Елена Фанайлова: В серии «Кинотексты» издательства НЛО вышла книга кинокритиков Андрея и Елены Плаховых об Аки Каурисмяки, главном финском режиссере современности, одном из последних бескомпромиссных гениев мирового арт-хауса. Книга называется «Последний романтик», выход ее приурочен к премьере последнего фильма Каурисмяки в России. Помимо статей о творчестве режиссера, в книге представлены интервью с Каурисмяки и его актерами, два его сценария и проза.
Аки Каурисмяки – режиссер, в двухтысячные годы отвечающий не только за финское, но и – вместе со своими товарищами Джимом Джармушем и Кеном Лоучем – за все независимое кино. Книга Андрея и Елены Плаховых называется «Последний романтик». Говорит Андрей Плахов.
Андрей Плахов: Очень много было всяких, как это теперь говорят, слоганов или как можно было обозначить дефиниции, как можно было обозначить Аки Каурисмяки, его природу как человека и художника. Его называют Бергманом эпохи постмодерна, гениальным минималистом, например, и так далее. Но мы решили такое принять определение, наиболее простое, и, по-моему, оно довольно точное. Он действительно романтик, несмотря на свой скепсис и даже цинизм, в чем его иногда упрекали. Последний романтик, потому что романтиков уже, действительно, остается очень мало в кинематографе. И сам тот тип кинематографа, который делает Аки Каурисмяки, он сегодня выглядит уже ностальгическим, как будто бы относящимся к прошлому, даже если он говорит о сегодняшнем дне. Такая вот романтическая грусть и тоска по какой-то ушедшей эпохе, которая уже не вернется, и в то же время умение быть современным, сопричастным этой эпохе отличается Аки Каурисмяки как художника. Поэтому мы его назвали последним романтиком.
Елена Фанайлова: Андрей, вы знакомы с ним лично?
Андрей Плахов: Да, я знаком с ним лично, и я, и Лена Плахова. И мы провели довольно много времени вместе, и обсуждали разные проблемы, кинематографические и жизненные. Поэтому мы смогли почувствовать его как человека и как бы как персонажа собственных фильмов. Потому что, общаясь с ним, чувствуешь себя как будто бы внутри его фильма. И конечно, плюс какие-то профессиональные вещи, которые, безусловно, были важны для понимания, для контекста его творчества.
Елена Фанайлова: Я бы сказала, что послевкусие, которые оставляют его фильмы и которое заставляет думать о нем как о человеке, это персонаж, напоминающий Чарльза Буковски, может быть, чем-то.
Андрей Плахов: В какой-то степени да. Но в то же время у него абсолютно не проходит через его фильмы какие-то мотивы эротизма, которые, скажем, присущи Буковскому. Да, алкоголизм, безусловно, некоторое такое цинично восприятие окружающей действительности, через которое, на самом деле… ну, очень часто говорят, что цинизм – это как бы внешняя оболочка романтизма как раз, защитная какая-то корка. Это правда их сближает. Но все-таки во многом, конечно, они разные, и вообще он ни на кого не похож. Я думаю, он не похож ни на других финских режиссеров, ни на своих любимых режиссеров, которых он очень любит и многократно цитирует. Он абсолютно самобытен, и при этом он очень близок нам, русским, по какому-то своему душевному складу. Может быть, потому что у него еще есть и русские корни.
Елена Фанайлова: А кого он считает своими любимыми режиссерами?
Андрей Плахов: Их очень много, была целая программа сформирована в этом году в Локарно из его любимых режиссеров. Это и Брессон, конечно, это и Мурнау, это и Годар на каком-то этапе своего творчества, это и Джармуш, с которым он лично дружит. То есть это очень большой спектр.
Елена Фанайлова: О каждом из двадцати фильмов Аки Каурисмяки в книге Плаховых есть отдельная глава. Написано и о последней ленте, «Огни городских окраин», которая только что вышла в российский прокат.
Андрей Плахов: Последняя картина очень печальная, очень пессимистичная. Там в конце есть такая условная нота надежды, но очень условная. В этом фильме совершенно нет того сухого, невозмутимого юмора, который все-таки все предыдущие фильмы Каурисмяки, даже трагические, делал в каком-то смысле комедиями. Об этом фильме этого уже никак не скажешь. Это, пожалуй, трагедия, к которым Аки Каурисмяки пришел на данном этапе своего творчества, к этому трагическому восприятию мира. Даже он сказал о том, что он хочет на этом остановиться и поставить точку, по крайней мере временную, или многоточие, в свое карьере, не делать большей в ближайшее время фильмов. Его восприятие действительности становится действительно все более мрачным и трагическим по сравнению с теми временами, когда он был молод и все-таки еще полон надежд. То есть романтизм остается, но это уже трагический романтизм.
Елена Фанайлова: Для Андрея Плахова и Елены Плаховой важна русская тема в творчестве Аки Каурисмяки, например то, что первой работой режиссера была экранизация «Преступления и наказания» Достоевского. Критики называют режиссера «гордым финном со славянской душой». Фильм «Огни городских окраин» начинается разговором трех русских забулдыг о Достоевском, Пушкине и Гоголе. Кинокритик Зара Абдулаева видит в последнем фильме Каурисмяки американские параллели.
Зара Абдулаева: Вчера я прочла рецензию в «Либерасьон», где автор пишет о том, что это брессоновское влияние тут ощутимо, и, конечно, Каурисмяки очень любит Брессона. И говорит о том, что вот только вы не никогда не задавайте на улице вопрос: «Чья это собака, которая хочет пить?» А по сюжету этого фильма герой спрашивает у девочки: «Чья это собака?» - и она говорит, что там гангстеров в кафе, и потом избивают этого героя. Так вот, я знаю, чья это собака. Это собака из «Пса-призрака» Джармуша. Масса нюансов и масса отсылок деликатнейших в этом фильме – это собака, которая… Собак очень много в фильмах Каурисмяки, но здесь она спасает и находится рядом с героем фильма в финале. Дело в том, что это такой умажь еще и такому независимому американскому кино, хотя он недавно отказался получать «Оскара» из-за американских политиков и прочее. Потому что в этом фильме угадывается еще влияние замечательного художника Эдварда Хоппера. Вот так, как он снимал в свое время Нью-Йорк – город одиноких, город некрасивый и изумительный при этом, город, где очень мало людей сквозь окна кафе. И вот у Каурисмяки впервые так снят город и пространство, одинокие люди в этом кафе…
Елена Фанайлова: Кинокритик Зара Абдулаева продолжает говорить о книге своих коллег Елены и Андрея Плаховых «Последний романтик».
Зара Абдулаева: Я бы назвала не книгу, а Каурисмяки последним или предпоследним лучше (потому что мы не знаем, может быть, еще появится последний) идеалистом. Потому что, несмотря на его иронию, мудрость, момент внимания, депрессивности, которая простым людям не менее свойственна, чем каким-нибудь культурным персонажам, не говоря об интеллектуалах и так далее, вот эта такая чуткость, не только человеческая, но и художественная, она, конечно, предполагает идеализм по отношению к человеку, в котором никак Каурисмяки никогда не обольщается. И, тем не менее, этот идеализм позволяет продолжать делать свое дело, даже если он в какие-то минуты хочет заняться чем-то другим. поэтому предпоследний идеалист и один из последних независимых художников.
Картины его надо смотреть, хотя считается, что он режиссер для киноманов, и это правда, потому что его мало знают и так далее. И вот однажды на Московском фестивале был показан еще до проката его предыдущий фильм «Человек без прошлого», более обольстительный, чем эта картина. Я не сравниваю, что лучше, что хуже, это одинаково выдающееся кино, на мой взгляд. Вот говорят: да, это правда, что он такой минималист, что не на что особенно смотреть, что они такие замедленные, что они такие неэффектные, а мы привыкли к такому монтажу, все это правда. Но попасть в тон Каурисмяки, попасть вот в это пространство, уже исчезающее, - не потому что мало гениальных режиссеров, не потому что он показывает всегда старые машины, а мы живем с новыми, современная история как бы всегда включает вещи из прошлого, - а потому что это та необходимая, но не пищевая добавка, без которой невозможно существовать биологически, а не только интеллектуально, художественно, культурно и так далее. Потребность в таком искусстве восполняет какие-то недостачи чисто физиологические и биологические. Я тем самым не унижаю Каурисмяки, а, наоборот, всячески признаюсь в любви.
