Гертруда Стайн. Войны, которые я видела / Перевод с английского Ильи Басса. – Тверь, 2015.

Третий том автобиографической эпопеи Стайн, предыдущими частями которой стали "Автобиография Алисы Токлас" (1933) и "Автобиография каждого" (1937), оказался книгой, в некотором роде, итоговой. "Войны, которые я видела" были изданы за год до смерти писательницы. Книга составлена из двух неравных частей. Открывает ее пространное эссе "Победитель проигрывает. Картина оккупированной Франции", опубликованное в конце 1941 года. За ним следуют, собственно, мемуары о годах войны.

К сожалению, ни в первом издании 1945 года, ни в русском издании 2015 года не нашлось места для текста Стайн 1940 года "Париж Франция". Он вышел еще до падения Французской Республики и заканчивается довольно патетически:

"Эта книга посвящается Франции и Англии которые должны сделать то что необходимо сделать, они собираются цивилизовать двадцатое столетие и превратить его в эпоху когда каждый сможет быть свободен, свободен цивилизоваться и существовать.

Столетию сейчас сорок лет от роду, слишком взрослое чтобы делать то что ему велят.

Оно достаточно взрослое чтобы жить хорошо и спокойно, идти к Богу или к черту, как ему заблагорассудится и понять что жить как хочется приятнее чем когда тобой командуют".

Но для человеческой и творческой биографии Стайн более важны некоторые места в этом эссе, проясняющие упрямое нежелание писательницы покидать охваченную войной Францию и оставаться в опасности. "Всякий пишущий следит за тем что происходит у него внутри чтоб рассказать что происходит там внутри. Вот почему писателям нужны две родины та где они родились и та где живут на самом деле. Вторая романтична и не связана с ними, она не настоящая, но на самом деле там внутри…

Итак самое поразительное во Франции это семья и terre, земля Франции. Революции приходят и уходят, мода приходит и уходит, остаются логика и цивилизация а с ними семья и земля Франции.

Они так разумно относятся к этой земле, конечно она ничего не стоит без человека и конечно человек не может существовать без семьи.

Естественно у семьи, у каждой семьи есть свойство усугублять изоляцию. Это то что характеризует семью, это то что характеризует войну, вся война целиком и полностью это такое же усугубление изоляции".

Первая часть "военной книги" Стайн – картина быстрого падения Франции, увиденная из провинции. Стайн и Токлас жили в Билиньине (регион Рона-Альпы), они сразу приняли решение не оставаться в Париже: "Деревня в войну лучше города. В деревне производят продукты питания для собственных нужд, их очень трудно реквизировать, особенно в горах, поэтому в избытке и мяса и картофеля и хлеба и меда, был сахар и даже лимоны и апельсины, фиги, сколько нужно, туговато с бензином для машины, но мы научились обходиться".

В этом прологе туманные многообещающие предсказания ("предсказание утешает, как дорога, которую определил по карте, а потом увидел воочию, или наоборот, видел дорогу воочию, а потом разглядел на карте") чередуются со все более плачевными радионовостями, беспросветные воскресенья – с еще более мрачными вторниками. Третья Республика рушится, и старый маршал Петэн заключает перемирие с Германией, последнее предсказание таково: "Когда дела станут хуже некуда, все повернется к лучшему".

Концовка истории 1940 года сдержанно оптимистичная: "Все были счастливы, потому что мужчины живы и многие уже вернулись домой. Трудности были, но главным образом личные – наличие бензина и сливочного масла…

Я спрашиваю молодых людей, каково им, и они отвечают, что очень довольны – о, сейчас есть чем заняться, надо восстановить Францию, появилось будущее. И не подумаешь, что страна побеждена, совсем нет; люди как будто очнулись".

Писательница не верила в колонизаторские способности Германии: "Немцы опасаются чего-то, даже когда в основном побеждают, надо пожить под немецкой оккупацией, чтобы это понять, а если ты всегда готов испугаться, естественно, ты не в состоянии навязать свою волю отсталым расам".

Гертруда Стайн и Алиса Токлас оказались в неоккупированной части Франции, что управлялась правительством Виши. У женщин были покровители среди культурной элиты, к примеру, Бернар Фай, назначенный Петэном на пост директора Национальной библиотеки. Задумывалось даже издание сборника речей и статей маршала, над их переводами работала Стайн. Об этой деятельности наша героиня в книге умалчивает, но свое понимание мировоззрения Петэна стремится передать:

"Уйдя в отставку, он многое осмыслил и писал о том, как ослабевает Франция, и почему она не победит в следующей войне, нехватка личного состава, недостаточная материальная база и немногочисленность союзников, он обдумал и предложил новое политическое устройство, при котором правительство должно состоять из специалистов и избранных, нечто вроде геройского ротарианства в каждом аспекте жизни. Сюда же подмешивалось желание иметь короля; Франция такая традиционная и вместе с тем так любит новшества, а король – одновременно и новшество и традиция…

Петэн был прав, что остался во Франции, и прав, что заключил перемирие, во-первых, так комфортнее для нас, кто находился здесь, во-вторых, это оказалось важным элементом в конечном поражении Германии". Не замалчивает Стайн и той точки зрения, что "ошибкой было вообще ввязываться в войну. Если бы Даладье честно признался Англии, что Франция не экипирована для военных действий, солдаты не хотят воевать, а это правда, это всем было известно еще до начала войны ("французы буквально вожделели немцев", по словам Одена), армия воевать не хотела, тогда Англия, удостоверившись в этом, не объявила бы войну, Германия, покорив Польшу, атаковала бы Россию, Англия и Франция тем временем укрепили бы свою мощь и вступили бы в войну, выбрав удачный момент".

Кстати, русские, хотя и эпизодически, но упоминаются на страницах книги: "Они поражают храбростью, стойкостью воли и тем, как они запросто говорили, мы, естественно, надеемся оккупировать эту страну, и когда оккупируем, а так и произойдет, мало им не покажется".

К концу 1942 года положение Стайн и Токлас сильно ухудшилось. Американцы высадились в североафриканских колониях, подчиненных правительству Виши, немецкие войска оккупировали всю Францию, над пожилыми американками навис дамоклов меч депортации в концлагеря. Им удалось перебраться в город Кюлоз, где они вели полулегальное существование, заполучив фальшивые швейцарские документы и находясь в дружеских отношениях с тамошним мэром.

Опасности ситуации, в которой оказалась Гертруда Стайн, демонстрирует печальный пример Пелема Г. Вудхауза. Летом 1940 г. писатель, живший во Франции, был интернирован оккупационными властями как британский подданный мужского пола. В течение года 60-летнего Вудхауза перебрасывали из одного лагеря в другой. Летом 1941 года, после ходатайств американцев по дипломатическим и журналистским каналам, он был освобожден и оказался в Берлине. Там, в конце июня –начале июля, он выступал на англоязычном радио с пятью передачами, в которых рассказывал о своих злоключениях в плену. Свой внешний вид он уподоблял ветошке, принесенной вороной с помойки, повествовал об изысканных обедах из капустной похлебки с чем-то вроде колесной мази, сообщал о людях с британскими паспортами, но знающих лишь пару фраз по-английски, т.к. были они сыновьями болгарина из Индокитая или негритянки из Сенегамбии. Говорил о бюрократической неразберихе в немецком тылу. Выражал личное желание заключить сепаратный мир с Германией на условиях обретения свободы взамен передачи Индии, комплекта книг с автографом и тайного рецепта приготовления картофельных ломтиков на обогревателе. Но главное, он говорил о немцах просто как о людях, не особенно приятных, но и не чудовищах.

Британское общественное мнение признало его коллаборационистом. Особую ненависть вызывало его аристократическое происхождение, большие доходы с произведений (вспоминалась налоговая история в США, в которой фигурировали суммы в 50-100 тысяч), проживание чуть не в самом фешенебельном отеле в Берлине. Ведомству Геббельса, вероятно, тоже не слишком понравились радиовыступления Вудхауза, в которых он смеялся не только над англичанами, и через неделю его из эфира убрали.

Во всяком случае, после того, как писателя сначала отпустило немецкое, а затем и английское правосудие, он навсегда уехал в Америку и на родную землю больше не ступал. В конце концов он был возведен в рыцари, по иронии судьбы, за несколько недель до смерти.

Более полутора лет Стайн и Токлас провели в своеобразном подполье; тогда и там были написаны эти мемуары. Интересно, что аналогичный опыт потаенной жизни в Руссильоне достаточно повлиял на творчество Беккета. Об эволюции послевоенного творчества Стайн говорить не приходится: перенесенные лишения подорвали здоровье женщины, и она умерла в 1946 году. Стоит отметить, что Стайн терпеливо переносила невзгоды, и во всей книге обнаруживается, пожалуй, лишь одна, довольно юмористическая жалоба: "Посреди всемирного катаклизма неизбежен небольшой ревматизм".

Книга Стайн – сплав воспоминаний и дневников; сама она так определяет жанр: "Теперь, когда идет война, я понимаю, каково быть любого возраста, и что воспоминания суть не только воспоминания, но, может, и бытие".

Сперва Гертруда Стайн в книге под названием "Войны, которые я видела" пишет о войне, которую как раз не застала. "Гражданская война оказалась прототипом всех войн, двух больших войн, которые я полностью пережила… В Гражданской войне в Америке впервые перестали замечать разницу между солдатами и местным населением, и когда Шерман совершил свой поход через всю Джорджию, он заявил, что война это ад, надобно разрушить закрома, благодаря которым держится враг, и это кратчайший путь к победе".

Писательница всесторонне анализирует феномен современной войны.

Современная война напоминает ей шекспировские хроники – нет смысла и ужаса, есть неразбериха и страх.

Современная война окончательно уничтожает ХIХ век. "Столетие – это всегда дракон, которого пытаются убить, и что хуже всего, тот, кто заявляет, что пытается убить столетие, подлежащее убийству, – последний осколок столетия, например, Гитлер, который, как истинный Самсон, рухнул вместе с веком и погиб под его руинами".

Современная война и гибель столетия сопровождается погружением в средневековый мрак. "Приходишь в замешательство, очень странно понимать, что в любой момент тебе не только могут велеть уйти и ты уйдешь, но тебя к тому же могут и забрать силой. Тем не менее, ты остаешься, и если остаешься, то не уходишь. Так же было и в Средние века". Вспоминает давнюю эпоху Стайн и когда пишет об антисемитизме, и когда видит, как бреют наголо девушек, друживших с немцами.

Стайн приходит к выводу, что прогресс и эволюция отчасти провоцируют наступление мрачного Средневековья. "ХIХ век, который старался поставить науку превыше всего остального, закончил работу Колумба, сжал землю до ее окончательных размеров и ввергнул мир в мировые войны, тем самым вручив всем новую игрушку… Довольно нелепо, столько научных достижений, столько образования, то есть чтения, грамотности, радио, и все равно преследование людей продолжается… Странно".

Автор выводит на страницы книги образ тюрьмы как смыслового стержня окружающей жизни. "Событием, которое произвело на меня огромное впечатление, стала история с Оскаром Уайльдом, в основном после прочтения его поэмы о пребывании в тюрьме. До того я и не подозревала что можно посадить человека в тюрьму, посадить в тюрьму того, чей род занятий, случайно или нет, никак не мог привести к тюрьме. А сейчас, в 1943 году, в тюрьме сидит большая часть целой нации… Целые страны сидят в тюрьмах, и создается впечатление, что их тюремщики сами в тюрьме, сами чувствуют себя узниками".

Заключение в тюрьму является уделом врагов, а "идея врага ужасна, из-за нее забываешь о вечности и страхе смерти". Важно проследить за эволюцией образа врага в книге.

Во-первых, существует "враг внутренний". Стайн рассказывает полную недомолвок детективную историю, связанную со служанками. Сначала служанками Стайн и Токлас были сестры Клотильда и Олимпия, потом Олимпия исчезает, ее заменяет Жанна. Судя по книге, Олимпия сбежала, мало того, отправив местным властям "сигнал" о том, что в Кюлозе проживают две дамы, подлежащие как минимум интернированию. Вероятно, донос попал в руки друзей обеих женщин, которые в очередной раз помогли американкам.

Куда более заметен в книге "враг внешний" – немцы. В первой половине книги о них говорится в героическом тоне, словно о былых Нибелунгах. "Странные люди. Вечно выбирают человека, который поведет их туда, куда они идти не желают, дело не в кайзере и не в Гитлере. Все потому, что воля к жизни и воля к разрушению у немцев пятьдесят на пятьдесят, чего быть не должно". Однако с течением времени они превращаются в комических отчасти неудачников: "Немцы все еще едят сосиски, как в старых анекдотах, гитлеровский режим не изменил эту их привычку, они одалживают сосисочную машинку у пожилой женщины, которую все зовут старухой Марией, делятся с ней невзгодами, говорят, что скоро отправятся домой, а солдат, который случайно застрелил адъютанта, с тех пор беспрерывно плачет, заперся и хотел покончить жизнь самоубийством, но офицеры заменили расстрел отправкой на русский фронт".

Накануне освобождения Франции перед читателем совсем не те уверенные в себе и непобедимые воины: "Это не германская армия, эти детские лица и изнуренные тела, изредка мулы, навьюченные автоматами, которые явно не под силу этим мальчишкам, и крытые фургоны, как те, что пересекали прерии, только поменьше, сельские телеги с тентами, нам позже сказали, что в них везли больных и раненых, невероятно, еще около сотни солдат на женских велосипедах, явно захваченных по дороге, невероятно, моторизованная немецкая армия 1940 года съежилась до такого состояния, до старомодной мексиканской армии…"

Так сбываются прежние предсказания, "враг слабеет, не терпит поражение, ничего такого, просто слабеет, французы набирают силу, проигрывают, но не слабеют, а немцы не проигрывают, но слабеют и ослабеют настолько, что погаснут, как лампа без масла или без нити накаливания не умирает, просто слабеет в ничто".

Повседневные записи Гертруды Стайн, включенные ею в книгу, рисуют убедительные картины тыловой жизни в период тотальной войны. Синонимом "войны" становится "миграция", население и сам летописец считают, что пушечная пальба влияет на перемещение птиц, облаков и людей. Главной ценностью может быть только пища: "Нечего есть, еды не хватает, ешь, что придется, покупаешь продукты вчерную, то есть на черном рынке, постоянно думаешь о еде, все в пути, на велосипедах или пешком, за плечами рюкзаки, или корзинка в руке, или большой сверток на велосипеде, и все надеются раздобыть провизию, где-нибудь в сельском уголке повезет, найдется яйцо или еще что, и что-нибудь да раздобудешь".

Любопытно сравнить, как содержательно, так и стилистически, воспоминания Стайн с записями ее товарища по несчастью Ивана Бунина. Вот как он жалуется своему шведскому благодетелю, некогда русскому социалисту, Циону на трудную жизнь в Грассе во время войны.

"Что у Веры Николаевны, еще неизвестно, сейчас она в Ницце (куда и я поеду послезавтра), я отвез её на новые врачебные испытания, пока же врачи предполагают язву в желудке: вероятно, отравилась теми истинно страшными даже на вид ржавыми и закостеневшими в морской соли рыбками, что мы иногда покупаем как некоторое острое дополнение к гнилым "земляным грушам", коими мы почти исключительно питаемся за последнее время, иногда просто вареными в голой воде, иногда же поджаренными на какой-то сальной мерзости, называемой вежеталином, каковой вежеталин и эти "груши" добываются у нас теперь уже по записям, по карточкам и в бесконечном стоянии в очередях с пяти, с шести утра: Ривьера теперь – унылая пустыня, оживляемая только оазисами отелей, кафе и ресторанов для богатых людей, которые тайком и мясо, и макароны едят, и папиросы курят, платя за 20 штук "Caporal ordinaire" 60 и 70 франков, ибо законно выдаётся нам на 10 дней всего 40 штук этого черного горлодера, прежде продававшегося в табачных лавках за 2 франка пакет – в эти 20 штук, – вот еще одно тяжкое мучение для меня: не могу писать без куренья, всю жизнь писал с папиросой в руках, а вот теперь даже "Капораля" нет, ибо ведь это издевательство над курильщиком – 4 папиросы в сутки, – равно как и над пьющими вино, – а кто во Франции не пил вина буквально с колыбели? – получающими теперь один литр ординера на неделю (хотя еще имеющими возможность, – если угодно, – находить кое-где, иногда, как редкость, вино с ярлыком, – например, бордо или бургонское, прежде продававшееся за 5 франков бутылка, а теперь 60, 80, 100)".

Выводы никогда не унывающей Гертруды Стайн, как всегда, наполнены юмором и парадоксами: "Долгая война, подобная нынешней, заставляет понять, какое окружение ты на самом деле предпочитаешь. Я обнаружила, что совсем не люблю цветочные сады, овощи, котов, коров и кроликов, от виноградников и холмов устаешь, но дома, козы, куры, собаки и случайные знакомые никогда не утомляют".

Война во Франции была подобна жизни Стайн и Токлас, в том смысле, что носила тайный, подпольный характер. Она стала уделом молодежи: "На войне проще, тебя призывают, ты идешь, ты со всеми вместе, и даже если ранят, не так страшно, но нынче французские мальчишки должны решать сами за себя, хват ли у них сил, есть ли знакомые, к которым можно направиться, доберутся ли до места, найдут ли приют, пропитание и все остальное, вдобавок, зима, горы, и что случится, если он никуда не уйдет, трудно в девятнадцать и двадцать принимать такие решения самому".

О послевоенной их жизни Стайн размышляет с горечью. "Одна из примечательных черт современной молодежи – они никогда не говорят о своем будущем, у нынешнего поколения нет будущего, ни у одного из них, и потому, естественно, они и не думают о нем. Поразительно, они не живут в настоящем, они просто живут, как могут, и ничего не планируют".

И все же у писательницы нет сомнений в необходимости противостоять врагу и отстаивать идеалы. "Все, чего люди хотят, – быть свободными, чтобы не управляли, не угрожали, не направляли, не ограничивали, не обязывали, не пугали, не контролировали, они всего этого не желают, хотят свободы, а слова порядок, запрещено допрос и лишение свободы вселяют ужас и страх в сердца всех, люди не желают бояться больше, чем нужно в нормальной жизни, где надо зарабатывать пропитание и приходится бояться бедности, болезни и смерти".

В эпилоге случается долгожданное освобождение: "С появлением первого американского танка книга закончится". И читатели расстаются с Гертрудой Стайн на улицах любимого Парижа: "Каждый гуляет по Парижу, и это очень приятно. Сколько радостных дней в неделе? Очень много, по счастью, очень много". Силуэты старушки с собачкой медленно тают в сумерках парижского вечера.