"За 8 месяцев до госпитализации состояние графика М.Г. начало резко ухудшаться. Он страдал от приступов мигрени и головокружения, припадков злости, невозможности сосредоточиться на работе. В детстве М.Г. перенес психологическую травму: в 1944 году его отца арестовали и казнили. Позднее отношения М.Г. с другими родственниками разладились. Во время учебы в Художественно-промышленной академии у него был конфликт с преподавателями и соучениками, обвинившими его в плагиате. Его работы, тщательно изученные д-ром Писаржовицем, несут на себе отпечаток страхов, противоречий, конфликтов и психологических травм. Наброски, сделанные темперой на небольших листках, как предполагалось, должны были быть эскизами к большим работам, которые, однако, так никогда и не появились. М.Г. говорил о своем восхищении Пикассо, Шагалом, а также чешскими художниками Штырским, Тойен и Зрзавым".

Такие то ли медицинские, то ли биографические справки сопровождают экспонаты небольшой выставки "Кабинет Писаржовица", прошедшей в Праге. Авторы одних работ обозначены только инициалами, у других указаны имена. Например, Владимир Боудник рисовал удивительные акварели, даже с относительно небольшого расстояния представляющие собой пятна вроде тех, что психологи используют в тесте Роршаха. И только присмотревшись, можно увидеть, что пятна вбирают в себя силуэты людей и предметов, распадаются на отдельные тени, рождая странный, интересный, хоть и почти незаметный мир: Боудник утверждал, что "объект должен стать пятном, чтобы его можно было воспринять". Часть работ явно сделана людьми, получившими художественное образование и не лишенными вкуса и дара. С другими сложнее: скажем, работы Йозефа Павлика на первый взгляд – рисунки не слишком поднаторевшего в рисовании подростка, почему-то особенно любящего собак и строгих дам в шляпах. Сопровождающая справка извещает о том, что Павлик был своего рода профессионалом сутяжничества: в 50–60-е годы прошлого века он выступал в пражских судах в качестве истца по 33 делам, а его интересы защищали 27 адвокатов.

Всех авторов объединяет одно: в разные годы они были пациентами Франтишека Писаржовица (1913–1982), пражского психиатра, который использовал их творчество в качестве рабочего материала для лечения и изучения душевных заболеваний. Сам Писаржовиц не только не придавал собранным им артефактам большого культурного значения, но, скорее наоборот, подходил к ним со строгим материалистическим рационализмом. В написанной им книге "Психопатология художественного выражения" (Psychopatologie malířského projevu), из которой свет увидела лишь одна глава, опубликованная одним из европейских специализированных журналов, доктор сердито отзывался о "таком творческом выражении, которое за счет недостатка содержательной или формальной ценности дурно воздействует на эстетическое воспитание и чувство прекрасного, а то и прямо наносит психическую травму. Такие предметы псевдоискусства могут быть плодом творчества психопатологических личностей, а то и целых упадочных социально-политических эпох". Писаржовиц терпеть не мог современное искусство и даже иногда использовал выражение "дегенеративное искусство", характерное для идеологов Третьего рейха. Впрочем, не будем обижать доктора: нацистом он никак не был, напротив, в молодости придерживался радикальных левых взглядов, а в оккупированной Праге однажды подрался в трамвае с немецкими солдатами и отсидел несколько месяцев в тюрьме.

Писаржовиц наверняка удивился бы, узнав, что внес невольный вклад в историю чешского современного искусства. Его коллекция "плодов творчества психопатологических личностей" – одно из самых интересных в Чехии, а может, и во всей Центральной Европе, собраний произведений жанра ар брют, считает Эва Котяткова, чешская художница, участница Ливерпульской, Венецианской, Сиднейской биеннале и ряда других престижных международных выставок. Она классифицировала коллекцию Франтишека Писаржовица и стала то ли автором, то ли соавтором выставки "Кабинет Писаржовица".

– Как и где вы нашли эту коллекцию?

– В диване. Вот в этом самом диване, который сейчас стоит здесь в центре выставки в качестве одного из экспонатов. Он принадлежал доктору Писаржовицу, и в этом диване находилась та коллекция, часть которой здесь представлена. Нашла ее, конечно, не я, а члены его семьи после его смерти. Я разговаривала с дочерью доктора, Магдаленой, и она любезно разрешила мне использовать эти материалы.

– Как вы отбирали экспонаты для выставки? Коллекция ведь гораздо обширнее, чем то, что здесь представлено?

– Да, конечно. Это был довольно сложный, даже болезненный процесс. Там очень много интересных вещей. Но я остановилась лишь на тех работах, авторы которых изображают в той или иной форме тело – человеческое, животных, каких-то странных существ и так далее. Скажем, вот работы Алоиза Аггермана – они отражают фетишистскую фиксацию на изображении женского тела в бархатном платье. Или Йозеф Файман, его графика, очень экспрессивная, даже жестокая – это изображение пациентов после инсулинового шока (один из устаревших методов лечения психических заболеваний, в частности, шизофрении. – РС). При этом сам автор, если следовать записям Писаржовица, говорил, что он изображал не столько своих соседей по палате, сколько собственные ощущения и восприятия, в том числе и после инсулиновых доз. Тело как объект, как оно изменяется, преломляется сознанием автора, причем сознанием, которое считается – или является, как угодно, вопрос о норме, в том числе и психической, довольно сложный, – нездоровым, патологическим. При этом меня привлекало то, что это работа со "свежим" в каком-то смысле, несмотря на то что самые поздние экспонаты относятся к 1970-м годам, материалом. О большинстве авторов того, что здесь представлено, известно мало или почти ничего. В некоторых случаях нет даже имен – только инициалы. Но за каждым – своя история, не только и не столько история болезни, сколько история человека. Для меня именно это было интересно. И я не исключаю, что в будущем коллекция Писаржовица будет представлена публике в более полном виде. Она того заслуживает.

​– То, что мы видим здесь, выглядит достаточно строго. Экспонаты размещены на черных досках, как в школе. Здесь же диван, о котором вы говорили, довольно уютное кресло... Но в целом это действительно выглядит как кабинет, место для приема пациентов.

– Так и есть. Я оформила это таким образом, чтобы отразить подход самого доктора Писаржовица, который видел в этих произведениях прежде всего свой рабочий материал. Но здесь же есть и его вещи, его фотографии, бюст и эта мебель. Это действительно имитация кабинета человека, который работал с пациентами, считая их искусство прежде всего симптомом их болезни, ее иллюстрацией. Это вполне легитимный подход, но возможен и другой.

– Какой?

​– Эстетический. Меня очаровали изначальные, вполне творческие импульсы этих людей, хоть и отмеченные влиянием их болезни. Это свои миры, во многих случаях очень интересные, глубокие, разработанные до деталей. Это концептуальные вещи. И да, иногда очень сложно понять, где проходит граница между художественным самовыражением и болезненным состоянием автора. В конце концов, и "нормальные" художники часто творят в состоянии душевного, скажем так, неравновесия. Это пограничная область, она очень интересна. Тем более что многие из этих людей, пациентов Писаржовица, не считали себя никакими творцами, они рисовали это на приеме у психиатра, как часть курса лечения. Но, с другой стороны, для них это была возможность создать для себя параллельный мир, жить, хотя бы на какое-то время, другой жизнью, выйти за пределы своей реальной жизни, которая для них зачастую была весьма мучительна – мир психолечебниц или тот мир повседневности, в котором они в силу своего состояния не могли жить и действовать в рамках так называемой нормы, а потому вытеснялись на обочину жизни.

​– Выход за пределы клетки? Кстати, во многих ваших работах – я имею в виду работы, представленные на других выставках, где вы выступаете как художник, а не, как в случае с "Кабинетом Писаржовица", организатор и, если можно так выразиться, редактор, – мотив клетки то и дело повторяется. И интерес к ар брют и преломлению искусства и психиатрии у вас давний. Ваша предыдущая выставка "Двуглавый биограф и музей представлений" проходила в пражской психиатрической клинике Богнице. Чем вас так привлекает эта тема?

– Вот именно этим. Столкновением человека и клетки. Обостренностью и специфичностью восприятия. Иногда – безграничностью фантазий, когда человек приписывает себе в этом своем мире какие-то свойства или возможности, закрытые для него в мире обычном. Это, с одной стороны, особая форма самосохранения для таких людей. С другой стороны, я против того, чтобы ставить ар брют на какой-то особый пьедестал. Это специфическая форма – может быть, даже не столько искусства, сколько эстетически оформленного "сырого" переживания, – но такие интенсивные переживания характерны и для многих художников, у которых нет необходимости ходить к психиатру. Для меня ар брют – прежде всего одна из самых любопытных форм самовыражения, – говорит чешская художница Эва Котяткова.