Иван Толстой: На протяжении всего ХХ века мы слышали о необходимости выпускать ответственно подготовленные собрания сочинений мастеров слова. И много было разговоров о том, в каком именно издании лучше подошли к текстологии Пушкина, Чехова, Булгакова. Есть 30-томный академический Достоевский, есть 90-томный Лев Толстой. Оба издания власти весьма недолюбливали - не то писали титаны, и тиражи некоторых томов уменьшались чуть ли не до самиздатских размеров. Но вот безусловный классик – Бунин, и никто сейчас не покушается на его слово. А выверенного собрания сочинений нет. О причинах размышляет мой собеседник, петербургский буниновед Евгений Пономарев.
Евгений Пономарев: Бунин, по-прежнему, издан совершенно отвратительно.
Иван Толстой: Позвольте, но существуют 5-томник советских времен, с цветочками какими-то, существует 9-томник середины 60-х. Конечно, он был цензурирован и кастрирован, но там страшно много чего было, и даже некоторые вполне острые воспоминания или их фрагменты. А потом вышел, правда, я его не видел и не листал, 16-томник, так называемый, то есть, 13 томов и 3 дополнительных. Что же вам не нравится как профессионалу? Вечно профессионал недоволен чем-то!
Евгений Пономарев: Вы еще забыли белый 6-томник, который вышел в конце 80-х годов, и это, пожалуй, самое лучшее издание на сегодняшний день. Те издания маленькие, однотомные, которые используют это издание в качестве основного текста, поступают лучшим образом. А что касается 9-томника 60-х годов, он для 60-х, наверное, был очень хорош, но на сегодняшний день устарел чрезвычайно, потому что очень многие тексты там чудовищно порезаны, включая текст «Жизни Арсеньева». Текст «Жизни Арсеньева» там неузнаваем. И так не только с «Жизнью Арсеньева» дело обстоит, и не только из-за цензуры, по-видимому, а из-за того, что текст, с которого набирался текст 9-томника… Мне еще его не удалось определить до конца, я имею некоторые мысли по этому поводу, но вот самого текста я не видел.
Иван Толстой: Неужели, не парижское собрание сочинений?
Евгений Пономарев: Нет, ни в коем случае. Потому что там было очень много религиозно окрашенных отступлений, там были совсем не те мысли о революции, которые надо было говорить. Что-то осталось, но большую часть повырезали. А вот в 9-томнике Александр Кузьмич Бабореко, который был, наверное, не самый выдающийся литературовед, но очень большой энтузиаст и человек, который дело свое знал, он сделал очень грамотно: он взял последние прижизненные издания и по ним набрал эмигрантские тесты 6-томника. Поэтому большей частью эти тексты не всегда выверены, он не смотрел редакции и варианты, он часто не думал, каким образом это слово здесь появилось, иногда пропускал опечатки, если они были более или менее похожи на то, что могло здесь быть, но, тем не менее, это лучший текст на сегодня.
Что касается 16-томника, про который вы говорили, то по поводу него был страшный скандал, который, правда, в России мало кто заметил. Потому что 16-томник, так называемое, полное собрание сочинений, насколько мне известно, перепечатывал разные новые бунинские материалы без согласия авторов - публикаторов и авторов комментария. Причем, комментарий переходил иногда один к одному, но автором комментария был указан другой человек. И целый ряд буниноведов… Меня не было в их числе, я тогда был еще очень молод, то бишь, те тексты, которые вошли в 16томник, делались без моего участия. Не знаю, к счастью или к сожалению. Но целый ряд авторов написал открытое письмо, причем, там были не только авторы из России, там было довольно много авторов из-за рубежа, потому что это были материалы зарубежных архивов, в том числе и Ричард Дэвис, самый главный зарубежный буниновед, хранитель бунинского архива, хранитель Русского архива в Лидсе, - так вот целый ряд авторов написал открытое письмо президенту или руководителю авторского общества о том, что это совершеннейший плагиат, это надо преследовать по суду. Но никакого ответа они, насколько я знаю, не получили.
Я эту историю пересказываю несколько по слухам, потому что сам в ней не участвовал и, может, что-то из того, что я слышал от некоторых ее участников, я передаю не совсем так, но, тем не менее, факт плагиата был налицо. Я считаю, что тем, кого обокрали, надо было подавать в суд. Зарубежные коллеги очень сильно удивились, что открытое письмо, опубликованное в одной из центральных газет на имя председателя авторского общества, не является автоматически обращением в прокуратуру, а в прокуратуру, если очень хочется, нужно написать отдельное обращение.
Тем не менее, этот 16томник - издание чрезвычайно безответственное, потому что оно не опиралось ни на какие текстологические исследования, связанные с Буниным, а оно просто заимствовало целый ряд текстов и, можно сказать, что какую-то часть текстов, возможно, большую, они позаимствовали совершенно беспардонно, бессовестно и, по сути, это преступление. Жаль, что те, кого обокрали, не довели дело до конца.
Иван Толстой: Что же, Евгений, такое происходит с бунинской текстологией, что вообще весь этот сыр-бор существует? Один из важнейших классиков, одна из центральных фигур, по эстетическому своему, культурному значению в русской литературе ХХ века, не имеет сколько-нибудь достоверного собрания сочинений. Что происходит? Ведь ученых людей много, много специалистов, много публикуется всяких исследований и материалов, выходят и провинциальные, и столичные, и заграничные исследования,библиографии, хроники и tutti quanti. Но что такое бунинская текстология? Почему с этим вопросом сложно? Только ли дело в деньгах?
Евгений Пономарев: Есть целый ряд причин. Во-первых, как сказал один литературовед недавно, большевики мстят Бунину до сих пор за то, что он их не принял и последовательно отрицал всю большевистскую культуру. Но это, скорее, метафора. А проблема заключается в том, что бунинские материалы рассыпаны по огромному количеству архивов, и по большому счету мы, а нас, буниноведов, не так уж много, тех, кто всерьез занимается бунинской текстологией, хотели бы, наконец, рано или поздно, сделать настоящее, академическое, полное собрание сочинений Бунина. Мы до сих пор не знаем, где что может лежать, мы только примерно представляем основные собрания, в которых находятся бунинские документы. Но чисто теоретически, например, в США или во Франции, в частных собраниях или государственных, просто ни у кого руки не доходили до этого дела, даже в каких-то больших архивах, в бумагах крупных деятелей культуры или общественных деятелей эмиграции могут оказаться новые бунинские материалы, которые могут войти в полное собрание сочинений. То есть, если всерьез готовить полное собрание сочинений, нам нужен серьезный предпроект. Только подготовка к подготовке полного собрания сочинений займет года три, поскольку нужно объехать основные собрания и составить исчерпывающий список всех тех бунинских документов, которые существуют.
Во-вторых, основа бунинских документов - это два собрания: это Русский архив в Лидсе, в котором хранится все то, что осталось после смерти Бунина и то, что наследники Бунина - Вера Николаевна Бунина, Леонид Федорович Зуров и Милица Эдуардовна Грин - не переслали в СССР. Милица Эдуардовна не пересылала документы в СССР, но некоторые документы могла передать Солженицыну, следовательно, они должны оказываться в архиве Дома Русского Зарубежья в Москве. Это все доступные материалы, до этого можно добраться. Там, понятно, есть очень хорошая опись, составлен каталог коллекции Лидса, время от времени мы этот каталог… «Мы» - это я громко сказал, потому что, в основном, это делает Ричард Дэвис, но, например, когда я работаю в Лидсе и вижу, что отдельно лежащая бумажечка должна лежать в другой папочке, потому что она вполне подходит по тематике, просто оторвался листочек из одной папочки и остался отдельно лежащим, я ему на это указываю. Считаю, что небольшой вклад вношу в сохранение и систематизацию бунинского архива в Лидсе. Так вот, с этим все нормально.
Дальше у нас есть РГАЛИ и Российская Государственная Библиотека в Москве, где тоже есть довольно много бунинских материалов. Дальше у нас есть Орловский музей, дальше у нас есть немножко в Петербурге бунинских материалов. Это все известные материалы, они все практически уже систематизированы. Но вслед за тем нам нужно ехать в США и просмотреть, по крайней мере, крупнейшие архивы на предмет нахождения там каких-то бунинских документов.
Нам бы неплохо было поработать во Франции - и там могут оказаться бунинские документы. К бунинским документам можно отнести еще и редкие газеты 20-х годов, которые выходили в Париже, которые доставать довольно сложно - сейчас мы работаем со сканами этих газет. Еще хорошо, если сканы достаются довольно быстро. В Париже есть Библиотека Документальной Информации, которая находится в Нантерре, в которой одно из лучших собраний газет русской эмиграции. Эту библиотеку тоже неплохо было бы задействовать. Это не рукописные бунинские документы, а те печатные материалы, которые достать бывает довольно сложно.
Так вот, предпроект, который займет два-три года, - с этого нужно начинать. Нужно описать все бунинские документы, которые существуют, нужно описать для каждого текста все редакции и варианты, которые сохранились.
Я в последние несколько лет занимаюсь довольно активно текстологией «Темных аллей» и «Жизни Арсеньева». И, как показывает практика, когда мы берем какой-то текст, скажем, мы можем рассуждать о текстологии «Жизни Арсеньева» по книгам, пять книг, как известно, составляют «Жизнь Арсеньева», а с «Темными аллеями» все куда более дробно, там для каждого рассказа приходится составлять свой текстологический паспорт.
Так вот, в большинстве случаев мы не имеем всей цепочки вариантов, которые существовали. Первоначальные рукописи, затем рукопись, которая сдавалась в редакцию газеты для первого набора, затем рукопись, которая сдавалась в журнал, если в каком-то из толстых эмигрантских журналов это печаталось, затем рукопись, которая пошла для первого издания «Темных аллей», Нью-Йорк, 1943. И так далее. Вот всей этой цепочки мы не имеем практически ни для какого бунинского текста, даже для самых поздних. Приходится довольствоваться тем, что мы имеем. Тем не менее, все существующие рукописные и печатные варианты необходимо описать, понять, какой вариант существовал раньше, какой – позже, определенным образом их распределить, составить текстологический паспорт для каждого текста. Все это тоже требует больших временных затрат и больших денежных затрат, потому что для этого нужно много путешествовать.
Иван Толстой: Евгений, у меня к вам вопрос совершенно обывательский, от пивного ларька и от забора. Вот слушает нас человек, который не имеет отношения к текстологии, к филологии, к каким-то эдиционным практикам, и так далее. Он слушает и говорит: ну, хорошо, вот этот Пономарев, может, и ученый, но ведь дурью маются люди, ведь существуют, вспоминает этот человек от пивного ларька, потому что когда-то он два курса на филфаке отучился, не только полные академические издания, существуют, так называемые, полуакадемические, существуют издания, которые выходили в издательстве «Художественная литература», которые не претендуют на стопроцентный охват и учитывание всех этих стадий, на заполнение вот этого паспорта на каждое литературное произведение. Существует, тем не менее, вполне выверенный, обоснованный, фундированный текст, к которому можно написать и примечание, и какую-то вступительную статью, и выдать для народа более правильного Бунина, чем он существовал до сих пор.
Академическое издание, как известно, потом появится, неизвестно, когда оно появится маленьким тиражом, им будут пользоваться потом десятилетия или столетия. Это дело бесконечного будущего, пусть ученые занимаются этим тогда, когда у них хватит времени. Но мы, читатели, мы любим Ивана Алексеевича самого по себе. Что нам та или иная запятая в четвертом предложении пятого абзаца? Нет предела совершенствованию, это нормально, и тот, кто все время ссылается на то, что у него нет ста процентов документов по какому-то поводу, может оказаться в несколько конфузном положении - может быть, у него никогда не окажется ста процентов тех документов, может быть, не все можно найти. Скажем, какие-то бунинские письма не только в издательских архивах, которые можно прошерстить, но и в личном архиве какого-то маленького редактора или корректора «Издательства имени Чехова» в Нью-Йорке. Не просто у какого-нибудь Владимира Самарина, который на виду, с архивом в Йельском университете, а какой-нибудь совсем уж небольшой клерк или американский чиновник. И в ожидании этого 58-го письма, отписочки, по существу, с бунинским автографом, можно так и просидеть, ничего не сделав. Евгений Пономарев, где нормальное бунинское собрание? Не это - тринадцать томов плюс три, которое сделано пиратски, а где десять или пятнадцать томов ответственных бунинских текстов? Где оно?
Евгений Пономарев: Это очень хороший вопрос. Я, собственно, сейчас занимаюсь тем, что готовлю текст «Жизни Арсеньева». Во-первых, не пиратский, там будет стоять бунинский копирайт.
Иван Толстой: Я надеюсь, для «Литпамятника» или чего-то солидного?
Евгений Пономарев: Нет, с «Литпамятниками» у нас как-то не получилось договориться.
Иван Толстой: Бунина же нет в «Литпамятниках»?
Евгений Пономарев: Да, они даже очень хотели, но почему-то у нас разговор зашел в тупик, и я не совсем вижу, как выводить этот разговор из тупика.
Иван Толстой: Солженицын, «Тёркин», Эренбург есть в «Литпамятниках»!
Евгений Пономарев: Да, «Литпамятники» хотели, чтобы там был издан Бунин, но у них так много собственных представлений о том, как это нужно издавать, что, мне кажется, проще это сделать не в «Литпамятниках», а в каком-то коммерческом издательстве, которое оценит еще и коммерческую сторону этого проекта. То есть предполагается, что через год-два появится, во-первых, канонический текст «Жизни Арсеньева», на котором будет стоять бунинский копирайт.
Иван Толстой: Интересно, что это практически означает?
Евгений Пономарев: Это официально означает, что издание не пиратское, то есть наследники бунинского авторского права…
Иван Толстой: А такие есть?
Евгений Пономарев: А такие есть. Не все, правда, признают, особенно в России, что бунинский копирайт существует, но, согласно закону об авторском праве, который действует в России, бунинский копирайт существует, и еще восемь лет будет существовать. Во-вторых, это будет выверенный текст, потому что он будет опираться на текстологическое исследование, которое учитывает все на сегодняшний день существующие тексты. И, вероятно, других уже не будет, потому что если мы что-то утеряли, то, вероятнее всего, мы это утеряли навсегда. Он будет опираться на просмотр мною всех редакций и вариантов, которые существуют. В-третьих, это будет откомментированный текст, потому что Бунин очень плохо откомментирован. Комментарий замечательный, как правило, в тех изданиях, про которые, надеюсь, мы еще сегодня поговорим, в изданиях, которые занимаются изданием неизданного Бунина. «Бунин. Новые материалы» - уже существует три выпуска и сейчас готовится новый бунинский том «Литнаследства», который существенно дополнит тот том, который вышел в 1970-х годах.
Иван Толстой: В двух книжках?
Евгений Пономарев: Да. Новый планируется в трех книгах, первая книга уже почти закончена, то есть, есть надежда, что в 2016, в крайнем случае в 2017 году, она появится на прилавках и ее можно будет приобрести. В последнее время сделаны два препринта из этого издания вашим покорным слугой. Во-первых, в пятом номере «Нового Литературного Обозрения» за этот год напечатан незавершенный рассказ Бунина, который не имел названия. Я его примерно озаглавил «Смерть в Ялте», взяв, как положено, это заглавие в редакторские скобки, поскольку мне кажется, что это вполне бунинский стиль, и должен рассказ, который почти закончен, иметь хоть какое-то заглавие.
Иван Толстой: Какого года рассказ?
Евгений Пономарев: Где-то 40-х годов, но точно его датировать не получается - ни даты там не стоит авторской, ни зацепиться не за что. Предполагаю, что он в 40-е годы написан, и писался примерно тогда же, когда создавались многие другие рассказы 40-х годов. По сюжетно-тематическим сопоставлениям, не совсем точно, но можно что-то предположить по датировке. В «НЛО» этот рассказ напечатан, его можно посмотреть, это первый препринт, который открывает рекламную кампанию нового тома «Литнаследства».
И, во-вторых, в пятом номере «Вопросов литературы» за этот год был опубликован второй рассказ из так называемого «круга» «Темных аллей», который соответствует по тематике «Темным аллеям». Он не закончен, но у него есть начало и конец. Бунин так работал часто, был у него такой принцип работы: он писал сначала начало, затем финал, а затем уже насыщал середину какими-то деталями и сюжетными поворотами. Вот середины в этом рассказе нет, а начало и конец есть, точнее, есть только наброски к середине. И это второй препринт.
Собственно, что будет опубликовано в этом томе «Литнаследства»? Во-первых, тексты раннего Бунина, не публиковавшиеся ранее. Их готовит московский буниновед Сергей Николаевич Морозов. Во-вторых, все те тексты – законченные, полузаконченные, сильно незаконченные - которые остались от Бунина и которые, большей частью, не публиковались. Почему «большей частью»? Потому что Леонид Зуров иногда публиковал кусочки из этих текстов, но документ целиком лишь включает опубликованный кусочек, поэтому мы принимаем в таких случаях необычное для «Литнаследства» решение (там обычно публикуются только никогда не публиковавшиеся тексты) - мы принимаем решение публиковать целиком документ. Потому что документ существует именно в таком виде, а зуровская публикация, тем более, не очень доступная… Если помните, в первом томе «Литературного наследства», посвященном Бунину, есть довольно много перепечаток из эмигрантской периодики, в силу того, что они тогда совсем были недоступны в Советском Союзе…
Иван Толстой: И превращались в первую публикацию.
Евгений Пономарев: Да, превращались в первую публикацию в СССР. Так вот, будет опубликован практически весь неопубликованный Бунин, все его наброски, все его полузаконченные тексты. Есть даже некоторые рассказы, которые закончены полностью и, даже, имеют две редакции. Тоже рассказы «круга» «Темных аллей», которые Бунин никогда не публиковал, например, рассказ «Отец Никон». Это я интригую слушателей.
Иван Толстой: Да вы уже и «Смертью в Ялте» некоторых заинтриговали.
Евгений Пономарев: «Смерть в Ялте» можно прочитать. Более того, мне было приятно, что Дмитрий Быков в одной из своих передач про этот рассказ много говорил, и говорил, что ему кажется, что это ультрасовременная проза, с отточенностью деталей, с отсутствием воды. Дмитрию Быкову очень понравился, как профессионалу, текст Ивана Алексеевича, и он об этом сказал несколько слов, упомянув эту публикацию. Так что мы, кажется, попали в точку - заинтересованный читатель нас прочитал.
Иван Толстой: Да вот мы сейчас с вами расстанемся, и я немедленно кинусь читать, мне есть чем заняться сегодня вечером. Отлично, спасибо! Скажите, Евгений, а по качеству это Бунин? Это Иван Алексеевич? Это хорошо? Я имею в виду не только «Ялту», а все, что вы перечислили для этого тома «Литнаследства».
Евгений Пономарев: Трудно на этот вопрос отвечать…
Иван Толстой: Какая оттяжка и пауза выразительная у вас! То есть, это Бунин-лайт?
Евгений Пономарев: Да. Не случайно Дмитрию Быкову понравился один из почти законченных текстов. Некоторые тексты - это очень хороший Бунин, а некоторые тексты, вполне возможно, это Бунин, которого мы не знаем. Потому что всем известно, об этом еще лет 50 назад начали писать литературоведы, Бунин абсолютизирует в своем творчестве деталь и эпизод. В целом ряде текстов Бунина нет ничего, кроме развернутой детали. Так называемые, например, краткие рассказы 30-х годов. И вот в этих поздних набросках, большей частью не законченных, мы часто видим вот эти самые детали или набор деталей, без тех сцепок, скреплений, которые мы привыкли видеть в уже готовых текстах Бунина. И вот такого Бунина, не совсем завершенного, мне кажется, прочитать будет интересно не только специалистам, а и широким массам трудящихся. Собственно, для специалиста это вообще замечательный документ, потому что мы впервые видим, как Бунин работал. Он не оставлял ничего от своих самых первоначальных черновых набросков, и вот только в последний период жизни, поскольку они остались, он не успел их уничтожить, мы видим, как Бунин создавал свои тексты. Очень интересно, что для него набросок существовал как самостоятельный текст – вот она, деталь, существующая сама по себе. Он может просто записать два-три слова, которые ему показались ценными, может записать, где угодно, хоть на спичечном коробке. Затем эти отдельные записи он систематизирует и собирает либо просто на листы бумаги друг за другом, либо в записную книжку, либо в тетрадь, которая специально для этого существует. И так он делает несколько раз, по-видимому. То есть он берет и переписывает эти листы и папки с деталями, отбрасывает то, что ему кажется несущественным, может развивать то, что показалось существенным. Вот в «Литнаследстве» мы это сможем показать, потому что в разных документах мы видим одну и ту же деталь. Сначала она совсем лаконична, затем она начинает разворачиваться и обрастать подробностями, затем она может превратиться уже в небольшой рассказ или, наоборот, войти в какой-то рассказ, как деталь. А затем Бунин пишет на полях этих тетрадочек: «взято», «взято», «взято». Куда «взято», не всегда можно сказать, иногда мы можем проследить, в каком из известных нам рассказов эта деталь появилась, а иногда, возможно, «взято» - это переписано еще раз в какой-то новый текст.
И вот моя идея состоит в том, что бунинский набросок - это и есть основной текст, который он сам осмысляет как собственный текст. Он создает набросок, еще не зная, куда он войдет - в «Жизнь Арсеньева» или в «Темные аллеи». Очень интересная вещь, на которую литературоведы пока еще не обращали внимание. «Жизнь Арсеньева» была прервана тогда, когда уже писались первые рассказы «Темных аллей». И, по-видимому, «Темные аллеи» просто плавно проистекают из замысла «Жизни Арсеньева». «Жизнь Арсеньева» Бунин мусолил несколько лет, думая продолжать. Есть наброски второго тома, они тоже будут опубликованы в книге «Литнаследства», но они еще на самом первоначальном уровне или на уровне переписывания деталей существуют.
Иван Толстой: Ну да, Иван Алексеевич писатель не концептуальный был, а именно такими блоками создавал свой художественный мир, и единица этого блока - это художественная деталь.
Евгений Пономарев: Да, и мы видим, как Бунин работал. И отсюда мы понимаем его странное влечение править свои тексты постоянно. У меня это вызывает сильнейшее уважение. Иван Алексеевич никогда не мог остановиться. Для него не существовало понятие «завершенный текст».
Иван Толстой: Вам, текстологи! Ведь сказано же: не существовало понятие «завершенный текст».
Евгений Пономарев: Как можно сказать точнее, мне уже приходилось об этом писать, в сознании Бунина соединяются две тенденции: с одной стороны, он хочет создать самый лучший текст на эту тему, отделать его просто потрясающе, а, с другой стороны, как вы правильно говорите, нет предела совершенству. Увидев последнюю редакцию, увидев ее напечатанной, он прямо поверх напечатанного текста начинает править заново, и так делает до бесконечности.
Иван Толстой: Помню его всевозможные письма в типографии и в редакции. «Седьмой раз пришлите корректуру», он будет ее править. Немыслимо!
Евгений Пономарев: И тут Бунин предстает перед нами фигурой, которая не просто воплощает в русской литературе редчайший случай - два модернизма. Модернизм образца 1910-х годов и модернизм образца 1920-30-х. Мы уже видим Бунина, который приближается чуть-чуть к постмодернистскому пониманию творчества, потому что он, в принципе, каждую свою деталь и каждый найденный эпизод может вставить куда угодно. Он еще не доходит до такого совершенства, как Довлатов, когда одна и та же деталь вставляется в целый ряд произведений и, в зависимости от контекста, начинает играть так или иначе.
Иван Толстой: И везде органично выглядит.
Евгений Пономарев: Но Бунин не знает, куда он вставит деталь, деталь для него существует сама по себе, а затем она вставляется либо в один текст, либо в другой, либо в «Жизнь Арсеньева», либо в один из рассказов «Темных аллей».
Иван Толстой: Как бы такие сплошные записные книжки писателя.
Евгений Пономарев: Да. И вот здесь мы видим, что Бунин постоянно растет как писатель и постоянно следит за эпохой, несмотря на то, что он каждую эпоху ругает в статьях и воспоминаниях. Он очень современный всегда оказывается, он не останавливается в своем развитии. И несмотря на то, что и Нобелевская премия ему присуждена, согласно официальной формулировке, за «сохранение классических традиций», тем не менее, он умудряется эти классические традиции оформлять в совершенно современном духе. Можно закончить тут знаменитой цитатой из «Грасского дневника» Галины Николаевны Кузнецовой, когда она записывает, что сначала она читала Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», тогдашнюю новинку, а затем Иван Алексеевич принес перепечатывать очередные главы «Жизни Арсеньева». И меня потрясло, - пишет Галина Алексеевна, - насколько это созвучно одно другому, «Жизнь Арсеньева» - Марселю Прусту. Это Бунин, который так или иначе созвучен высокой литературе, всегда и везде.
Иван Толстой: А по объему, интересно … Я понимаю, что «Литнаследство» вмещает невероятное количество текстов, печатных знаков. Сколько по объему бунинское наследие, которое будет представлено в «Литературном наследстве»? С чем это можно сопоставить в томиках обычного размера в собрании сочинений?
Евгений Пономарев: Я думаю, что два-три тома.
Иван Толстой: Полноценных два-три тома художественных произведений?
Евгений Пономарев: Нет, не только художественных. В основном, там все-таки будет переписка. Художественные тексты будут занимать, наверное, половину первой книги этого нового бунинского тома, а все остальное будет переписка, документы, так или иначе с Буниным связанные. Например, в Лидском архиве мне удалось обнаружить дон-жуанский список Бунина, очень интересный текст, который сильно перекликается с «Жизнью Арсеньева». Еще предстоит, наверное, подумать о том, к кому больше следует отнести этот дон-жуанский список - к Алексею Арсеньеву, герою Бунина, или к самому Ивану Алексеевичу. Но список существует и его очень интересно будет прокомментировать, напечатать. Это будет уже во второй книге. Дневники планируется опубликовать полностью, потому что тот трехтомник, который был сделан Милицей Эдуардовной Грин- дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны («Устами Буниных») для «Посева», – очень урезанное издание. Дневники Ивана Алексеевича планируется опубликовать целиком, все, что сохранилось. Он, правда, с дневниками поступал, по-видимому, примерно так же, как с набросками. Переписывал, сокращал, при этом иногда зашифровывал так, что ему понятно, никому больше нет, а иногда есть у него развернутые записи.
Иван Толстой: А идея сделать посевовский трехтомник, теперь наполненный всем, что предполагалось? Чтобы и Вера Николаевна там тоже была?
Евгений Пономарев: А вот с Верой Николаевной сложнее, потому что ее дневники - это огромные тексты, большую часть которых составляет цитирование книг, которые она прочитала, - она очень любит выписывать. Потом какие-то хозяйственные записи, и так далее. Опубликовать это сразу - очень большой труд. И, насколько я знаю, главный редактор этого тома Олег Анатольевич Коростелев еще думает, что делать с дневниками Веры Николаевны, и я его понимаю.
Иван Толстой: Евгений, вы обещали рассказать о комментировании бунинских текстов и бунинских документов. Это, конечно, совершенно самостоятельная тема. Давайте к ней перейдем.
Евгений Пономарев: Да, тема тоже очень интересная, потому что хороший комментарий иногда для специалиста куда интереснее оригинала письма или оригинала текста, если текст специалисту известен.
Иван Толстой: Ну, конечно, документ мертв очень часто без комментария, без огранки, без подачи.
Евгений Пономарев: Можно я прорекламирую еще одно бунинское издание, которое недавно вышло? Это третий выпуск «Бунин. Новые материалы». Вышел он буквально в этом году. Весной мы проводили одну презентацию в Петербурге, одну презентацию в Москве, в Доме Русского Зарубежья. Это, с одной стороны, бунинские тексты, а, с другой стороны, не совсем, потому что этот том посвящен заполнению лакуны бунинской биографии, которая связана с именем Галины Николаевны Кузнецовой.
Иван Толстой: Вот о биографии я хочу вас потом попросить. Но продолжайте, - сказал Холмс.
Евгений Пономарев: Все, что связано с Галиной Николаевной Кузнецовой, нам было известно до этого момента исключительно конспективно. Вот была у Бунина возлюбленная, и в то же время ученица, которая странным образом жила вместе с Буниными и вместе с Зуровым, а иногда вчетвером: Иван Алексеевич, Вера Николаевна, Зуров, Кузнецова. А иногда к ним на время добавлялись такие люди, как Рощин, Бахрах, и так далее. Это была такая писательская колония, и такая, как выражалась Вера Николаевна, «новая форма семьи». Кузнецова и Зуров считались детьми, и они были в то же время учениками великого мастера. Вера Николаевна тоже в какой-то степени чувствовала себя ученицей, потому что в 20-е годы она еще переводить пыталась французскую литературу, а в 30-е годы она уже себя пробовала как мемуаристка, и ее тогда уже очень многие хвалили за мемуары, посвященные писателям Серебряного века, с которыми ей довелось встречаться, - Леониду Андрееву или Юшкевичу.
Иван Толстой: Да и «Жизнь Бунина», в конце концов.
Евгений Пономарев: «Жизнь Бунина» была написана уже позднее. А при жизни Бунина она уже чувствовала себя мемуаристкой, писательницей. Так вот, мы знали примерно, что там происходило. Но поскольку это были люди, которые были людьми исключительной порядочности, они никогда не обсуждали интимную жизнь публично. Как мы знаем, издание «Грасского дневника» полностью очищено от любых намеков на какие-то личные отношения между Галиной Кузнецовой и Иваном Алексеевичем. Так что все сочинения на эту тему либо вынуждены были пользоваться формулировками «по неизвестным обстоятельствам» или «по причине обстоятельств», как написала одна исследовательница, комментируя, почему же Галина Кузнецова после разрыва с Буниным все-таки вернулась обратно в бунинскую семью. Такие вот, ничего не объясняющие, формулировки. Понятно, что информации не было. Или как Авдотья Смирнова, просто взять и придумать самой некий сюжет, который, как ей казалось, основывается на документальных свидетельствах. Правда, из Бунина делали героя мексиканской мелодрамы, но для фильма, по-видимому, так оно и надо было. Даже буниноведы в большинстве своем не знали, что реально происходило в доме Буниных, какими реально были эти отношения.
Так вот, в этом томе собрана сохранившаяся переписка между Иваном Алексеевичем, Верой Николаевной и Зуровым, с одной стороны, и Галиной Николаевной Кузнецовой и ее многолетней подругой и компаньонкой Маргаритой Августовной Степун. Это письма чрезвычайно интересные. Потому что, с одной стороны, они рассказывают нам просто о быте эмиграции. Вот та история быта, которая обычно теряется и про которую практически нечего сказать, когда уходят из жизни все те, кто хоть как-то представлял себе быт конца 40-х или 50-х годов в Париже. Быт невероятно ярко предстает в этих письмах, хотя в них нужно вчитаться, потому что там перемешана история культуры, быт, рассказы о ценах в послевоенном Париже и разговор о платьях, которые носит Вера Николаевна и которые она советует Галине Николаевне носить, - такие женские письма большей частью. Бунинских писем там мало. Большей частью это письма Веры Николаевны Буниной и немножко письма Леонида Федоровича Зурова, но, тем не менее, по этим письмам часть истории взаимоотношений между Буниным, Буниной и Кузнецовой (и, пожалуй, Степун сюда надо добавить) мы можем восстановить.
Другой источник, который удалось привлечь для того, чтобы эту историю сделать совсем полной и раскрыть до конца, это переписка, еще не опубликованная, она должна быть опубликована в «Литнаследстве», между Иваном Алексеевичем и Верой Николаевной. Вот это очень откровенная переписка, в которой они обсуждают все свои домашние дела.
Иван Толстой: Какие же это годы?
Евгений Пономарев: Переписка эта охватывает практически всю их совместную жизнь, то есть в те моменты, когда они расставались. Таких моментов было поначалу не очень много, а в эмиграции довольно много, потому что часто случалось, что Иван Алексеевич живет в Париже, а Вера Николаевна уже уехала на юг Франции, или наоборот. Или, например, Вере Николаевне нужно показаться врачу. Они обычно, даже когда у них совсем не было денег, для этого ехали в Париж. Вера Николаевна поехала одна, а Иван Алексеевич остался на юге, потому что денег на поездку на двоих нет. Вот такой переписки довольно много, и по этой переписке мы можем восстановить всю историю отношений, то, как сначала тяжело Вере Николаевне, но, тем не менее, она держит себя в руках и в какой-то степени понимает, что эта ситуация неизбежна.
У нее интересным образом, если читать дневники целиком, а не те выдержки, которые сделаны Милицией Эдуардовной Грин, у нее уже году в 1925-26 возникает мысль, что она заброшена, что великий муж не особенно обращает на нее внимание и в особенности, ее раздражает, что все те люди, которые с ней общаются, они ее спрашивают об Иване Алексеевиче исключительно, сама она не интересна в плане общения, а она вот жена великого писателя. И эти мысли приводят ее, во-первых, к богу, плюс сложная операция, которая у не была в 1926 году. И вот примерно тогда же в жизни Бунина появляется Галина Николаевна. Причем, вокруг Бунина было много молодых женщин, Бунин молодыми женщинами интересовался. Теоретически, неверное, на роль Кузнецовой могли претендовать еще несколько женщин, но получилось так, что последней настоящей возлюбленной Бунина оказалась Кузнецова. И вот Вера Николаевна с потрясающим христианским смирением (она постоянно пишет о христианском смирении вот в этом контексте) заставляет себя как-то эту ситуацию не просто терпеть, а определенным образом ее оформлять. Потому что она, в первую очередь, когда только Кузнецова поселилась у Буниных, начинает объяснять окружающим, что ничего предосудительного в этом нет, ничего безнравственного в этом нет, а просто Зуров у них уже живет, вот появилась у них Кузнецова, которая тоже ученица, тоже живет в такой писательской колонии.
В общем, Вера Николаевна сама ищет оправдание, и интересно проследить бывает, как сначала Мережковские, не желая видеть Кузнецову, через какое-то время вдруг начинают ее к себе приглашать. И многие другие знакомые Буниных, которые не сразу Кузнецову приняли. Вот, пожалуй, Фондаминский ей симпатизировал изначально, а Фондаминский был в тот момент одним из самых близких людей для Буниных. Вот это - один момент.
А второй момент, когда в конце 1933 года Галина Николаевна встречает в Дрездене, куда они приехали после получения Нобелевской премии, Маргу Степун, и у них завязываются отношения, вот интересно, как Вера Николаевна успокаивает Ивана Алексеевича и по-женски советует не слишком драматизировать ситуацию, не требовать от Гали многого, не вступать с ней в объяснения, потому что когда она сама поймет, чего хочет, она сама объяснит, что дальше будет. А пока, чисто по-женски, она объясняет Ивану Алексеевичу, что не нужно драматизировать ситуацию, нужно ждать, ничего другого не получится. Затем она советует Галю отпустить, если ей хочется уехать, и даже щедро снабдить ее деньгами, что Бунин и делает. В этом отношении Бунин всегда был джентльменом.
Иван Толстой: Какой при этом год на дворе стоит?
Евгений Пономарев: 34-й.
Иван Толстой: То есть, есть, чем снабдить.
Евгений Пономарев: Есть, чем снабдить, безусловно. Но даже когда денег не было совсем, жили они в Грассе, перебиваясь с хлеба на квас, все равно на Галю Вера Николаевна стремиться тратить как можно больше, она понимает, что молодой женщине нужно хорошо одеться, что они могут как-то сами (она, прежде всего, она всегда ставит себя на самое последнее место), они могут как-то ужаться, но Галю нужно постараться и одеть хорошо, и как-то в свет выводить, чтобы Галя не скучала. Это тоже потрясающий момент в их домашних отношениях. Довольно скоро наступает какой-то прорыв, который обещала Вера Николаевна. Буквально через полгода, Бунин заезжает к девушкам в Нюрнберг…
Иван Толстой: К девушкам - в смысле к Марге и Галине?
Евгений Пономарев: Они так их в письмах называют, хотя там есть и другие наименования. Бунины очень любили раздавать домашние клички всем своим домашним.
Иван Толстой: Приведите какие-то, пожалуйста.
Евгений Пономарев: Например, Зуров был лосем, один из вариантов его клички, скобарь, поскольку он скобской, и так далее. У Галины Николаевны, пожалуй, нет таких кличек.
Иван Толстой: А у Марги?
Евгений Пономарев: Да и у Марги нет. Больше Зуров имеет.
Иван Толстой: А над собой, конечно, Бунин не трунил?
Евгений Пономарев: Так на вскидку не скажу, хотя вполне возможно, если порыться, мы что-нибудь найдем. Так вот, заезжает он к ним в Нюрнберг, и так ему жалко становится как бедно они живут, и как Галя раскаивается, и он ее, по сути, прощает, и в 1934-35 году она снова живет у них в Париже. Причем она сначала стыдливо не хочет приезжать к ним на квартиру, когда они ей предлагают. Вера Николаевна, правда, настаивает, что именно так нужно сделать, что если Гале негде жить в Париже, так пускай живет у нас, почему же нет, а затем и Марга становится своим человеком в семье, они и Маргу принимают, как одного из «детей», так называемых. И предвоенные годы это уже такое совместное проживание впятером, хотя Марго и Галина время от времени ездят в Германию, но большей частью в Германии ей, как мы понимаем, не очень уютно. В последние годы перед войной большей частью они живут во Франции, большей частью живут у Бунина. Бунины еще в 1939 году, когда война ожидается, полагают, что нельзя сейчас взять и отправить Маргу в Германию, потому что это жестоко по отношению к ней.
А когда начинается война в 1940-м, они делают все возможное для того, чтобы ей, как имеющей немецкий паспорт, было разрешено проживание во Франции, чтобы ее не интернировали как немецкую подданную.
Иван Толстой: Вот то, что вы, Евгений, рассказали об этих взаимоотношениях, где это будет собрано? У вас рассказ на основании каких документов, которые будут в «Литнаследстве»? Что это?
Евгений Пономарев: Это уже сделано. Это сборник «Бунин. Новые материалы». 3-й выпуск. На обложке стоит 2014 год, но доступен этот сборник в магазинах стал в 2015-м. Сейчас, я думаю, он еще продается. На сайте издательства «Русский путь», безусловно, продается, и в магазинах, мне кажется, есть, я видел. Это письма, это комментарий, который делался около десяти лет вашим покорным слугой и Ричардом Дэвисом совместно. Ричард Дэвис, надо сказать, это вообще знак качества для комментирования, потому что Ричард - комментатор от бога, он не допускает никаких белых пятен, ему очень не нравится формулировка «лицо не установлено», хотя в некоторых случаях все равно остается эту формулировку использовать, когда ничего больше нет. Но в течение десяти лет мы сделали огромную работу по комментированию этого текста, потому что там упоминается огромное количество лиц не только известных, но очень много и неизвестных, и иногда просто по уменьшительным именам. И каждый раз приходится устанавливать, что это за человек, и попытаться как можно больше информации об этом человеке привести. Это реально комментарий очень большой, который комментирует быт, отношения, и так далее. Это комментарий, которого требуют и тексты Бунина, и, наконец, там, в 3-м выпуске «Новых материалов», есть две статьи вашего покорного слуги. Первая статья рассказывает о самих документах, которые печатаются, об их истории, о том, где те документы, которые не напечатаны. Понятно, писем Бунина Кузнецовой было огромное количество, но дошло до нас очень мало. И, во-вторых, это статья «Бунин, Бунина и Кузнецова. Факты и домыслы». Статья большая, на два авторских листа, и, как мне кажется, эта статья закрывает вопрос о том, что же на самом деле происходило в семье Буниных, между Буниными и Кузнецовой, потому что, основываясь на письмах и дневниках, я попытался эти вещи восстановить. Это такой вклад в бунинскую биографию, который следует учитывать тем, кто бунинскую биографию будет далее писать.
Иван Толстой: Вот как раз о биографии я и хотел вас спросить в завершение нашего разговора. Вопрос не для тех, кто будет писать ее, а для тех, кто ее читает. Скажите, слушателю давно уже трудно разобраться в этом обилии бунинских биографических материалов, какие все-таки книжки стоило бы прочесть слушателям, интересующимся Иваном Алексеевичем?
Евгений Пономарев: Я бы читал, во-первых, мемуары современников, где Бунин предстает живым человеком. Скажем, книгу мемуаров Александра Бахраха «Бунин в халате» или «Грасский дневник» Галины Николаевны Кузнецовой, хотя там иногда просто стоят отточия довольно часто, и самого живого Бунина мы, конечно, не увидим. А, во-вторых, есть замечательная книга Веры Николаевны Буниной «Жизнь Бунина», которая на сегодня остается одним из главных биографических источников, когда мы биографию Бунина изучаем. Во-вторых, это два издания книги Бабореко «Бунин. Материалы к биографии», сделанные очень достойно и добротно. И самые, наверное, полные, но это, может быть, не для широкого читателя текст, это «Летописи жизни и творчества Бунина», которые делает Сергей Николаевич Морозов. Второй том, кажется, уже вышел. Но это тоже ранний Бунин. О Бунине в эмиграции мы пока не имеем хорошей биографической книги, но, наверное, через какое-то время будем иметь.
Иван Толстой: Не намекнете ли, кто будет ее автором?
Евгений Пономарев: Затрудняюсь пока сказать, хотя определённые планы у меня есть на этот счет.
Иван Толстой: Евгений, правильно ли я помню, что известная нам в Советском Союзе, в России, самая, может быть, знаменитая книжка позднего Бунина «Темные аллеи» издавалась купированно и даже просто не все рассказы в нее включены, которые были в западных изданиях, в парижском, например?
Евгений Пономарев: Не совсем так. Что касается основного текста «Темных аллей», то в белом 6-томнике, который готовил Бабореко, текст сделан неплохо, потому что текст набирался по последнему прижизненному изданию, по парижскому изданию 1946 года, и к этому тексту добавлены еще два рассказа, которые написаны после 1946 года, рассказы «Весной в Иудее» и «Ночлег». Поскольку Вера Николаевна Бунина написала Бабореко в момент его работы еще в 50-60-е годы над бунинскими текстами, что Иван Алексеевич хотел бы эти два рассказа включить в «Темные аллеи», Бабореко так и сделал.
Но при этом в последние годы Бунин писал не только «Темные аллеи», точнее, с «Темными аллеями» тоже не все так просто. Есть, с одной стороны, ядро книги, которое представляет собой парижское издание 1946 года, хотя Бунин несколько раз составлял программы «Темных аллей», и эти программы несколько отличались друг от друга. Есть рассказы, которые входят во все программы, есть рассказы, которые в некоторые программы вошли, в некоторые программы - нет. Например, рассказ «Апрель» вошел в нью-йоркское издание 1943 года, а из парижского издания 1946 года был исключен. И вот, как мне кажется, мы должны пользоваться, с одной стороны, названием книги «Темные аллеи», когда мы хотим говорить о парижском издании 1946 года, но мы должны пользоваться еще одним понятием «круг» «Темных аллей», потому что есть большое количество рассказов, которые либо однажды, как «Апрель», вошли в «Темные аллеи», либо вошли в одну из программ, которые Бунин составлял, но никогда не были напечатаны в сборнике «Темные аллеи». Это как бы второй уровень.
Затем третий уровень - это рассказы, которые и по стилистике, и по семантике вполне могли бы войти в «Темные аллеи», но Бунин никогда их в «Темные аллеи» не включал, а печатал отдельно. Это тоже круг «Темных аллей», как мне кажется, и можно сделать закрытый список этих рассказов, потому что мы, собственно, библиографию Бунина знаем, знаем, какие рассказы можно отнести к «кругу» «Темных аллей», это сделано в предисловии к предпринту в «Вопросах литературы», 5 номер 2015 года. И, наконец, есть несколько рассказов, которые будут напечатаны в «Литературном наследстве». Некоторые закончены, как «Отец Никон», про которого я говорил, и даже существует вторая редакция этого рассказа, где Бунин пытался сделать его более приличным, чтобы все-таки опубликовать. Тем не менее, и в таком виде он не был опубликован. И есть несколько рассказов незаконченных, полузаконченных или таких, как я уже говорил, - рассказ с началом и концом, без середины, по стилистике и семантике тоже относящиеся к «Темным аллеям». Они, с одной стороны, очень интересны, потому что показывают, как Бунин работал над «Темными аллеями», это где-то работа, остановленная на середине, а, с другой стороны, это еще один сюжет, который в «Темные аллеи» должен был войти. Так что наше традиционное представление о «Темных аллеях» должно быть значительно расширено при помощи понятия «круг» «Темных аллей». И вот если мы говорим о круге «Темных аллей», то, действительно, все эти рассказы, которые составляют большую планету последних лет творчества Бунина, они целиком не собраны нигде, и вот это издание тоже нужно сделать.
Иван Толстой: Темные аллеи удлиннить и чуть подсветить для понятности.
