для нас, но не как ценность сама по себе, а как предмет потребления и инвестиций. Вместо взаимной любви - взаимный интерес. И как результат – примитивное общество, где все решают измеряемые величины, такие как экономика.
Александр Генис: Вы согласны с таким безутешным взглядом? Мне вспоминается, что по этому поводу такой эпизод. Когда в очередной раз шла речь о смерти искусства, Бродский обронил такие слова: «нравственность мертва для развратника»
Владимир Гандельсман: Да… Вообще-то речи о кризисе в искусстве ведут обычно те, кто постарше. Эти люди не представляют искусства без себя. Они склонны рассматривать собственные проблемы как проблемы мировые. Я недавно прочитал высказывание одного популярного и весьма пожилого российского деятеля о том, что настоящее и будущее российской культуры внушают ему опасения. Я думаю, этим господам стоит помнить, что не только культура им внушает опасение, но и они ей...
Но это отступление не имеет отношение к «Фестивалю идей» в колорадском городе Аспене, который был совершенно замечательным. Побольше бы таких живых событий!
Александр Генис: Парадоксальным образом самой острой новинкой книжного рынка Америки стал ее, пожалуй, самый знаменитый роман – «Хижина дяди Тома». Выход нового аннотированного издания этой прославленной – и ославленной – книги заставил высказаться чуть ли не всех критиков страны. Дело в том, что Америка 21-го века решила наконец реабилитировать дядю Тома, которого любили в 19-м, и презирали в 20-м столетии.
У микрофона – ведущая «Книжного обозрения» «Американского часа» Марина Ефимова.
Аннотированная «ХИЖИНА ДЯДИ ТОМА»
с комментариями Генри Гейтса и Холлиса Робинса
Марина Ефимова: В Соединенных Штатах с 60-х годов 20 века и почти до наших дней книга Харриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» была только что не проклята – интеллигенцией, молодежью и критиками. Главная причина возмущения - герой книги дядя Том. В предисловии к новому изданию гарвардский профессор Генри Гэйтс объясняет, почему:
Диктор: «В воинственные 60-е дядя Том считался отрицательным стереотипом - чернокожий, готовый во всем потакать белым. Дядя Том видел, как по приказу хозяина у рабов отнимали детей, как рабов били до тех пор, пока они не превращались в послушных и тупых животных. Но в сердце дяди Тома ни разу не загорелась жажда мщения, и он готов был бесконечно прощать белым их равнодушие и жестокость. Его отказ от бунта, его всепрощение стало для черных радикалов символом «расового предательства». Лидерам, которые отказывались в борьбе за равенство от радикальных мер, они давали обидное прозвище – «дядя Том». Я помню, как на одном из молодежных митингов решали вопрос - кто из персонажей «Хижины дяди Тома» настоящий злодей: рабовладелец-садист Саймон Легри или дядя Том? В 60-х и 70-х годах добрейший дядя Том, чье сердце обливалось кровью при виде окружавших его жестокостей, был самым обруганным и презираемым персонажем американской литературы».
Марина Ефимова: Книга «Хижина дяди Тома» была раскритикована и с точки зрения литературных критериев. Сильней других обрушился на нее талантливый писатель афро-американец Джеймс Болдуин:
Диктор: «Это очень плохой роман, безнадежно испорченный добродетельной сентиментальностью. Бичер-Стоу не может принять чернокожих без того, чтобы не сделать их безгрешными, и потому постоянно прикрывает белыми одеждами их неприглядную наготу».
Марина Ефимова: Однако вспомним реакцию читателей в 1852 году – в год публикации книги, в год, когда Конгрессом был принят Fugitive Slave Act – закон, по которому укрывательство беглых рабов становилось преступлением. Когда появилась «Хижина дяди Тома», в Америке за нескольких дней было продано 10 000 экземпляров книги. В течение года - 300 000 (не забудем, что население было тогда в 13 раз меньше нынешнего). Через 10 лет «Хижина дяди Тома» уже была переведена на десятки языков, в том числе и на русский. И Лев Толстой приветствовал ее в крепостной России как образец литературы душевного усовершенствования. Романист Генри Джеймс писал о сильнейшем впечатлении, которое она произвела на него в детстве. Что касается широкого американского читателя, то «Хижина дяди Тома» настолько изменила отношение общества к рабству, что в 1862 году Авраам Линкольн при встрече с Гарриет Бичер-Стоу сказал ей: «Так это вы та маленькая леди, которая своей книгой начала большую войну?»
Почему «Хижина дяди Тома» вызвала такой резонанс? Не просто же потому, что она разоблачала жестокости рабства? Об этом и без нее немало писали. Вот как объясняет уникальный успех книги Бичер-Стоу рецензент Эдвард Ротстин:
Диктор: «Сенатор Бёрд из штата Огайо (вымышленный персонаж книги) только что проголосовал за « Fugitive Slave Act ». И тут жизнь свела его - лицом к лицу! - с теми, против кого этот закон направлен, с беглыми рабами. Абстрактное политическое убеждение сенатора внезапно столкнулось с живым воплощением закона: молящие глаза, дрожащие руки, агония человека, предчувствующего гибель. Сенатор никак не ожидал, что «беглый раб» может оказаться отчаявшейся матерью или беспомощным ребенком».
Марина Ефимова: Бичер-Стоу постоянно повторяет этот прием – заставляет воображение читателя перейти от абстракции к конкретности, создать впечатление реального отчаяния, преподнести читателям рабство не как политическую или социальную проблему, но как проблему сугубо личную – например, когда беглянка Элиза, за которой мчатся собаки, пересекает зимой реку Огайо:
Диктор: «С силой, которую Господь дарует лишь отчаявшимся, Элиза перелетела бурлящий у берега поток и вскочила на медленно ворочавшуюся льдину. Большой зеленоватый кусок льда покосился и треснул под ее тяжестью, но Элиза не пробыла на нем и секунды: с диким криком и с той же энергией отчаянья она перелетела на следующую льдину, и потом на следующую - спотыкаясь, скользя, уходя по щиколотки в воду. Ее ботинки свалились, чулки порвались, кровавые пятна отмечали каждый ее прыжок, но она ничего не чувствовала, ничего не видела, пока, словно сквозь туман, не встал перед ней берег и на нем человек, протянувший руку, чтобы помочь ей вылезти на крутой откос».
Марина Ефимова: «Хижина дяди Тома», - пишет в комментариях проф. Гэйтс, - несомненно, грешит категоризацией персонажей (как вся так называемая «литература протеста»), но категоризация Бичер-Стоу дотошна и добросовестна. Диалоги рабов в ее книге написаны с поразительным знанием афро-американского говора и слэнга того времени, и почти «антропологически» точны. И далее:
Диктор: «Характеры ее персонажей отражают весь спектр тогдашних взглядов на рабство, но многие персонажи обретают и свой собственный, живой, легко отличимый от других голос. Именно поэтому «Хижина дяди Тома» - не только «книга протеста», но еще и история, которая трогает сердца».
Марина Ефимова: Для Харриет Бичер-Стоу (дочери теолога и жены теолога) рабство было прямым вызовом христианству. Не потому ли в характере дяди Тома есть черты Христа-искупителя? «Должны ли мы, - спрашивает автор «Хижины дяди Тома», - без конца повторять друг другу все эти душераздирающие истории?»
И сама отвечает: «Нет, потому что каждый день сам рассказывает свою историю – на ухо Тому, кто всё слышит, но почему-то хранит молчание».
Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов: У Нелли Маккай наконец вышел второй альбом под названием «Хорошенькая головка» (“ Pretty little head ”). О ее первом нашумевшем альбоме мы уже рассказывали два года назад. Одна из самых интересных и ярких личностей в современной музыке, Маккай с трудом поддается категоризации. Дочь английского писателя и режиссера и американской актрисы, Нелли - настоящий американский оригинал. Ее сравнивают с целой плеядой до рок-н-рольных знаменитостей, включая певицу Дорис Дэй и легендарного композитора-песенника Кола Портера. Но Маккай не знает границ в своем творчестве, с точными и остроумными текстами используя на лету все - от джаза до репа, до диско, до латиноамериканских ритмов. В свои 20 с небольшим лет Нелли настолько нестандартная и независимая, что разошлась с концерном звукозаписи «Колмабия» из-за того, что те не хотели выпускать ее новый альбом в полном варианте и требовали, чтобы в него вошло только 16 песен. После года споров и передряг Нелли выпустила этот замечательный диск сама, в который вошли все 23 изначальные композиции. Вот одна из них. Новый американский эталон Нелли Маккай, «Длинное ленивое лето».
Александр Генис: С тех пор, как Госкино Российской Федерации порекомендовало воздержаться от проката картины «Борат», стало окончательно ясно: фильм удостоился той редкой судьбы, когда о нем говорят даже те, кто его не видел. И это значит, что британскому комику Саше Коэну, как и его герою псевдоказахскому Борату удалось не только открыть Америку, что он, собственно, и обещал в заглавии, но и разозлить всех остальных.
Отправившись на фильм в день премьеры, мы специально чуть отложили разговор о картине, чтобы дождаться реакции. Как видим, она не заставила себя ждать: одни смертельно обиделись на «Бората», другие заплатили за билет, выведя фильм в лидеры проката. Характерно, что чаще всего это разные люди. Больше всего «Борат» бесит тех, кто фильма не смотрел.
Сегодня мы с ведущим нашего «Кинообозрения» Андреем Загданским обсудим шумную картину, постаравшись взвесить все «за» и «против». Итак, Андрей, Борат.
Андрей Загданский: Давайте начнем с «против». Мне кажется, это даже интереснее. Это одна из самых, может быть, самая вульгарная картина, которую я видел в своей жизни. Весь юмор или 90 процентов шуток картины построены на нижней половине тела и носят, я бы сказал, доминирующий фекальный, а уже во вторую очередь сексуальный характер. Это должно отвратить человека.
Александр Генис: Должен сказать, что я терпеть не могу сортирный юмор при том, что, вообще, считаю, что любая шутка это дар божий. Но сортирный юмор это самое низкое, так что, может быть, и я согласен с тем, что этих вульгарностей в фильме хватает. Тем не менее, я не могу не признать, что я хохотал, как сумасшедший.
Андрей Загданский: Теперь вернемся к «за». С «против» мы разобрались. Они совершенно очевидны. Что происходит с «за»? Фильм демонстрирует совершенно оригинальный и очень благотворный прием, на котором построена картина. Итак, некоторый придурковатый корреспондент является тем замечательным зеркалом, в которое можно рассматривать и общество, и Америку, и многие институции страны и ту, другую культуру, которую этот придурковатый корреспондент Борат представляет. Таким образом, мы рассматриваем Америку в двух зеркалах. Одно зеркало - в котором мы видим другую культуру, другое - в котором мы видим Америку в зеркале этой самой культуры. И получается бесконечно точно работающий комический эффект - столкновение двух цивилизаций.
Александр Генис: Помните, был такой аттракцион «Кривые зеркала»? Это страна, увиденная в кривом зеркале двух культур, перемешенных друг с другом.
Андрей Загданский: Как правило, в нижней половине. Дальше. Помимо сортирного юмора, есть юмор совершенно другого характера. Дело в том, что в картине Борат создает такую плотную, юмористическую, смеховую, аттракционную культуру, что даже если вы возмущены и отвращены всем этим низким юмором, вы не успеваете по этому поводу обижаться потому, что вы будете смеяться по поводу других шуток, которые очень плотно, как сплошной шквал, работают на зрителя. И, самое главное, что все это нужно испытывать в большой аудитории. Вы должны смеяться вместе с другими.
Александр Генис: То есть это ярмарочный балаган.
Андрей Загданский: Представьте себе, я два дня назад включил одну из передач Саши - теперь он стал всем интересен - и посмотрел немного по телевизору. Все то же самое, прием очень близкий, но смотреть очень долго не интересно или почти невозможно. Смотреть одному уже никак нельзя. Ты должен находиться в толпе для того, чтобы смеяться и хохотать вместе со всеми. И вместе со всеми испытывать некоторое смущение по поводу этих шуток.
Александр Генис: Вы знаете, конечно, самое интересное в Борате это то, что это искусная и злостная провокация. Вот как эта провокация устроена в картине? Как ему удалось столько людей убедить в своей истинности, в том, что он настоящий человек? Как вы объясняете это?
Андрей Загданский: Вы имеете в виду ноу-хау?
Александр Генис: Да. Как сделан фильм? Как человек с такой идиотской внешностью, который играет такого идиота, задает такие идиотские вопросы, смог убедить такое количество людей в том, что он настоящий, в том, что он настоящий корреспондент настоящей страны?
Андрей Загданский: Я не берусь утверждать, что я знаю наверняка, но я предполагаю. Представим себе, что звонит некоторый человек, продюсер Бората или помощник продюсера, в общество американских феминисток и говорит: «Вы знаете, мы очень бы хотели, чтобы вы уделили немного времени на интервью, приезжает такой-то человек, он представляет такую-то страну, это не займет много вашего времени, не могли бы вы с ним встретиться?». И люди идут на эту встречу. Дальше вступает другая игра – политическая корректность. Они видят абсолютного идиота, который говорит на ломаном английском языке, абсолютный, патологический ненавистник женщин, но деться уже некуда, выставить его невозможно. Они должны как-то пытаться закруглить эту ситуацию.
Александр Генис: Надо сказать, это говорит о терпимости американцев, которые так долго выдерживают это испытание.
Андрей Загданский: Вы абсолютно правы. Потому что, с одной стороны, говорят, что фильм антиамериканский. Я не думаю, что всюду у него бы прошли подобные штуки с минимальными последствиями для его телесной целостности. Все эти шутки в метро, с которых начинается фильм, когда эта курица безумная, которую он вытаскивает из чемодана, все эти нападения на людей…
Александр Генис: Когда он пытается поцеловать всех пассажиров в метро.
Андрей Загданский: Вы можете себя представить, чтобы он, после такого, безнаказанно вышел из московского Метрополитена.
Александр Генис: Не советую пробовать.
Андрей Загданский: Поэтому, наверное, он и не снимал этого в Москве, а сделал это в Америке. Поэтому здесь есть некоторая терпимость этих людей. Они становятся ужасно смешными, мы смеемся над ними, но, вместе с тем, нельзя не испытывать некоторое чувство: «А что бы делал я в этой ситуации? Я, наверное, пытался бы точно также деликатно решить эту ситуацию. Не обидеть же представителя такой далекой и никому неизвестной страны, как Казахстан».
Александр Генис: Интересно, что сейчас (я не зря сказал, что мы дождались реакции на фильм) уже взяли интервью у всех тех, кто участвовал в этом фильме. Все они подписали документы, которые позволяют их показывать в кино, и почти все они не жалеют о том, что они оказались в картине. Одни рассматривают это как рекламу, другие – как забавную шутку, третьи просто отмахнулись от этого. Но никто не выразил особого возмущения, что меня, конечно, поразило. Потому что, конечно, он всех поставил в идиотскую ситуацию. И Борат преуспел в том, что создал целую галерею идиотов, которые кажутся такими же глупыми, как он сам.
Андрей Загданский: В этом, может быть, и прелесть этого фильма. Мы все хотим немножко признаться в собственном идиотизме. И эта картина дает такую возможность.
Александр Генис: С другой стороны, оскорбленные странные народы заявили о своем возмущении. В фильме досталось Казахстану, евреям, цыганам. И все они возмущены тем, что это произошло. Я должен сказать, что такой беспредел политической некорректности создает ощущение феноменального веселья. Потому что приятно, как вы сказали, смотреть, как нарушают приличия в таком гомерическом масштабе.
Андрей Загданский: Вы знаете, Саша, я склонен считать, что юмор, смех, как и истина, сами в состоянии исправить то зло, которое они побочным эффектом приносят. Помните замечательную фразу у Григория Горина: «Улыбайтесь господа, почаще улыбайтесь. Самые большие глупости в мире делаются с серьезным выражением на лице». Вот это состояние дает фильм - улыбайтесь, смейтесь!
Александр Генис: Это то, что вы советуете делать оскорбленному Казахстану?
Андрей Загданский: И оскорбленному Казахстану, в том числе.
Александр Генис: Честно говоря, как раз Казахстан попал туда просто так. Это настолько условный Казахстан, настолько это не имеет ничего общего ни с какой страной вообще, тем более, что фильм снимался в Румынии. Все это, конечно же, капустник, все это не имеет ничего общего с реальностью. Именно поэтому, по-моему, глупо обижаться на такие вещи.
Андрей Загданский: Казахстан абсолютно случаен, как и случаен, по всей видимости, русский акцент у Саши. И здоровается он по-польски – «Як ши маеш?». Это соединение всяких культурных стереотипов, которые пошли в оборот. Казахстан здесь оказался совершенно случайно.
Александр Генис: И, тем не менее, все-таки, то, что есть какая-то восточноевропейская, русская тема (потому что там и кириллица использована), все это только прибавляет, на мой взгляд, интерес к фильму. Тем более, что в каком-то смысле я немножко чувствовал себя в положении Бората. Все мы приехали в Америку, и все мы знаем, как нас встречали – доброжелательно и с несколько обидным изумлением: «Смотрите, почти как люди!». Я прекрасно помню. До сих пор меня спрашивают: «А как вы приехали в Америку? Добро пожаловать! Вы за свободой?». И каждый раз я себя чувствую немножко как Борат. Хотелось бы ответить примерно так же, как и он.
Андрей Загданский: Может быть, любой путешественник немного Борат. В любом столкновении с другой, незнакомой тебе культурой, есть какие-то элементы идиотизма. Может быть, Борат и есть такой универсальный путешественник.
Александр Генис: Самое главное достижение Коена заключается в том, что он создал персонаж, который выходит за пределы сюжетной ситуации фильма. То есть Борат может войти в наш разговор, стать частью языка и стать предметом анекдота.
Андрей Загданский: Как маленький бродяга Чаплина.
Александр Генис: Или как Швейк. Можно рассказывать истории, которые произошли с Боратом, но которые на самом деле не происходили в фильме. Это Борхес сказал, что величие писателя, художника, заключается в том, что он создает персонажи, характеры, героев, которым не нужны приключения. Можно представить себе Дон Кихота, который существует вне переплета этой книги. И если художник сумел создать персонаж, который может выйти за переплет, как Чонкин, скажем, вышел, то, конечно, Борат это уже достижение. Вопрос в другом – что будет дальше? Как вы представляете себе, можно развивать этот успех? Я слышал, что Коэн собирается в следующий раз явиться в Америку под именем австрийского дизайнера гомосексуалиста Бруно.
Андрей Загданский: Австрийский дизайнер гомосексуалист Бруно присутствует. Это один из персонажей, которого он отрабатывает в своих телевизионных передачах. У него есть несколько персонажей. Есть арабский корреспондент, который работает на английском телевидении. Есть гомосексуалист Бруно из Австрии. По-моему, там есть некоторый намек на Хельмута Ланга. Но я не думаю, что это будет персонаж следующей картины. Мне кажется, что прием, в известной степени, исчерпан. Посмотрим, что он придумает.
Александр Генис: Это звезда одного фильма?
Андрей Загданский: Мне кажется, что Борат как персонаж - звезда одного фильма. Я не вижу, как можно еще наращивать, развивать эту историю. Однако, может быть, я ошибаюсь, он может поехать в другую страну. Не в Америку а, скажем, в Россию. Так что будьте осторожны.
Александр Генис: В эфире очередной выпуск нашей рубрики «Музыкальная полка». Подходит к концу моцартовский год. Торопясь вместить в него все, что связано с великим композитором, мы решили устроить сегодня свою «моцартиану».
Соломон, что нового появилось на Вашей музыкальной полке за этот, моцартовский, год?
Соломон Волков: Я расскажу о книжке, которая только что появилась в мягкой обложке, она вышла несколько ранее. Она называется «Моцартовские мифы. Критическая переоценка». Ее автор – американец Уильям Стаффорт. И, как понятно из заголовка, она разбирает, насколько соответствуют действительности те знаменитые моцартовские мифы, о которых мы все знаем. И, конечно же, автор фокусируется на всех волнующей проблеме - отравлении Моцарта. Действительно ли имело место его отравление и, во-вторых, кто его отравил, если отравление имело место? И он приходит к следующему выводу. Во-первых, после анализа всех свидетельств, никакого отравления вообще не было. Затем, он считает, что те, кого обвиняют в этом отравлении, тоже ни в чем не виноваты.
Александр Генис: Назовем прямо – Сальери.
Соломон Волков: Нет. Оказывается, не один Сальери считался большим злодеем, а также и масоны. Причем, даже в отечественном российском музыкознании муссировалась довольно долго теория об отравлении Моцарта масонами. Конечно, все знают, благодаря Пушкину и фильму «Амадеус», что Моцарта отравил Сальери. Вот Уильям Стаффорд доказывает, что, наоборот, Моцарта и Сальери, до конца жизни Моцарта, связывали более чем корректные, даже, скорее, дружеские отношения и, конечно же, ничего этого не могло быть. Но легенда, тем не менее, держится и, думаю, что продержится еще очень долго. И вторая легенда, среди многих других, о которой я хотел бы сказать, тоже связана с фильмом «Амадеус», где Моцарт предстает таким, скажу грубо, хихикающим кретином. Это, кстати, то, за что я не люблю фильм Милоша Формана. Легенда о Моцарте, как о некоем сосуде, через который проходила вся эта гениальная музыка, а он, собственно, к ней не имел никакого отношения.
Александр Генис: Такой трубопровод с неба.
Соломон Волков: Да. И он, анализируя на основании писем Моцарта и свидетельств современников, приходит к выводу, что такого тоже вероятно не было. Моцарт был, конечно же, музыкальным гением, но человек он был совершенно нормальный, а вовсе не какой-то инфантил, запоздавший в развитии. И уж точно он так не хихикал, как он делает это в фильме «Амадеус». Поэтому такая параллель его с Папагено – героем, наивным персонажем оперы Моцарта «Волшебная флейта» - не работает. Конечно, он создал образ наивного, восторженного Папагено. Но он также создал и глубокие, сложные характеры в «Дон Жуане», в «Так поступают все женщины», и в других своих сочинениях. Так что когда мы сейчас слушаем музыку в «Волшебной флейте» и, в частности, Папагено, мы должны понимать, что это вовсе не автопортрет самого Моцарта.
Александр Генис: А сейчас - раздел «Личная нота». Соломон, что Вы сейчас слушаете к концу этого моцартианского года?
Соломон Волков: Я слушаю сочинение, связанное с Моцартом. Не самого Моцарта, но им навеянного. Это абсолютно замечательный опус композитора Валентина Сильвестрова, живущего сейчас в Киеве, нашего современника. Называется он «Постскриптум». Это соната 1990 года для скрипки и фортепьяно. И это какая-то такая вариация на тему Моцарта, какая-то фантазия на тему Моцарта очень типичная для Сильвестрова. И для того, чтобы проникнуть в этот мир отношений Сильвестрова с Моцартом, если угодно, нужно сделать некоторое усилие. Потому что он сам рассматривает Моцарта и все с ним связанное как будто сквозь дымку или через какую-то такую магическую трубу. Мы слышим моцартовскую или квази-моцартовскую музыку, и она звучит, как какое-то воспоминание о чем-то, что уже ушло навсегда и никогда не вернется. «Постскриптум» Валентина Сильвестрова в исполнении Алексея Любимова (фортепьяно) и Александра Тростянского (скрипка).
Александр Генис: И, наконец – Музыкальный анекдот, конечно – о Моцарте.
Соломон Волков: Очень, мне кажется, забавная история, которая произошла с Моцартом, когда ему было всего 6 лет. Он с родителями приехал в Вену и был представлен, как музыкальное чудо, ко двору. Его привели, чтобы быть представленным императрице Марии Терезии. И вот когда его вели по паркету к Марии Терезии, то окружали его с двух сторон две ее дочки, одна из которых была впоследствии знаменитая Мария Антуанетта, которой в тот момент было 7 лет. И вот маленький Моцарт на этом блестящем, скользком паркете поскользнулся. Мария Антуанетта его подхватила и утешила. А вторая сестрица прошествовала дальше, как ни в чем не бывало, не обратив внимание на маленького Моцарта. Так вот Моцарт, обращаясь к Марии Антуанетте, сказал: «Мерси. Я женюсь на вас». И девочка тут же побежала и рассказала своей маме, что ей сделали вот такое предложение. Моцарт, конечно, имел в виду, что он женится, когда вырастет. Тогда Мария Терезия подозвала к себе Моцарта и спросила, что же побудило его сделать такое милое предложение ее дочке. На что Моцарт совершенно серьезно сказал, что предложил женитьбу из благодарности, потому что она помогла ему, обратила на него внимание, в то время как ее сестра его полностью проигнорировала.
Александр Генис: А теперь интересно представить себе, что бы было, если бы так все и произошло. Сейчас Мария Антуанетта очень популярна в Америке благодаря фильму Софии Копполы. И хотя фильм все ругают, но о Марии Антуанетте говорят все в Америке. Самая популярная сегодня женщина это, наверное, Мария Антуанетта.
Соломон Волков: И выпустили, между прочим, фильм 30-х годов с Нормой Шире в главной роли. Мне очень нравится этот фильм.
Александр Генис: Это целая мода на Марию Антуанетту. Теперь представим себе, что бы было, если бы она, все-таки, вышла замуж за Моцарта. Причем, интересно, что мы сегодня говорили о мифах Моцарта. Существуют книги о том, как бы складывалась судьба Моцарта, если бы он остался жив. Ведь он умер совсем молодым. И в одной из них утверждается, что Моцарт вполне вероятно мог бы уехать в Америку, и Мария Антуанетта могла оказаться американкой.
Соломон Волков: В датах Моцарта и Марии Антуанетты есть некое мистическое сходство. Он родился в 1756 году, она - в 1755-м. Он умер в 1791-м, а бедную Марию Антуанетту обезглавили в 1793-м году. А что касается Моцарта, то вполне возможно, что он в Америке устроился бы очень неплохо. Потому что здесь уже жил его знаменитый либреттист Да Понте.
