История любой страны состоит из событий как случайных, так и закономерных. Претензии историков на объективность долгое время были обречены на провал – пока не появилась возможность сравнивать разные источники, в том числе официальные документы и личные впечатления очевидцев. И тут-то перед ортодоксальными учеными возник серьезный вопрос – какие свидетельства и события предпочесть?

Авторы новых школьных учебников стараются излагать факты, в надежде, что любознательный ученик восполнит недостаток информации дополнительной литературой или материалами из интернета. В то же время отечественная история должна нести еще и дополнительную, эмоциональную нагрузку, так называемый патриотизм, основанный, по мнению чиновников, на гордости за события минувшего. Однако сопричастность к истории родины рождается не из великой, а из малой истории – семьи, города, деревни.

Именно такие исследования традиционно присылают старшеклассники на конкурс "Человек в истории. Россия – ХХ век". Пытаясь проследить чью-то судьбу, ребята нередко находят уникальные архивы, и, кроме опыта исследовательской работы, получают редкий навык – способность формировать собственный взгляд на прошлое. Никита Денисов, один из троих авторов работы "Я начинаю понимать, что такое жизнь и смерть" (г. Новочеркасск), основанной на дневниковых записях Тони Улановской и воспоминаниях ее сестры, рассказывал: "Мне было очень тяжело такое представить. Я пытался поставить себя на ее место, если бы меня сейчас отправили на какие-то принудительные работы. Пришли бы незнакомые люди и меня бы забрали. Я бы, конечно, тоже был очень сильно испуган. У этой девочки очень сильный внутренний стержень. Я думаю, что многие люди ломались, а ей удалось преодолеть".

Ученики 10 класса новочеркасской школы № 6 Никита Денисов, Артем и Виктория Сапелкины в качестве исследования взяли материалы из дневника Антонины Улановской, который им предоставила ее младшая сестра Тамара. Сами блокноты, по просьбе сыновей Тони, были отданы на хранение в Киевский институт истории, но Тамара Емельяновна подготовила к изданию рукопись, которая летом станет доступна широкому кругу читателей. Радио Свобода публикует работу школьников с некоторыми сокращениями.

"Я начинаю понимать, что такое жизнь и смерть"

О начале войны в воспоминаниях написано совсем немного, говорится только о встревоженности и расстроенности взрослых, их настроение передавалось детям, собственного восприятия еще не было. Девочка пишет более подробно о войне только с того момента, когда начинаются бомбежки и реальные бои вблизи города. "Всё чаще падали бомбы. Мы учились",

"Тишину раздирали падающие со смертельным свистом бомбы и снаряды".

В доме поселились красноармейцы, а сельчане старались создать наиболее комфортные условия: "Мама с отцом как могли им помогали. Отец чинил им обувь. Мама стирала, штопала, пекла пышки, заваривала чай".

Тамара вспоминает о боях, которые шли в непосредственной близости с поселком: "В Ивановке рвались снаряды, не стихал пулемётный огонь… Были видны танки и грузовики, винтовки со стволами". В их доме остановились бойцы. С их появлением бойцов в доме часто стала играть музыка, собиралось много народа что бы послушать, её девочке тоже она нравилась «Днём приносили патефон или баян. Бойцов собиралось много, негде было пройти. Я наблюдала, что по несколько раз проигрывали одну и ту же пластинку: “Что ж ты опустила глаза? Или я неправду сказал?” Другая песня" Музыка воспринималась как противоположность реальности, войне «“В парке Чаир” наполняла воздух нашего дома сказочной весенней мелодией. Бойцы молчали» .

Приметой перехода от мира к войне стала для Тони вырубка их сада. То, что было значимо когда-то до войны, становится неважным, то, что берегли родители, уничтожают безжалостно, потому что около их дома было удобное место для позиции. И они сами в этом участвуют, девочка была поражена:

"Сегодня что-то много наших бойцов во дворе. В руках у них топоры. Они рубили у нас во дворе чайную розу, терновки, вишни. Я стою около калитки с портфелем. Что я вижу! Моя мама, которая была активисткой, садила в конце нашей улицы сад-парк, была тоже заодно с ними. Мама вместе с ними тащила деревянную изгородь, пилила сливу Викторию, плоды которой большие, светло-фиолетовые, черешню, которая давала жёлтые, прозрачные плоды. Мама с отцом трусились над каждым плодом, оберегая их от нас и скворцов. А теперь рубят!" .

А потом и «калированный» (значит привитый, не дикий, специально посаженный ради крупных плодов) абрикос.

"Прийдя однажды со школы домой, я увидела, что и “калированный” абрикос тоже спилен. Вокруг кипела работа. Копали ямы, привозили на машинах и разгружали кирпичи, строили в ямах печи (пять или шесть). Натягивали палатки, сгружали мешки с мукой и заносили в палатки. Во дворе, если это ещё можно было назвать двором, поставили часовых, которые менялись. Днём и ночью они находились на посту".

Её детище – цветы были вытоптаны и никто, кроме неё этого не заметил. Так и они впоследствии. Возможно, они ассоциировала себя с теми же цветами, "Цветы, которые я садила под окнами, все затоптали. Были прижатыми к земле астры, майоры, гвоздики. Я стояла около окна и ревела. В комнатах было пусто и тихо. Жаль мне чайную розу, жаль моих петушков".

Она еще горюет по цветам, деревьям, но впереди еще более страшное - гибель людей. Несмотря на войну, ничего не предвещало беды. Дети побежали собирать кукурузу.

"Было не очень жарко. Небо было не чистое, всё покрытое тучками. Мы бежим по низенькой затоптанной полусухой траве. Вот и кукурузное поле. Оно находится на склоне оврага ниже Ивановской больницы. Мы старались найти хотя бы несколько початков. “Вот мама пышек нажарит”, – говорит Витя... Вдруг мы увидели высоко в голубом небе серо-чёрного бомбардировщика. Он сделал круг над нашей станцией.... С самолёта стали выпадать бомбы, как если бы с ведра кто-то сыпал картофель. ...Ужасно свистели. И-и-и жах! Мы лежали в междурядьях кукурузы, перепуганные до смерти. Когда рассеивался дым, мы глазами искали наш дом с голубятней на крыше. “Наш дом целый”.

Они побежали домой. Девочка была сильно напугана, увидев человеческие конечности на обочине дороги. Это был настоящий ужас. "У обочины дороги, вдоль огородов, загороженных колючей проволокой, мы увидели что-то... Нельзя поверить своим глазам... Измазанная грязью вместе с бедром человеческая нога. И совсем рядом человеческая по локоть рука. Она посинела. Пальцы были синие, растопыренные, с посиневшими ногтями. Рука лежала на листьях дикой ромашки, которая давно уже отцвела, а рядом был кустик дикого цикория.

У меня в середине что-то начало дрожать. Сделалось холодно. Зубы стучали".

Тяжелым воспоминанием для Тони стала бомбежка, во время которой погиб солдат-баянист, была ранена её подруга Рая Грин. "Я начинаю понимать, что такое жизнь и смерть. Легко можно лишиться жизни".

Война ставит и новые задачи для семьи – запастись продуктами. Обычная семья , не отличались хваткой, потому не все удалось сохранить, взять или спрятать.

"Люди с немецкой слободы, которая была в Штеровке за железной дорогой, нам сказали, чтобы мы шли получать зерно – пшеницу, так как мы там работали целый сезон – вся наша семья..... Но получать и принимать урожай в государстве было некому и некогда. Пшеницу и другое зерно народ не дал сжечь. Все бросились на элеватор (или склад... И весь люд носил пшеницу мешками домой. Больные и здоровые тащили зерно день и ночь. Мы тоже ходили всей семьёй и носили всё подряд – ячмень, овёс, просо".

Однако, запастись зерном не удалось.

"И вот едет наша конница: “У вас есть зерно? Именем советской власти...”. Мама говорит: “Лезьте на чердак и забирайте”. Наступила мёртвая тишина. Зерно у нас забрали".

Не удалось им сберечь им даже собственные продукты. "Перед приходом немцев мама закапывала кувшины с жиром-смальцем. “Кто останется жив, пусть откопает”. Вечером мы пробирались в эти места, где должны были быть закопанные кувшины, но их там не было. Не оказалось кувшина и в подвале. “Тоня, покажи, где я закапывала кувшин?” “Здесь”, – говорю я маме. Разобрали кирпичи, но кувшина не было. Что за колдовство?"

Незадолго до оккупации у них появилась возможность эвакуироваться вместе с отцом, но мать оказалась из-за того, что она не представляла себе, как можно эвакуироваться с детьми, поэтому эвакуировался только отец. Он прибежал домой и сказал: “Маруся, собирайся с детьми, будем эвакуироваться”. Мама заголосила, показывая на нас: “Куда я с детворой?”" Так и остались. Впоследствии окажется, что эшелон, с которым уедет отец, разбомбят по дороге, после долгих мытарств отец вернется домой.

Мать Тони ощущала, что в скором времени произойдет что-то страшное, на это указывали все приметы. Все эти случаи подробно осуждались.

"Ещё мама говорила, что в зале на комоде перед войной сама по себе лопнула ваза для цветов", по деревенским приметам это предвещало не счастье

"В 1940 году у нас на огороде осенью зацвела вишня. Лепестки были словно из воска. Белые с синевой. Венчики из пяти лепестков смотрели прямо: вот, мол, полюбуйтесь, мы цветём. Некоторые поникли, сплюснулись и смотрели вниз: “Ну что ж, мы извиняемся”. Бабы судачили у колодца: “Это не к добру”"

"А в 1941 году ей приснился сон: она видела у себя на горле дырку. Всё это тоже предвещало беду".

Летом 1942г. поселок был оккупирован. Информированность людей была на очень низком уровне, прошел слух о том, как итальянцы расправлялись с маленькими детьми, "у них принято встречающихся на пути детей брать за две ноги и раздирать на две части". Никто не знает что делать, все находились в состоянии полной растерянности. "Мы все дрожали, забежали во двор, подпёрли калитку камнями. Я бегала по двору, не зная, что делать. “Вот она война, сейчас обыск, расстрел".

Тоня не знала, что делать с альбомами и дневниками, которые вела с 13 лет. Она достает их из погреба и в этот момент "открылась калитка, камни разлетелись". Камни, которыми они придавили калитку, оказались слабой преградой для солдата: "Я увидела сапог, наступивший на куклу, которую мы сшили своей маленькой сестрёнке, и которую Тамара уронила в суматохе у калитки". Тоня решает сжечь дневники: "Я стояла около плиты летней кухни. Горели и трескали дрова. На плите стояла всеми позабытая кастрюля с вскипевшей водой. Я прижимала к себе огромную пачку альбомов и смотрела на куклу. Сапог не растоптал куклы. Она вновь выпрямилась, улыбаясь размалёванной цветными карандашами рожицей, будто живая, только вымазанная. На первой странице одного из альбомов я читаю: “Менi тринадцятий минало”. Широкими шагами немцы-солдаты идут к нам. Весь пакет альбомов я сунула в горящий огонь".

Они перепугали детей

"Маленькая Тамара стояла около матери, держась её подола. Лена, Виктор и я подбежали тоже к маме. Вся защита в ней. Немец дулом автомата потрогал нос Тамары. Тамара молчала, только ручки нервно дёргались и чуть перекосился ротик, но она не заплакала. Немцы подбежали к погребу. “Партизан! Шнель!”

Немцы убили весь скот Улановских, девочка обратила внимание на то, как они готовят и как едят: "Втащили во двор походную кухню, живых поросят, бычка. Мясо разделывали во дворе. Варили не по-нашему. Кости жарили, а из мяса варили “suppe”. Кости грызли, заедая кашей. Хлеба у них не было на обед".

С приходом немцев жить в поселке значительно ухудшилась, люди жили в скотских условиях "Пришли другие немцы. Нас выгнали из дома, сказали, чтобы мы не заходили в дом. Мы жили в подвале".

«Думаю, что до зимы вернётесь домой”

Через некоторое время было решено, что все здоровые и молодые девушки должны ехать в Германию на принудительные работы, в том числе были Лена и Тоня. Вещи собирали очень быстро, время было совсем немного, не знали что брать, так как никто не мог сказать, когда они вернуться и куда они именно едут, поэтому мать решила снарядить их всем необходимым. "Проклиная Гитлера, немцев, вспоминая 1918 год, мама металась с угла в угол, собирала нас в Германию. Она голосила. Был чистый ад. Мы ходили друг за дружкой, брали в руки вещи, складывали на кучу. “Что мы будем делать в Германии? Что брать с собой?” “Самое главное, – слышу голос мамы, – берите ручки, карандаши, тетради, чернило. Это всегда пригодится. И, чтобы не замёрзли, вот два рядна”. Это одеяла, связанные крючком из разноцветных мотузков или лоскутков. “Берите одеяло байковое, ботинки, свитера два. Пальто можно брать осенние. Думаю, что до зимы вернётесь домой”. Совет взять письменные принадлежности дал возможность

"Нам страшно и странно"

Начинается процесс распределения остарбайтеров. Она напугана, и ей он кажется оскорбительным. На какой-то из станций всех вывели из поезда, первые 25 вагонов отцепили еще раньше, "добровольцев" было около 2 тысяч, всех их построили в шеренгу по 4-5 человек на этой станции немецкие фабриканты выбирали кого взять себе.

"На одной из остановок все выгрузились из вагонов. Как нас много! Говорят, что нас больше, чем две тысячи. Было утро. Прохладно. Воздух сырой, но дождя нет. Построились мы в шеренги человек по 4 – 5. Разделили нас по группам в 20, 30, 40, 50 человек. Колонна получилась очень длинная. На одной стороне от колонны стояли немцы и немки. Стояли хозяева и фабриканты. Стояли худые и толстые, низенькие и как фитили высокие. Каждый отсчитывал себе сколько надо и уводил".

Девочек из Штеровки никто не взял. Те, кто остался, шли на вокзал, там они должны были пересесть на следующий поезд.

"Теперь мы все покинули эти товарные вагоны и пришли на вокзал. Шли долго. Дорога была выложенная из камня. Вокруг кишмя кишело людом. Они говорили на разных языках. Здесь были пленные – наши солдаты-бойцы, были и другие военные, в другой форме. Стоим на площадке около вокзала".

Постоянное чувство голода, девочки ищут любую возможно покушать

"На его огороде росли деревья – груши, яблони. Плоды были спелые, краснобокие, как из воска сделанные. Мы побежали, хотели нарвать груш и яблок, но нас прогнали». Тоня узнают на вокзале у русских военнопленных, что они находятся в Гамбурге "“Где мы?” Ответ: “В Гамбурге”. Ну и ну! Вот те на! Я, девчонка из Донбасса, стою на вокзале Гамбурга! Гамбург большой город. Но и это не остановка. Садимся в пассажирский поезд и едем километров сто". Девочка много рассуждала о том, как бы отреагировали её друзья и родственники на известие о том, что она попала в Гамбург.

"Ну что бы сказали мои подруги? Они бы просто сказали, что “это тебе приснилось!”

А что бы сказала бабушка? “О, рятуйте, добрi люди, хiба можно подумати...”.

А мама: “О, скаженi собаки, куди завезли моïх дiтей".

4 октября 1942 года. Вечер. Тоня вспоминает об ужасных днях, когда они находились в состоянии постоянного ожидания, они могли лишь разговаривать и рыдать: "Мы сидели на втором этаже здания. Выходить нам на свежий воздух запрещалось. Мы, 40 человек, ждали. Сидели и ждали. Ждали, плакали и смотрели друг на друга. Разговаривали. Я сижу и на коленках пишу".

На следующий день девочек рано разбудили и повезли в другой город, было очень темно.

"Утром рано, часов в 5, нас разбудили. Рядами пошли мы с вещами по городу. Говорят, что этот город называется Леер (Leer). Куда и зачем – никто не знает. Идём. Пришли. Стоим, ждём. Подъехала машина грузовая. Сели, поехали. Ехали всё время по городу, значит Лееру. Остановились. Выгрузились".

Они подъехали к зданию, в котором их снова обследовали и зарегистрировались, отношение к девочкам было безразличное, проверяющим было все равно кто они, сколько им лет и т. д.

“Биржа Азербайджан" – вывеска. Здесь нас каждого в отдельности фотографировали. Мы очень плакали. Просились домой. Мы говорили: “Здесь много взрослых, а мы рождения 1927 – 1928 годов, нам по 14 – 15 лет”. “Пожалуйста, отпустите нас домой!” Но нас никто не слушал. Никому мы были не нужны. Нас, как скот, перегоняли из одного места в другое. Могли и не кормить. Но видать, боялись, чтобы мы не умерли. Взяли у нас отпечатки пальцев. Выдали каждому документ с фотокарточкой. По всему видно было, что нас прописали в Германии. Где-то на севере Германии".

Позже их отправили на дезинфекцию, то есть в баню. В бане их встретил русский военнопленный, он должен был проследить за их купанием, девочки же были смущены и не стали раздеваться.

"Наконец мы достигли двери и то, что я увидела, на миг меня обрадовало: стоял в предбаннике наш русский боец. На нём защитная гимнастёрка, брюки галифе и такого же цвета пилотка. “Раздевайтесь!” – сказал он и замолчал. “Раздевайтесь догола!” Мы ещё топтались. Подбежал немецкий солдат, пинком толкнул нашего бойца и тот стал стаскивать с нас одежду"

Мылись девочки в ужасных условиях.

"Переводят нас ещё в одну комнату. Стены в ней были холодные, а также пол холодный кафельный. Нас обливают со шланга. Сначала был на конце распылитель. Вдруг этот распылитель соскочил и упал на пол. Стали нас обливать прямо струёй холодной воды с головы до ног. Мы посинели и дрожали. Открывают дверь. Мы переходим в другую комнату – парилку. Здесь очень жарко. Окна закрыты. Дышать было нечем. Еле выдержали высокую температуру. Рядом со мной стояла девушка. Чёрные глаза, короткие подстриженные волосы (та, что провалилась на нарах, – Шура Парамонова). Глядя на неё сбоку, я увидела весь ужас. У неё шла менструация. Всем нам стыдно было. Все закрывались руками, как могли. Ждали свою одежду"

"Ежедневно в бараках плачут"

Из города Леера девушек отвезли в соседний Веенер. Они сразу увидели фабрику, где им предстояло работать. Рабочие лагеря были наиболее распространенным местом жизни остарбайтеров. Это могли быть как специально выстроенные жилища, так и просто переоборудованные для этого подсобные помещения при фабриках. Их размещали в бараках в зависимости от области, из которой они прибыли. Главной задачей промышленников, обустраивавших лагеря, было добиться минимально приемлемых условий жизни при максимальной экономии.

"Вокруг ... одноэтажных бараков колючая проволока в несколько рядов, затем одна и вторая канавы с водой или грязью. Да стража немецкая с овчарками".

На работе на заводе Тоня не знала, какие детали она производит и для чего они необходимы. Этот вопрос очень интересовал Тоню, она опасалась, что они делают детали для военной продукции.

Условия труда были тяжелыми, они отягощались всяческими запретами. Надзиратели контролировали действия подневольных тружеников и не давали никаких поблажек.

Мысли о горькой судьбе не дают покоя, и девочка занимает свой разум во время работы сочинение стихов:

"На работе и в бараке я пыталась сочинять стихи. Но ничего не получилось. О чём, например, выстукивали колёса, когда нас везли в Германию.

“Шёл тяжёлый 1942 год.
Как во сне стучали колёса,
Кто умер на Родине, счастлив тот,
Шептал чей-то тихий голос...”

Брак

Работать на вражескую страну никто не хотел, и единственным выходом было изготавливать некачественные детали или утилизировать годные. Во время работы сортировщиком Тоня могла в отсутствии мастера допускать к дальнейшему производству брак и, наоборот, счесть нормальные за бракованные:

"Я сортировала детали, мастер это видел. Но как он только отлучался – я бегом в цех. Там я сама окунала брак в чёрный лак. Здесь были видны одни силуэты, за паром в воздухе ничего не было видно, не было видно лиц. Я сама себе радовалась, что закрасятся дефекты, краска быстро разрушится и то, что мы изготавливаем, не долетит до цели. Уже через неделю я получила благодарность за эти испорченные детали".

Тоня терпела ругань и побои за бракованные детали, но была рада каждой испорченной детали. Для них изготовление бракованных деталей было еще и способом сохранить достоинство, не сдаться.

Саботаж

Они заботились о своём выживании, но и всеми силами старались навредить производству. Избавляясь от деталей, таким образом, девушки помогали не только себе: без определенных деталей работа становилась бесполезной; но и в какой-то мере своей Родине. Хотя, в начале, они сами не понимали, что производят:

"Пока за нами не следят, спотыкаясь о кучи металла и стружки, мы бросаемся к пластинкам, набиваем ими карманы и пазухи и бежим к уборной. Там мы высыпаем всё в канаву с водой. Потом бежим, чтобы ещё успеть".

Девочки решили позлить немцев песней о Красной Армии.

"Мы сравнялись с бараками немцев-солдат. И вот кто-то затянул песню. И её подхватили все. Казалось, раздвинулись тучи на хмуром небе, притаились и застыли птицы в камышах реки Эмса. И сами немцы перестали чистить свои автоматы, разинув рты. А песня звенела:

Кипучая, могучая,

Никем непобедимая,

Страна моя, Москва моя,

Ты самая любимая...

Немцы выскочили на дорогу с автоматами и стали из них по нас строчить. …Я ползу на коленках. Рядом, совсем рядом, в нескольких сантиметрах от меня, свистят и бьются об камень пули. Настоящие пули! …Не могу их описать. Кажется, они чуть больше в длину, чем 2 см, а в ширину полсантиметра. Цветом серые. С одной стороны отрезаны прямо, а с другой закруглены. Я побоялась взять их в руки".

Один раз Тоню отправили убираться в конторе “большого” цеха. И во время того, когда надзирательница отошла, девочка решила узнать новости, включив радиоприемник. Она сильно волновалась, ведь могла получить немалое наказание за такую выходку. И вот она нашла «Москву»:

"Я слышу бой Московских Курантов. Я слышу голос Юрия Борисовича Левитана.

“От советского информбюро. Говорит Москва, говорит Москва! Поражённые войска противника успешно отходят...”". Но избежать встречи с надзирательницей не удалось: "За спиной Кретя нервно дышит. Я слышу её свист. Я выключаю приёмник. Я смотрю Крете в глаза. Мы два врага встретились". Кретя могла сильно покалечить девочку или даже убить на месте, но вместо этого просто выкрикнула одно слово: “Вэк!” – кричит Кретя. Это слово я хорошо знаю. Это значит: пошла вон!".

Но так просто отделаться Тоне не удалось, её отправили на кухню, а там немки попытались отравили девочку, подмешав ей в кофе уксуса:

"…В два часа дня мы должны были идти в русскую столовую. Нам немки сказали, чтобы мы остались здесь. Они нам дали по тарелке супа и по стакану кофе чёрного. ...Я беру свой стакан и глотаю кофе. О! Боже мой! Как я всего не выпила! Там оказался яд или отрава. Что они могли туда налить: уксуса либо уксусной эссенции?. <…> Во рту я всё обожгла и в середине до самых кишок. В голове у меня помутилось, в глазах потемнело. Я чуть не упала здесь в кухне. Немки вывели меня из кухни и пихнули на помои, которые выливали. <…> Я поскользнулась и вниз головой полетела вниз. Было темно".

Их отправили в концлагерь города Leer . Этого не боялась - "я не боялась идти - нас было очень много.

"Это был ад"

По прибытии в концлагерь Тоня оказывается в другой реальности. Найденная с трудом драгоценная бумага и карандаш, дают новые силы для того чтобы жить.

"Леер. Находила обрывки от газет и писала.

Нашла жёлтый карандаш. Богом и людьми забытый карандаш лучше золота".

Она снова может делать записи.

Тоне уже 18. Дома она бы отметила свое совершеннолетие, возможно со всеми своими родственниками. Тоня бы запомнила этот радостный день. Но война забрала все счастье и день рождения, ничем не отличался от остальных дней.

Тяжелая и давящая атмосфера лагеря, сильно влияла на психологическое состояние Тони. Голод, издевательства над людьми и горы трупов. Это был настоящий ад.

"Здесь было тысячами узников. Это был ад. Давали в день по 1 половнику супа и всё. Больше ничего. Умирали многие. Без конца выносили трупы. Это был концлагерь".

Она постоянно хочет есть. Достаточно большое количество записей из тех, что она делала в этот период связан с чувством голода.

Она видит издевательства над заключенными"

"Одного поляка били, держа за ноги. И били его голым об землю".

Тоня записывает:

"Горе держало на ногах".

Мозг Тони запоминал только самые яркие события, которые она и описывала, на подробности сил не было. Тяжелое внешнее состояние места, отражается и на внутреннем самочувствии девушки.

"Леер. Казнь. Ум работал чётко и ясно.

Внутри холодное сердце. Не болит, не колет.

Оно как будто замерзает. Мысль усиленно работает.

Вспомнились та половина комарика и двое цыплят в Штеровке. Удалось ли им спастись?"

Находится здесь невозможно. Поэтому Тоня решила сбежать, но попытка побега не удалась. Точнее, ей удалось сбежать, но после блужданий по округе она обратно вернулась в лагерь.

За побег её приговорили к уплате штрафа в 100 марок. На уплату штрафа марки выслали знакомые с фабрики Klatte. Даже находясь в разных городах, люди старались помочь соотечественникам. Мне показалось странным, что за попытку сбежать девушке выписали штраф, а не отправили на эшафот.

Но все-таки смерть шла за Тоней. Неописанные обстоятельства привели к тому, что двух девушек приговорили к казни. Но вмешался случай. От казни Тоню с подругой спасла только неожиданная смерть их палача.

"Убивать не спешил. Здесь была назначена мне казнь, которая не состоялась".

Жизнь в концлагере была адской, у людей не было никаких мыслей, только одна цель жить. Это видно по манере написания дневника.

"Врач проделал на руке отверстие и шприцом вносил в руку гной, который был в стакане. На следующий день он брал у меня гной и выливал в стакан. Затем вносил гной с сукровицей чуть ниже раны.

Работала грузчиком. Носили тяжёлые тюки. Кто упускал тюк, того прокалывали вилами".

Тоня была на грани жизни и смерти. К счастью, ее отправили в Голландию работать у хозяйки-немки. Это оказался тот самый глоток свежего воздуха, который воодушевил девушку и постепенно возвращал ее к жизни.

Но в Голландии она не просто возвращается к жизни ,она начинает испытывать чувства ,чувства ,которые она должна была испытывать в силу возраста.

"Поцелуй. Он протянул руки, смотря прямо в мою сторону, затем в небо. А у меня звучало в ушах: “Я серб, я серб."

Добрая хозяйка предложила советской девушке жить у них после войны. "Тони, что будешь делать ты, когда кончится война?” -“Я уеду домой, в Россию",-"Если плохо будет, возвращайся к нам. Мы тебя примем, возьмём”.

27 апреля в городок вошли войска союзников.

" Наконец-то наступило долгожданное освобождение от плена, люди ликовали. "Колонна танков, самоходных орудий и транспортёров. Наступила радость. Сердце часто забилось. Мне сделалось дурно.

Военнопленные. Бессонная ночь. Ломали ветки. Оживлённая болтовня. Англичане в касках. Американцы хохочут. Нытьё."

Через три года она вновь будет вспоминать этот день.

Освобождение

Переехали границу (Советского Союза со стороны запада).

"Тебе, родимая земля, кладу поклон земной от имени всех 18 миллионов узников – живых и павших.

“И потускнiли очi у мосй людини”.

Это была своя, родная земля. Отец и мать ждали своих детей после долгой разлуки. Не вернулась с ними Валя Щебетовская. Крик Валиной мамы, которая только узнала о смерти своей дочки, омрачил долгожданную встречу. Подтвердились горькие известия о гибели брата, узнали о гибели бабушки. Но все же они переживали чувство радости, эйфорию, к сожалению, радость была недолгой. Их включили в число включили в число "предателей родины".

"Когда возвратились – нас будто обдали сверху донизу помоями.

Самое большое горе было у нас, что мы, горячо любившие Родину, были теперь предателями. Когда пели песни, казалось, из наших уст вырывался крик: “Ведь вы сдали Родину и заставили девушек в Германии служить!”

Несмотря на возвращение домой, настроение было подавленным и разочарованным. Это был тяжелый удар, ведь люди, которые боролись за свою страну и всей душей любили Родину, теперь стали преступниками. Власть, можно сказать, повесила позорное клеймо.

Тяжелое душевное состояние и неопределенность, наносят сильный удар по психическому состоянию Тони, что отражается по строкам в дневнике.

"Я приехала домой умирать. Я лежала и не подымалась с постели".

Непонятно было куда идти и где получить образование, ведь она сейчас никому не была нужна.

"1945 год. Я была не образована, не воспитана. Речи не было. Был язык – смесь русского, украинского, западно-украинского, белорусского, немецкого, польского. Я забыла всё. Начинаю с азов. Я поставила задачу: достигнуть цели, учиться".

Поставленный диагноз "компенсированный порок сердца", казалось, сломил девушку, но она продолжала идти к своим мечтам, преодолевая трудности.

"Энерготехникум я поменяла на Плодо-овощной техникум. Учусь. Из меня выйдет агроном–инвалид. Стала изучать народную медицину".

Её сестра Тамара Емельяновна рассказывает о жизни Тони после окончания учебы:

"На практику из Плодо-овощного техникума она ездила в село в Крымских горах. Там же в трёх селах, расположенных в 2 – 3-х километрах одно от другого, прошла и вся её остальная жизнь. Её мужем стал Яша Татаренко, работавший шофёром. Отец Яши (Зиновий), татарин по национальности, героически погиб в боях за Севастополь во Второй мировой войне. Мать (Лилия), украинка, была убита молнией в грозу....Яша был человеком безграничного обаяния, обожаем и любим всеми женщинами подряд – от маленьких девочек до старух".

После окончания техникума, Тоня вышла замуж, но, к сожалению, муж рано погибает, оставив жену и двоих детей.

"Ей дали крошечную комнату при конторе – примерно 4 м2. Затем она переселилась в комнату 9 м2 в барачном глиняном доме. Из них примерно 1,5 м2 занимала печка. 2-е кровати, маленький столик, люлька для ребёнка – вот и вся мебель. Все вещи лежали в чемоданах под кроватями, там же – ящик с рукописями и др. бумагами".

Жизнь была очень тяжелой, из жилья — одна маленькая комната, еду не купить. Одежда — рвань.

"Крошечная зарплата позволяла покупать хлеб, постное масло, соль и сахар. С казённого поля в карманах приносились овощи и фрукты. В сумке носить было нельзя – за это тогда сажали. Одеждой была в основном всякая рвань.

Помню дружбу Тони с многодетной семьёй Карачёвых. С матерью детей Любой у Тони была многие годы одна общая на двоих выходная чёрная юбка – для поездок в больницу, на сдачу отчёта по работе и т. д.

Тяжелая жизнь в колхозе. Отсутствие еды и средств к существованию, но все равно Тоня помогала своим родственникам и близким, хотя сама нуждалась в чьей-либо помощи.

Голод, холод, нищета, иногда ужасающая, оставались Тониными неизменными спутниками. Работа агрономом в колхозе села Отрадное, который выращивал преимущественно табак, была мучительной. Платой за труд являлись мифические трудодни и больше ничего. Ради того, чтобы получать пусть даже крошечную, но ежемесячную, зарплату, она перешла на работу продавцом в магазин. ....Работа была тяжёлая – с выездом на выходные дни (иногда более чем за 150 км от села) на уличную торговлю, с необходимостью погрузки на машину и дальнейшей разгрузки товара, с ненормированным рабочим днём и нередко без выходных и т. д.

Выполнение жёсткого плана по выручке в бедном селе было трудной задачей. Иногда приходилось вечерами до глубокой ночи разносить мешки с товаром по домам и уговаривать сельчан хоть что-то купить. Когда младший сын Николай вернулся из армии и Тоня составляла список необходимых ему предметов одежды и обуви, её объял ужас: нужная для покупок сумма денег в разы превосходила ту, которая была в наличии. Снова и снова она переходила на режим запредельной экономии и отказа себе во всём, порой в самом казалось бы обязательном. Сводить концы с концами помогал лишь участок земли при доме.

Даже спустя много лет Германское прошлое не давало спокойно жить и мешало потомкам Тони.

"Пятно в анкете Тони в связи с её пребыванием в Германии во время войны долго оставалось не смытым. Из-за него её сына Анатолия не приняли на работу в милицию г. Ялта".

Воспоминания — это то, что осталось у Тони от периода оккупации. Но возвращаться в прошлое было очень тяжело. Тоня очень боится, чтобы ее записи не исчезли бесследно, иначе ее жизнь не будет законченной. Она записывает на последних листах своих воспоминаний:

"Память! Когда строчили мелкие длинные пули и сейчас это вижу. Или когда я чуть не шагнула в цементную яму. (Имеется в виду яма с известью.) И даже помню, как в амбаре думала, что я заживо могла здесь быть погребённой, если бы привезли брюкву.

Я знаю, что человеку свойственно всё забывать. Но стоит взглянуть на запись, как всё вспомнишь.

40 лет перестанавливаю этот пузырёк (который ездил в Германию в виде чернильницы).

Вечерами начала писать воспоминания о прежней жизни. Писать очень трудно. Разрывается сердце на части. Больше 1 – 2 часов нельзя писать. Надо переключаться на другую работу. Так как самочувствие сильно ухудшается. Особенно болят кончики пальцев и прежние шрамы.

Я на пенсии. Надо торопиться, чтобы успеть написать".

"Тоня умерла,- рассказывает ее сестра Тамара, - не дождавшись милости от двух государств, когда-то в юности подрезавших крылья её мечте. В памяти родных и близких, всех тех, кто её хорошо знал, она осталась человеком, мужественно прошедшим через все посланные ей судьбой испытания и не ударившим лицом в грязь в выборе жизненного приоритета. Таковым для неё стал добросовестный труд. Как ни ломали обстоятельства её жизнь, какие преграды они ей ни ставили, она всё же нашла наилучшую из всех возможных дорогу служения добру. Мы, её родные, изведали благотворность её доброты, деликатности и отзывчивости во всей полноте и низко ей за них кланяемся.

Две могилки – Тони и Яши – находятся рядом на кладбище села Плотинное вблизи от дороги, соединяющей его с соседним селом Аромат6".