Кристина Горелик: На этой неделе Фонд Солженицына и издательство «Время» представили вышедшие в свет первые три тома Александра Солженицына из 30-томного собрания сочинений писателя, которое планируется выпустить до 2010 года. «Начинаемое сейчас Собрание, -пишет в предисловии к первому тому Солженицын, - впервые включит все написанное мной – во взрослой жизни, после юности. А продолжится печатание уже после моей смерти».
В собрание сочинений войдут, помимо много раз переиздававшихся в России «Архипелага ГУЛАГа», «В круге Первом», «Ракового корпуса», полная версия «Красного колеса», публицистика в 4 томах, Литературная коллекция в 2 томах, пьесы и киносценарии. Не забыты «Рассказы и Крохотки», монография «Двести лет вместе», очерки «Иное время - иное бремя».
Каждый вышедший из типографии том будет сразу появляться на полках книжных магазинов с тем, чтобы читатель смог приобрести себе в коллекцию именно те произведения, которых ему не хватает. При этом строгой нумерации томов не будет. Так, например, уже сейчас вышли в свет, помимо первого тома с «Рассказами и крохотками», два первых тома «Красного колеса», эпопеи, которую планировалось поместить в середину этого собрания сочинений.
О замысле автора, о том новом, что ждет читателя в этом собрании, я беседую с его редактором-составителем Натальей Солженицыной, женой Александра Исаевича.
- В России полное собрание Александра Исаевича еще не издавалось. Издавались отдельные тома «Архипелаг ГУЛАГ», он очень много раз переиздавался, «Один день Ивана Денисовича», «Раковый корпус», на Западе был издан его 20-томник. Сегодня в России начат выпуск 30-томного собрания сочинений. Скажите, кто и как вас сподвиг на этот огромный труд, ведь понятно, что работа будет очень сложной, надо будет множество вещей заново отредактировать, просмотреть все, множество будет ссылок, поправок и так далее?
Наталья Солженицына: Видите ли, когда мы возвращались в Россию в 1994 году и предполагалось, что отношения с издательствами это будет моя обязанность, Александр Исаевич мне сказал: «При моей жизни никогда, а, надеюсь, после моей смерти ты ни одному издательству не предложишь ни одной моей книги. Если мои книги окажутся нужны, то сами придут и предложат. От нас инициативы никогда не должны исходить». И я ни разу этот наказ не нарушила. И, надо сказать, что первые годы в середине 90-х почти никто ничего не предлагал, печаталось Солженицына очень мало. Потом положение стало меняться без всякого нашего участия и к концу века, что называется, интерес опять пробудился. Думаю, что объективный, потому что стали обращаться к нам издательства коммерческие, которые ничего не будут делать из идеологических соображений. Очевидно, востребованность книг носит характер объективный. Так же было и с этим собранием. Конечно, мы даже и не думали, и не предполагали, что кто-либо еще при жизни Александра Исаевича предложит такой грандиозный проект, наши дни не располагают к таким проектам, это довольно трудно. Но вот издательство «Время» предложило это нам в 2005 году, это был радостный сюрприз для нас. Это конечно требует большого труда, но труда, который мы все равно бы делали. То есть труд по тому, чтобы оставить, что называется, избу подметенной, чтобы тексты были в порядке, чтобы, поскольку уж бог дал длинную жизнь этому писателю, то этот писатель хочет, чтобы в будущем никто бы не метался, текстологи не метались бы в попытках определить, какая редакция истинная, какая – нет. В его случае это тем более было важно, потому что он был по большей части автор самиздатский и Самиздат, с одной стороны, делая благое дело, распространяя писателя, которого не печатали официально, с другой стороны, привносил свою уличную, так сказать, беспризорную жизнь в эти тексты. В Самиздате ходили тексты с массой искажений, каких-то перемен, каких-то произвольных вставок, каких-то потерь. Но это неизбежно, в самиздательстве так случается. И когда нас выслали, и мы приехали на Запад, оказалось, что и западные издания сделаны вот именно с этих непричесанных, раздерганных, безответственных, хотя и самоотверженных самиздатских изданий.
Будет много вещей напечатано, которые никогда не печатались. Среди них довольно замечательным является «Дневник Р-17», это дневник романа, это собеседник Александра Исаевича в течение 25 лет, всех лет, которые он писал «Красное колесо». Вот это была такая тетрадь, куда он заносил свои ежевечерние сомнения, разочарования, тупики и прочее. Много новой публицистики.
Кристина Горелик: Это же издательство «Время» полгода назад, если вы знаете, выпустило в свет многотомник Андрея Дмитриевича Сахарова и там последние три тома были отданы переписке Андрея Дмитриевича с Еленой Георгиевной Боннэр, со своей женой. Помню, сколько споров вокруг этого ходило, потому что это была все-таки личная переписка. Конечно, там затрагивались общественные темы, это естественно, но все равно это были такие, естественно, семейные взаимоотношения представлены. Она, по-моему, эта переписка практически без купюр была издана. Здесь тоже планируются, вот в этом 30-томнике, некие открытия для публики?
Наталья Солженицына: Вы знаете, существенная разница все-таки есть, вот это собрание, оно неполное. В него, конечно, не войдут те произведения, которые еще не окончены. В него, конечно, не войдет огромнейшая переписка Александра Исаевича за годы, это колоссальный массив писем, который не войдет в это собрание.
Кристина Горелик: А переписка с кем?
Наталья Солженицына: С разными людьми в течение жизни. Никакие письма не войдут, это дело какого-то далекого будущего. Не войдут, конечно, ни варианты, ни наброски, так что такого рода открытия, такой, что называется, не знаю, семейной, литературной даже кухни как бы нет. Пока, в этом собрании этого не будет. То, что мы сочтем возможным печатать, это уже дело дальнего будущего.
Кристина Горелик: Тогда у меня следующий вопрос, по какому принципу выбирались произведения? Потому что, я вот смотрю, у нас на столе три тома, первый том – это «Рассказы и крохотки», а дальше два тома «Красного колеса». «Красное колесо» - это же не два тома, там их очень много, то есть будут выходить по очереди 8-10 томов, да?
Наталья Солженицына: 10 томов. Видите ли, дело в том, что издательство решило, и автор с этим согласился, издавать не подряд, не так, как издают: первый том, второй, третий, четвертый, пятый… Первый том издан потому, что в нем есть необходимые, так сказать, установочные статьи, которые знакомят читателя с тем, что войдет в собрание, в каком порядке будут расположены тома, есть небольшое предисловие от автора. Поэтому первый том был как бы необходим. Но первый том – это «Рассказы и крохотки», которые многократно в очень больших тиражах и постоянно издаются и присутствуют на рынке и их можно купить. Здесь, правда, еще замечательные комментарии помещены, в этом томе, которые сделал Владимир Владимирович Радзишевский, серьезные, то, что называется реальный комментарий. А что касается, почему издатели захотели издавать «Красное колесо» раньше, чем другие тома, потому что его вообще нет, его невозможно ни купить, ни достать, это вообще огромный, но не прочтенный труд. Потому что «Красное колесо» прикатилось в Россию в момент, когда людям было не до чтения и до некоторой степени и сейчас им тоже не до чтения, хотя положение явно изменилось.
Кристина Горелик: Вы когда-то говорили о том, что сравнивать советское время и нынешнее, сегодняшнее, современное – это оскорблять память людей, которые погибли в годы репрессий тогда. Потому что сейчас нет таких ГУЛАГовских времен, условно говоря, что сравнивать это не совсем корректно. Однако сегодня правозащитники говорят, что все-таки некоторый поворот в сторону авторитарного правления страной намечается. Закон о политических партиях, закон об общественных организациях, нет практически независимых федеральных средств массовой информации и так далее.
Наталья Солженицына: Видите ли, я вообще как-то так не собиралась на эту тему рассуждать, это вообще большой разговор, большая тема, но так, коротко, я бы сказала следующее. У меня впечатление, это личное впечатление человека, 20 лет прожившего на Западе и приехавшего в разгар ельцинского периода, у меня такое впечатление, в разгар ельцинского периода, я сейчас не буду говорить, кто в этом повинен, не повинен, объективно должно было так случиться или были определенные виновники, но случилось до такой степени разгосударствление вообще всей жизни. То есть государство было сведено к используемой тряпки. Не только его не было, но оно служило еще к тому же, чтобы, так сказать, позволять ширмой для негодяев или… в общем, короче говоря, государство было фактически почти уничтожено. А у него функции, тем не менее, у государства любого, при любом политическом строе, функции такие, оно обязано обеспечивать какой-то минимум безопасности и социальных каких-то гарантий своим гражданам. Значит, все это было полностью разрушено. И перед тем, как строить новое что-то, то есть, как бы это восстанавливать… Я воспринимаю нынешний период как попытку укрепить государство, и несомненные признаки этого есть. Возможно, что при этом качке маятника есть… то есть, не возможно, а мы видим, что там, скажем, на телевидении много танцуют, но нет таких ток-шоу, которые действительно интересовали бы людей, нет возможности обсуждать вещи, которые действительно имеют значение для всей страны. Можно воспринимать это как сознательное движение вспять, к сталинизму, такие слова я слышу. С ними я совершенно не согласна. По моему собственному ощущению это (может быть, я окажусь не права, но думаю, что права), я думаю, что это некоторые издержки вот этого, довольно сильного качка от этой полной потери государства к попытке его укрепить. Когда его укрепляют, возможно, что в чем-то и перебарщивают. Я вообще не сомневаюсь, что вообще абсолютно обречены на провал любые попытки действительно лишить людей свободы слова. Я жила в Америке, я вам говорю, что свобода нашей прессы здесь не меньше, чем свобода в Америке. Это я вам говорю совершенно точно. Другой вопрос, что есть виды массовой информации, которые зажаты довольно сильно, а другие свободны. Скажем, газетной свободы у нас точно не меньше, чем в Америке, если не больше. Там засудят в полсекунды за то, что у нас печатают каждый день и спокойно проходит.
Так вот, я думаю, что с тех пор, что есть компьютер, с тех пор, что есть Интернет, абсолютно невозможно большую страну, как Россия, лишить свободы слова. Это нереально и те, кто будет ставить перед собой эту задачу, просто неумные люди.
Кристина Горелик: По крайней мере, ваш фонд, Фонд имени Солженицына, и работает, и продолжает оказывать помощь людям, пострадавшим в годы репрессий в советское время. Другой вопрос, почему этим занимаетесь вы, а не государство, почему государство не оказывает достойную поддержку подобным людям и вообще пенсионерам. Но это, видимо, отдельный разговор. А что касается той помощи, которую оказывает ваш фонд, он непосредственно пересылает деньги лично в руки…
Наталья Солженицына: Конечно, большинство наших получателей по всей стране, не только в России, но и в бывших республиках СССР.
Кристина Горелик: В 70-е годы как раз распорядителем этого фонда был Александр Гинзбург. Известно, что вы дружили семьями, вы, Александр Исаевич и Гинзбурги. На днях исполняется 70 лет со дня рождения Гинзбурга. Он работал в фонде, он, по-моему, и жил, и работал у вас в Вермонте. Правильно, да?
Наталья Солженицына: Полгода жил у нас после высылки, да. Вы знаете, действительно мы долго лет дружили и с Аликом, и с его женой Ариной. Это были очень близкие и любимые друзья. И, если говорить об Алике, то много моментов могут всплыть, но все-таки при слове «Алик Гинзбург» раньше, чем любое конкретное воспоминание, любая ситуация, возникает очень светлый, очень теплый даже не образ, а вот это ощущение присутствия Алика. У Алика было много замечательных свойств и о них уже много говорили его друзья. Одним из самых редких и удивительных свойств было то, что он всегда видел в человеке, любом, с которым он общался непосредственно по жизни, по совместной работе, по чему угодно, он всегда видел в человеке только хорошее. А то плохое, что он видел (конечно, в каждом человеке есть, увы, и плохое, больше или меньше), то плохое он, конечно, отдавал себе отчет, что оно есть, но оно как бы отходило на второй план. Это вообще, я считаю, глубоко христианский подход, так нам и велено видеть в каждом образе подобие божье. В его присутствии каждый и становился лучше, потому что Алик своими словами, тоном своего теплого голоса, готовностью выслушать, не только выслушать, но готовностью задать вопрос и влезть в твою ситуацию, немедленным откликом помочь, он всегда выявлял в этом человеке лучшее. Вот он был как магнит, который привлекает все самое доброе и лучшее в человеке. Он был человек действительно очень светлый, очень яркий, очень способный, исключительно самоотверженный. То есть он никогда ничего не делал для себя лично. Вот он как-то всю свою жизнь и жизнь близких, но с их согласия, клал на алтарь того, что он считал справедливым, честным и правильным. Человек он был замечательный.
В быту тоже всегда бросалось в глаза, что Алик был очень рукастый человек, как у нас говорили. Он, может быть, не все, но очень многое мог делать и любил делать своими руками. Я уж не говорю, что он мог чинить любые радиоприемники, холодильники и все, что угодно, это, как говорится, делалось просто походя.
Кристина Горелик: Вспоминается сразу радиопередача, которую он сделал, сидя в тюрьме, когда они просто записали такую литературоведческую дискуссию…
Наталья Солженицына: Смастерив этот магнитофон подпольным образом, конечно.
Кристина Горелик: И, более того, передав на волю эту пленку потом с тем, чтобы она попала на Радио Свобода. Александр Даниэль признался, что они просто струхнули ее передать, понятно, почему; потому что они побоялись за судьбу и самого Алика Гинзбурга, и тех людей, участников этого, так называемого круглого стола; их могли просто наказать за это.
Наталья Солженицына: Несомненно. Я еще хотела бы немножко поправить. Вы сказали, что известно, что Алик участвовал в нашем фонде. Алик не просто участвовал в фонде, не просто руководил фондом. Его третья посадка была связана, конечно, с фондом, хотя формально это звучало иначе. Алику принадлежала сама идея фонда помощи политзаключенным, он был инициатором тратить деньги именно так. Не он был приглашенным, так сказать, нами. Ну, дело в том, что пока сидел Алик, то Арина и я, мы много занимались этой помощью заключенным, просто такой, частной, никак не организованной, исходящей просто от нас. Когда Алик вышел после своей второй посадки за «Белую книгу», то он сказал: «Вот этих людей, которые там остались (имея в виду не только своих сокамерников, а в более широком смысле) я не оставлю, я не могу оставить их. Их судьбы, они во мне горят, я не могу их оставить». Вышел он в 1972 году, чуть позже он предложил Александру Исаевичу такую вещь, Александр Исаевич сразу на это откликнулся и сразу отдал четверть своей Нобелевской премии на эти, еще тогда неофициально отдал, то есть мы фонд не могли создать, пока мы были здесь, отдал на эти цели. И потом, когда Александра Исаевича выслали, то первое его дело было именно учредить этот фонд, которому он сразу отдал не только все доходы, не только все гонорары за «Архипелаг», но и сами права на «Архипелаг», так что фонд является владельцем «Архипелага». И Алик естественным образом был первым организатором и распорядителем вот этой денежной помощи.
Кристина Горелик: Из архива Радио Свобода. 1974 год.
Диктор: В сегодняшнюю передачу «Письма и документы» мы включили некоторые материалы и документы, которые стали известны недавно за границей. Вы услышите текст заявления для печати Александра Гинзбурга о материальной поддержке политзаключенных Александром Исаевичем Солженицыным. Заявление датировано 21 апреля 1974 года и было опубликовано агентством «Рейтер» 26 апреля и газетой «Интернэшнл геральд трибьюн» 27 апреля этого года.
Диктор: Заявление для печати. Травля Александра Солженицына закончилась с его изгнанием. Расчет был - лишить нравственной опоры гонимых за мысль, за отказ от лжи, за страждущую любовь к своему народу. Есть пример Солженицына - значит, легче держаться человеческого: отстаивать свои права и не ронять достоинства - на службе, работе, в тюрьме и лагере.
Но для многих Солженицын был не только опорой нравственной. Не один год, как я знаю, обращались к нему за материальной поддержкой политзаключенные, их родственники и друзья - и получали ее.
Высылка Солженицына не прекратит этой помощи. И сами политзаключенные, семьи их и те, кто им помогают, могут по-прежнему рассчитывать на поддержку Александра Исаевича. Мне выпала честь содействовать ему в конкретном осуществлении этой задачи.
Вот адрес, по которому можно обращаться: Калужской области, Таруса, Лесной переулок, дом 5.
Александр Ильич Гинзбург
Легко предвидеть, что на этом пути возникнут многие препятствия, в особенности на первых порах - как всегда в нашей стране, когда гласными становятся не славословия властям, а горькие свидетельства результатов их власти.
Но я разделяю убеждение Солженицына, что правота силы неизбежно должна уступить перед силой правоты и добра.
Александр Гинзбург. 21 апреля 1974 года.
Кристина Горелик: Продолжает Наталья Солженицына.
Наталья Солженицына: Вот у меня тут есть такой, я захватила с собой такой листочек, я несколько слов Александра Исаевича с вашего позволения прочту. Это было первое интервью Александра Исаевича по высылке на Запад, первое большое интервью, данное СиБиЭс (Коламбия Бродкастинг Систем), американской компании. Такой был знаменитый там Уолтер Кренкайт (Уильям Коул?) Вот в беседе о нашем фонде он сказал. Вот он говорит: «…есть Александр Гинзбург такой, он хорошо известен, он в свое время издал «Белую книгу» о Синявском и Даниэле, за это получил 5 лет. Это был процесс Галанского-Гинзбурга. Галансков погиб в лагере, Гинзбург жив, очень болен, но жив (немного пропущу). Так вот Гинзбург подлинный и настоящий герой, самоотверженный. Я пишу в Архипелаге, есть люди, которые от бывшего заключения стараются только наладить свою разрушенную жизнь, заключение забыть как сон, никогда его не поминать. Не таков Александр Гинзбург. К чести для него, он воспринял свое заключение как глубокое явление подлинной жизни, Архипелаг как область своей основной родины. Ни одна встреченная судьба не выпадает из его памяти, ни одно знакомство не расстраивается этапом, он помнит все судьбы, жизненные обстоятельства, состав семей этих зеков и нужды их. А так как, выйдя на волю, он не поставил целью успешное построение собственной карьеры и не воспользовался предлогом эмигрировать, как ему предлагали, то такой человек и избран нами для распределения помощи среди семей зэков…».
Кристина Горелик: Все всегда говорили о том, что у Александра Исаевича потрясающая память.
Наталья Солженицына: На самом деле даже сейчас.
Кристина Горелик: А Александра Исаевич сам говорит о том, что у Александра Гинзбурга память феноменальная…
Наталья Солженицына: Вот у него была память на судьбы совершенно поразительная, вот он действительно всегда помнил. Боже мой, ведь вы понимаете, дело в том, что ведь, вы знаете, это и сейчас, увы, так осталось, но уж тем более было так в прежние времена, что поехать на свидание к мужу в лагерь, откуда бы жена или мать ни ехала, все было через Москву. Все пути вели через Москву – и в Потьму, и в Сибирь, да куда угодно. Из своего какого-нибудь, не знаю, Харькова, не доберешься, кроме как через Москву. В Москве нужно было людей устраивать, чтобы они переночевали, особенно когда они с детьми, так просто не поселят, где-то переночевать, где-то собрать посылку. Алик всегда знал и помнил, вот он не только знал все имена, но помнил, у кого сколько детей, абсолютно все всегда наизусть. А потом, Алик вел отчетность исключительно аккуратным и сложным путем, потому что она была очень опасна. Он изобрел такой способ замечательный и присылал нам, сначала в Европу, потом в Америку, где мы жили, отчетность, которая ни разу никогда не попала в руки КГБ. В общем, он был человек огромных организаторских способностей, которые при этом ни в коей мере в нем не сочетались и не сопровождались занудностью, вот с такой какой-то бюрократической, такой канцелярской душой. Ни в какой степени. Он был веселый, легкий, дружественный, яркий человек, который, однако, был ни в коей мере ни рохля, ни растрепа, никогда ничего не забывал, все всегда помнил. В общем, он был человек с довольно исключительным сочетанием качеств и очень любимый.
Кристина Горелик: Александру Гинзбургу посвящается.
Диктор: Радиожурнал «Мы за границей».
(Звучит песня)
Когда я вернусь
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
Кристина Горелик: Свой первый лагерный срок - 2 года - Александр Гинзбург получил за издание в СССР поэтического альманаха «Синтаксис».
Из архива Радио Свобода. 1978 год.
Диктор: Александру Гинзбургу, редактору первого журнала «Синтаксис». Москва, Самиздат, 1959-1960. Посвящается.
Мария Розанова: Говорит радиостанция Свобода, у микрофона Андрей Синявский и Мария Розанова.
Наш новый парижский «Синтаксис», вышедший в свет совсем недавно, открывается статьей Натальи Рубинштейн о старом, о первом «Синтаксисе» Александра Гинзбурга. Выдержки из этой статьи читает Андрей Синявский.
Андрей Синявский: В России «Синтаксис» прочли давно, читать его сегодня в Париже – точно вернуться в родной дом или вспомнить о первой любви. А дело было, по-моему, на третьем курсе и, куда ни глянь, все вокруг писали стихи и все стихи читали. От стихов в воздухе стоял даже некий чад, все как бы немного угорели. На пари уславливались весь вечер говорить пятистопным ямбом или устраивали соревнования, кто больше прочтет наизусть. Читали старое, открываемое и переживаемое как новость, Мандельштама, Цветаеву, но любили и тоненькие, только вышедшие книжечки Мартынова, Заболоцкого.
Когда петля переплеталась с плетью,
Когда труба трубила о походе,
А лира о пощаде умоляла… (Леонид Мартынов).
Труба уже вовсю трубила о походе и назначены и определены были многие маршруты, по которым предстояло в близком будущем пройти участникам поэтических вечеров, поэтам и слушателям, петля и плеть висели совсем невдалеке, и умолять о пощаде было самое время. Литературные забавы вот-вот должны были обернуться политическими страстями, и на выходе из юности подстерегало отчаяние. Вот тогда и появился «Синтаксис».
Три тонких сборничка в размер полулиста, по десять поэтов в каждом. Две книжки московские, одна ленинградская. Составитель – Александр Гинзбург. Только неправильно говорят иногда, «подпольный литературный журнал». Он и тогда так не воспринимался. Не журнал, а сборник стихов, поэтический альманах. В нем, конечно, был легкий привкус недозволенности, но невозможно назвать его антисоветским или подпольным. Просто рукописный сборник, свободная печать, вольное слово.
«Синтаксис» не боролся с советской властью, но советская власть немедленно стала бороться с «Синтаксисом», бросив против 300 его экземпляров миллионные тиражи «Комсомольской правды». Из трех десятков авторов «Синтаксиса» около половины стали очень скоро печататься в открытой советской прессе и многие стихи, отданные ими в «Синтаксис», вошли в их печатные сборники. Теперь, 18 лет спустя, даже трудно поверить, что и в них можно было усмотреть политическую крамолу. По сравнению с официальной поэзией лишь два качества отрицались начисто – высокое парение и ханжеское целомудрие.
Жизнь в этих стихах рисовалась так:
Приходят разные повестки,
Велят начать и прекратить,
Зовут на бал, хотят повесить и просят деньги получить (Сергей Чудаков)
А любовь так…
Кричат над городом сирены,
И чайки крыльями шуршат,
И припортовые царевны к ребятам временным спешат. (Булат Окуджава)
Легко и просто разменивались эти стихи на цитаты. Здороваясь, хорошо было перекинуться как бы масонским приветствием: - Хэлло! Вы не пижон?
-Пижон.
- Мы – земляки.
- Я поражен.
(Александр Аронов).
Вместо отзыва о знакомом годилось: «Он говорил ей пошлости, вроде «не судите по внешности» (Игорь Холин).
Испытанная шутка: «Я хочу иметь детей от коробки скоростей» (Генрих Сапгир).
Нечего и говорить, что очень скоро стали распевать не только стихи Окуджавы, предназначенные для этого самим автором, но и «Пилигримов» Иосифа Бродского. Здесь всего важнее, всего дороже был жест освобождения, неожиданное открытие того простого факта, что поэзия, существующая без разрешения, может быть без разрешения напечатана. Так начинался Самиздат, хотя еще и не было в ходу это слово. Книжки стихов, собранные Александром Гинзбургом, остались памятником поэтическому опьянению конца 50-х годов. Очень скоро увлечение поэзией было потеснено политическими дискуссиями, в которых зародилось то, что потом назвали демократическим движением. Александр Гинзбург, судьба его известна, от поэтических сборников «Синтаксис» он перешел к составлению и изданию «Белой книги», «Хроник (текущих событий)».
Кристина Горелик: А в 1976 году Гинзбург становится одним и основателей общественной группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений, известной больше сегодня, как Московская Хельсинская группа. Беседую с Людмилой Алексеевой, главой Московской Хельсинской группы.
Людмила Михайловна, какое впечатление он на вас произвел, когда вы познакомились? Совпал ли тот образ реального человека с тем представлением о нем, которое у вас сложилось до знакомства? Ведь наверняка же друзья много вам о нем рассказывали.
Людмила Алексеева: Совсем не совпало. Я очень хорошо помню, как я с ним познакомилась, кто-то из знакомых привел его ко мне домой сразу после того, как он освободился после своего первого срока вот за этот, фактически за журнал «Синтаксис», а официально за то, что он пришел на экзамен с чужой зачеткой.
Ввели мальчика, у меня было впечатление, что это десятиклассник или девятиклассник. Худенький такой, маленький и очень юный. И по повадкам такой интеллигентный десятиклассник. Очень странно выглядело, потому что мы… он вообще моложе меня был, но тут еще вдобавок просто он казался мне на уровне моих детей. А потом, когда я с ним познакомилась поближе, то увидела, что действительно он всегда выглядел очень юно, но вел себя как взрослый и ответственный человек. И человек удивительно мужественный, причем совершенно не позирующий своим мужеством. Вот как-то так очень обыденно ведущий себя в то время, когда он оказывался в таких ситуациях, где спокойным мог быть только герой. А он таким и был.
И потом еще я знаю, что… Я знала многих политзеков, которые с ним были в первый его политический срок, во второй его политический срок. Вы знаете: всеобщая любовь и всеобщее уважение. Он в этой среде людей неординарных, каждый из которых личность, и каждый из которых каким-то изрядным мужеством обладал, он среди них выделялся. Они его помнили и любили. Он был такой всеобщий любимец, он на всех производил впечатление. По-видимому, вот в этих трудных условиях несвободы, как-то особенно проявлялась его натура.
Кристина Горелик: Действительно же надо иметь особое мужество для того, чтобы продолжить заниматься той деятельностью, которую он начал. Ведь власти уже дали ему понять, что спуску не дадут. Недаром он получил тюремный срок за то, за что в тюрьму в принципе не сажают – за сдачу экзамена за другого человека, за это просто выгоняют из института. А его посадили. И он вышел и сразу же продолжил заниматься правозащитной деятельностью…
Людмила Алексеева: Он вышел и сразу в это включился и сразу сделал такой поступок, за который, совершенно очевидно, полагался лагерный срок – это составление «Белой книги» по процессу Синявского и Даниэля. И он сам предложил, что он это сделает, и он это прекрасно сделал, заранее готовясь на срок.
Как он готовился к этому сроку, у меня тоже есть свои воспоминания. Мы как-то с ним встретились вне его дома и вне моего дома, потому что оба дома прослушивались, на улице разговаривали, и он мне передал такую желтую папку, знаете, такую, в которых канцелярские бумаги хранятся, с такими толстыми тесемками, и сказал, что это один из экземпляров «Белой книги», что один ушел за границу, а один он отнес в КГБ своему куму. И сказал ему: «Вот я тут такую составил, чтобы вам не возиться и не искать, кто это сделал, тут написано, что это я составитель, я вам принес, почитаете». Я на него глаза вытаращила. А он рассмеялся и говорит: «Ну, а что особенного? Они же все равно дознаются, кто это сделал, я и поставил свое имя на обложке». Я говорю: «А понес-то зачем?» - «А не мог себе отказать в удовольствии посмотреть, как у него челюсть отвиснет.» Я говорю: «Отвисла?» - «Отвисла, отвисла».
Он мне отдал эту желтую папку, в которой было то, что потом стали называть «Белой книгой», а я с мужем называла это долго «желтой папкой». Он мне ее дал на сохранение, чтобы в Самиздат потом это дело отдать. Я ее прятала под обшивкой кресла, удачно прятала, уже после его ареста она пошла в Самиздат. Да, и при этом он мне сказал: «Ну, я понимаю, что после того, как я отнес куму это свое произведение, вскоре будет арест. Поэтому скажи мне, пожалуйста, я запишу (там он сказал несколько телефонов) на бумажке, потому что я отдал свою записную книжку, я не хочу, чтобы, когда они пришли с обыском, чтобы они нашли эту книжку, они по ней будут людей вызывать, тех, кто у меня в книжке обозначен». То есть он все продумал и совершенно спокойно готовился к тюрьме.
Кристина Горелик: Из архива Радио Свобода. Вспоминает участник диссидентского движения, историк, публицист Андрей Амальрик.
Андрей Амальрик: Я познакомился с Гинзбургом в 1962 году, когда он вышел из лагеря, и с тех пор в течение 15 лет мы с ним поддерживали самые хорошие, дружеские отношения. Может быть, не совсем точно сказать, «в течение 15 лет», потому что у нас с ним выходило так, что когда он выходит из тюрьмы, через очень короткое время сажают в тюрьму меня, когда я выхожу, он, оказывается, или уже сидит, или тут же его и сажают. Так в течение всех этих 15 лет.
Я бы сказал, что Гинзбург - один из ветеранов движения за права человека в Советском Союзе. Может быть, в какой-то мере в область политики Гинзбург вошел в 1966 году, когда он составил сборник материалов по делу Синявского и Даниэля, двух писателей, осужденных перед этим за свои произведения. Гинзбург, опять-таки просто как честный человек, он никогда не претендовал ни на то, что он писатель, ни на то, что он какой-то политический деятель, ни даже на то, что он литературный критик, хотя по существу он был очень тонким критиком и тонким ценителем литературы и искусства. Так вот Гинзбург, просто как честный человек, собрал все эти материалы, послал их советским руководителям, чтобы их ознакомить с тем, что творится в их собственной стране, и так же эта книга была издана на разных языках на Западе, за что Гинзбург и получил 5 лет. И, знаете, я сам сидел в лагере, я знаю, какая это тяжелая вещь, как иногда лагерь озлобляет человека, даже хорошего, как лагерь делает человека, в общем, хуже. Там все провоцирует и способствует тому, чтобы более дурные качества развились в человеке: ожесточенность, озлобление, подозрительность. Вот Гинзбург, как ни странно, он вышел лучше из лагеря. Изменился сам Гинзбург и, я бы сказал, изменились во многом интересы Гинзбурга. Он стал больше заниматься проблемами прав человека, видимо, в лагере лучше познакомившись с этой тяжелой стороной действительности.
Кристина Горелик: Свой третий тюремный срок Александр Гинзбург получает за активную деятельность в Фонде Солженицына, распорядителем которого является, и за участие в Московской Хельсинской группе. 8 лет лагерей особого режима с последующей ссылкой на 3 года. Как это было – вспоминает Людмила Алексеева.
Людмила Алексеева: Месяц перед их арестом, его и Юрия Федоровича Орлова, был очень драматичный. 5 января пришли с обысками, это впервые за 9 месяцев существования группы. Слежка-то была очень плотной, а вот с обыском пришли впервые - к Юрию Федоровичу Орлову, к Гинзбургу и ко мне. И у Гинзбурга они имитировали, что они нашли доллары и марки. А тогда это было уголовное преступление для советского гражданина - иметь иностранную валюту в доме. Мы не имели такого права. Это было понятно, почему именно Гинзбургу подложили деньги, иностранную валюту, потому что он был распорядителем солженицынского фонда, Солженицын, как известно, был за границей, и они хотели вот таким образом продемонстрировать нарушение советских законов. И буквально через пару дней после этих обысков Московская Хельсинская группа проводила очередную пресс-конференцию. Самое главное событие на этой пресс-конференции должно было быть объявление, что при Московской Хельсинской группе создается рабочая группа по расследованию использования психиатрии в политических целях, то, что потом называлась рабочая группа по психиатрии: Подрабинек, Бахнин, Петр Григоренко и так далее. Но, собравшись на пресс-конференции, иностранные корреспонденты совершенно как-то не были настроены на то, чтобы усвоить это важное событие, они требовали у нас подробностей об обыске. Потому что еще до окончания обыска было объявлено, что по материалам обыска, очевидно, что мы были связаны с какими-то там не то шпионскими, не то враждебными центрами, ну, в общем, примерно то, что было по поводу шпионского камня.
Эта пресс-конференция проходила в доме у Гинзбурга. И Арина, жена Гинзбурга, всегда очень такая выдержанная женщина, а тут была явно заплаканная, и мама его Людмила Ильинична такая белая-белая, прямо страшно на нее бедную было смотреть, а он совершенно спокойный, как будто ничего не произошло. И Арина показывала корреспондентам, как нашли эту иностранную валюту, якобы нашли. Они ее нашли в туалете в шкафу на стенке напротив двери. Знаете, в «хрущевках» эти узенькие туалеты, в которые, когда входит человек, плечами касается стен. Так вот вошел туда обыскивающий, открыл шкаф, заслонил собой все это и потом оборачивается и показывает, что он нашел доллары и марки там, в шкафу. Арина все это продемонстрировала. А самой такой горячей новостью пресс-конференции оказался доклад, который Алик подготовил – доклад о том, как действует солженицынский фонд помощи политзаключенным. Это был первый такой доклад. Он его сделал понятно, почему, он рассказал, что там не предполагалось никакой иностранной валюты, он не получал никакой иностранной валюты. Я сама слушала этот доклад с большим интересом, хотя я помогала Алику в работе этого фонда, семьи украинских политзэков были на моем попечении, я им должна была передавать деньги. Но я тоже не знала, как в целом действует фонд. Он об этом очень так спокойно, ясно, четко рассказал. Он рассказал, что приходили незнакомые люди и приносили ему деньги в рублях и говорили, что это от Солженицына. Откуда они брали эти рубли, и кто были эти люди, он не знал.
Но дальше еще драматичнее. Буквально через несколько дней после этой пресс-конференции мы узнали, что выписаны ордера на арест Юрия Федоровича Орлова, председателя Московской Хельсинской группы, и Алика Гинзбурга. Мы узнали это от Виктора Орехова, капитана КГБ, который работал вот в этом пятом отделении, который заведовал диссидентами, инакомыслящими. Этот Орехов за пару месяцев до этого…
Кристина Горелик: А почему он решил предупредить вас о готовящихся арестах?
Людмила Алексеева: Вот, понимаете, вот этого мы тогда не знали. Пришел с допроса один из наших коллег, такой Марк Морозов, и сказал, что вот его допрашивал капитан Виктор Орехов и что он выразил желание с ним поближе познакомиться и представить себе, кто такие диссиденты, и напросился к нему домой. Я говорю: «И что, вы его пригласили домой?» - «Да, - говорит, - пригласил». А он там развелся с женой, жена забрала с собой сына. Он говорит: «Я хочу, чтобы они помогли мне вернуть сына…» Ну, он судился с женой, вернуть себе сына. Я пришла в большой ужас и начала ему объяснять, что нельзя же доверять этим людям, это просто он по заданию к нам втирается и так далее. Он говорил: «Он очень симпатичный, он вызывает доверие» и все такое. Я совершенно не верила и не только капитану Орехову, но даже бедному Марку Морозову сказала, что «до тех пор, пока вы общаетесь с этим Ореховым, я прошу в мой дом не приходить, потому что мало ли, что вы можете увидеть или услышать в моем доме, я буду неспокойна за людей, которые ко мне приходят». И так, скажем, Анатолий Щаранский тоже так же отнесся. А вот Валентин Турчин поверил этому капитану Орехову и встретился с ним по просьбе Марка Морозова. Ну, Валентин Турчин очень такой человек умный, в людях разбирающийся, он сказал: «Это порядочный человек». Но я боялась, что тут он обманывается.
И вот этот капитан Орехов передал через Турчина, что 3 февраля придут арестовывать двух, Орлова и Гинзбурга. Им обоим, конечно, это сказали. Насколько это правда, мы не знали, но вот такие сведения поступили. И Орлов решил, что он не будет сидеть, как кролик, дома и ждать, когда его арестуют. Он жил на первом этаже… У нас у всех стояли около двери круглые сутки какие-то там, «топтуны» мы их называли. А окна его квартиры выходили на другую сторону дома. Он открыл окно, выпрыгнул в сугроб и ушел из дому. А Алик, когда ему сказали, что на 3-е выписан ордер, он сказал: «Никуда я не уйду». Его говорят: «Ну, а если можно?» А он ответил старой зэковской шуткой: «Раньше сядешь, раньше выйдешь». И остался дома. У него, как у большинства из нас, телефон был выключен, потому он 3-го вышел куда-то позвонить по автомату, ну и его забрали по дороге, домой он уже не вернулся. Вот так он относился к своим арестам.
Кристина Горелик: Благодаря огромным усилиям друзей Гинзбурга, в том числе и Александра Солженицына, спустя несколько лет в результате переговоров между СССР и США, Гинзбурга в числе пяти советских политзаключенных обменивают на двух арестованных в США советских шпионов.
За рубежом Александр Гинзбург живет сначала в США, в Вермонте у Солженицыных, потом во Франции. В Париже становится ведущим обозревателем газеты «Русская мысль». После раскола в редакции уходит из газеты. Сердце не выдерживает на 66-м году жизни. Гинзбург скончается в Париже 19 июля 2002 года.
Конечно же, имя Гинзбурга навсегда связано с историей демократического движения в СССР. Он и есть история этого движения.
Но ведь Гинзбург занимался не только общественной, правозащитной деятельностью. И в конце программы мне хочется буквально пару слов сказать о его увлечениях, которых было очень много, но среди них – особое место занимала современная живопись. Может быть, именно Гинзбург впервые стал коллекционировать произведения художников, которых позже назовут нонконформистами. Об этой его жизни, мало известной широкой публике, художник Оскар Рабин. Именно в его квартире в Лианозово, где собиралась московская интеллигенция, в далеком 1959 году был распространен первый номер журнала «Синтаксис».
Оскар Рабин: Алик был одним из тех редких людей, которые к чему бы в жизни не прикасались, сразу увлекались и уже через самое короткое время все видели результат этого увлечения. Вот встретился Алик с диссидентами - и стал борцом за права человека. Как познакомился с Солженицыным - возглавил Фонд помощи политзаключенным. С поэтами стал издателем знаменитого «Синтаксиса».
Я помню, как он увлекался кино и раздобывал каким-то чудом короткометражные фильмы из-за границы. Один из них, о Пикассо, он показывал на многих частных квартирах. На одном таком показе я впервые увидел совсем молодого Андрея Тарковского.
Его встречи с художниками очень скоро превратились в замечательную коллекцию неофициальной живописи, что в то время было, кажется, впервые. Постоянный участник воскресных показов картин и чтения стихов в Лианозово, он, кроме лианозовского круга, знал еще очень много поэтов, художников - и официальных, и неофициальных. Вскоре у него оказалась и моя картина. В то время неофициальных художников еще никто не собирал и не покупал, и мы были рады видеть картины, собранные в одном месте, в настоящей коллекции. В то время никто картины никакие не покупал, потому что те люди, у которых были деньги, они никакого отношения не имели к таким неофициальным художникам. Конечно, это дарили, это просто хотелось: как же, висят там все у Алика, приходят люди, смотрят. Но и сам Алик все-таки был очень общительный человек, грех не подарить было.
Помню, как появился известный портрет Алика со сломанной рукой, написанный замечательным художником Володей Визбором.
В одно из собраний у Алика на квартире он читал стихи, сидя на окне и размахивая руками и, увлекшись, выпал из окна. И был это, кажется, третий этаж. Чудом остался жив. Видно, рано ему было помирать, не совершив всего, что ему суждено было совершить. Володя Визбор был так поражен этим, что заставил его позировать, и написал его портрет со сломанной рукой, который и подарил в коллекцию Алика.
Наверное, многого необычного мог вспомнить сам Алик о создании своей коллекции, если бы у него хватило в жизни времени написать об этом воспоминания. Но времени у него не хватило. Так был он один из самых ярких деятелей нашего времени. В общем, богатым на замечательных людей.
Кристина Горелик: Таким помнят Александра Гинзбурга его близкие, друзья, знакомые. Таким, будем надеяться, он запомнится людям, не знавшим Алика Гинзбурга.
