Иван Толстой: Мой собеседник – профессор Олег Будницкий. Только что в московском издательстве РОССПЭН вышла – вторым и дополненным изданием – его книга «Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX – начало ХХ века)». Первым изданием это исследование выходило 15 лет назад. Сегодня Олег Витальевич Будницкий у нас в студии.
Олег Витальевич, ну что же, история нас не забывает. Мы собирались поговорить о терроризме в связи с выходом вашей книжки, а новые террористические акты происходят в мире, взрываются бомбы и всякие другие средства, гибнут люди. История эта не знает конца – идет по какому-то кругу. А, может, вы скажете, что она идет по спирали?
Олег Будницкий: Идет и по кругу, и по спирали одновременно. По кругу, потому что люди остаются людьми, со всеми их страстями. Меняются, но какие-то вещи остаются – история Каина и Авеля достаточно вечна. Но это совершенно философические рассуждения, имеющие мало отношения к предмету нашего разговора. И если мы говорим о корнях, истоках, происхождении терроризма и связи терроризма прошлого с терроризмом настоящим, то, с одной стороны, эта связь несомненно есть, с другой стороны, связывать напрямую террористов второй половины 19 века (когда, по моему мнению и по мнению некоторых других исследователей, и зародился терроризм) с терроризмом современным, начала 21 века, не слишком продуктивно. Постараюсь объяснить, почему. Во-первых, о происхождении терроризма.
Иван Толстой: Есть такое мнение, я не знаю, оно обывательское или в нем есть какая-то научная толика, что терроризм - российского происхождения, зародился он в России. Правда?
Олег Будницкий: Это не обывательское мнение, а точка зрения некоторых историков, к которым и я принадлежу. Терроризм, как система, да, действительно, возник в России. Мы можем уверенно назвать дату, когда терроризм стал всемирным явлением. Это 1 марта 1881 года – убийство Александра II. Несмотря на то, что и до этого были и покушения, и убийства, в том числе и царствующих особ, это случай совершенно особенный и из ряда вон выходящий.
Иван Толстой: В том числе, были случаи покушения на самого Александра II. Сколько их было? Семь, что ли?
Олег Будницкий: Да, в общей сложности - семь. Но, одно дело – покушаться, другое – добиться «успеха», с точки зрения террористов. Есть разные точки зрения. Некоторые люди считают, что терроризм вечен и возводят его чуть ли не к Каину, к секте Асассинов или к чему-то такому древневосточному или средневековому. Перечисляют и Равальяка, и Шарлотту Корде. Даже в России это называлось «борьба по методу Шарлотты Корде». Чем отличается терроризм? Когда слово это появляется? Слово это французского происхождения, возникает понятие «террор» в связи с Якобинским террором эпохи Французской революции. Если вы возьмете, например, энциклопедию, которая отражает общепринятые понятия, то в Энциклопедии Брокгауза и Эфрона не было поначалу понятия «террор», как нечто универсальное. Там было понятие «террор эпохи Французской революции» и было понятие «Белый террор» – террор эпохи Реставрации во Франции. И потом уже появляется что-то о терроре в России, вроде «Народной Воли», и немножко о терроре, который стал видимым в начале 20-го столетия. Это уже в дополнительных томах, которые выходили после Революции 1905 года, когда вообще об этом стало можно писать. Я хочу разделить два понятия – террор и терроризм. Конечно, это условно, мы часто слова меняем, говорим «революционный террор». Не случайно само понятие террора возникает в эпоху Французской революции, такого массового террора, с гильотинами и так далее… Под террором обычно понимается насилие со стороны сильного, насилие сверху. В этом плане говорят об опричном терроре эпохи Ивана Грозного, о якобинском или сталинском терроре. Терроризм - это насилие со стороны слабого, снизу, со стороны оппозиции. Это - чтобы не было путаницы терминологической, чтобы было понятно, о чем идет речь.
Иван Толстой: А вот интересно, нет ли этимологии определенной в «терроризме» и «терроре» и понятийного различия? Просто из самих слов, изначально. Террора, как некоего ужаса со стороны государства. Если террор - это явление, то терроризм больше тяготеет к некоему понятию социальному, какому-то крайнему, зашедшему за все пределы активизму, и проявлению этого террора. Если террор – явление, то терроризм – почти что философское понятие, это методология вообще.
Олег Будницкий: Если уж на то пошло, то и то, и другое – методология, точнее, метод борьбы, метод воздействия на социум, на каких-то людей, на какие-то структуры. Этооднокоренные слова, оба они восходят к одному и тому же понятию – понятию страха, устрашения. И они восходят не к латинскому слову, а к французскому. Само понятие появляется в эпоху Французской революции конца 18 века, и с тех пор шагает по планете. До этого такого общего понятия не было. Другой аспект проблемы. Почему я говорю о появлении терроризма где-то во второй половине 19 века и связываю это с Россией? Я не один такой, кто придерживается такой точки зрения. В чем принципиальная разница, скажем, тираноубийства и терроризма? В Древней Греции убивали тиранов, и убийство Цезаря – классика, и убийство Генриха IV. В случае тираноубийства стремились устранить конкретного человека за его конкретные деяния или за то, что он не совершал каких-то деяний. В случае терроризма не принципиально, кто является императором – хороший или плохой человек, реформатор или реакционер. Важна та позиция, которую он занимает. Конечно, этого человека стремятся еще и сделать злодеем, приписать ему разные вещи, как, скажем, Александру II. Ведь Николай I был человеком гораздо более консервативным, если не сказать реакционным, нежели его сын, император Александр II, великий реформатор. Однако же, с Николаем I ничего не случилось, а Александра II, в конечном счете, убили.
Иван Толстой: Консерваторы как раз и обосновывали существование терроризма тем, что он распустил общество.
Олег Будницкий: Немножко далее пойдем в этом плане. В чем принципиальное отличие терроризма от тираноубийства? Суть теракта не только в устранении той или иной конкретной или знаковой фигуры (в большей степени - знаковой и символической, чем конкретной), сколько в послании обществу. Терроризм без реакции общества, без поддержки общества - немыслим. И совершенно не случайно, что терроризм, как явление, возникает в середине-второй половине 19 века, в эпоху появления не только СМИ, но и в эпоху быстрой передачи информации. Без телеграфа нет терроризма. Так же, как его нет без динамита.
Иван Толстой: Это ваш афоризм?
Олег Будницкий: Да, только что родившийся. Но я об этом пишу в книге - немного более научно, но суть в этом. Когда я говорю о взрывчатке, динамите, нитроглицерине – это то, что позволяло эти людям с ограниченными возможностями, ограниченными чисто технически, осуществлять взрывы и совершать покушения на тех людей, которые, казалось бы, были охранены, защищены в высшей степени.
Иван Толстой: То есть, дополняя Льва Толстого, можно сказать, что не только существует Чингисхан с телеграфом, но и терроризм с телеграфом? Телеграф помогает и одной, и другой стороне.
Олег Будницкий: Мой любимый пример, который показывает разницу… Все-таки история – конкретная вещь, и очень важно показать конкретно, в чем разница между тираноубийством и терроризмом. Март месяц в обоих случаях. В одном случае - 1801 года. В ночь с 11 на 12 марта убит император Павел I. Убит потому, что лично он, с точки зрения заговорщиков, вел себя неправильно, проводил неправильную политику. И факт убийства пытались тщательным образом скрыть. Убили его зверски, проломили висок табакеркой, толпа пьяная его избивала. Короче говоря, убили. Официальная версия была, что он умер от апоплексического удара, то бишь - от инсульта. Удар-то был, но - табакеркой в висок.
Иван Толстой: И, кажется, еще там шарф Карякина.
Олег Будницкий: Он был задушен шарфом и убит, как бы двумя способами. И то, и другое было несовместимо с жизнью. И когда охрана не верила, одного представителя Семеновского полка привели, показали труп императора, и солдатик отреагировал так: «Крепко убили!». Но официально он убит не был, он как бы умер своей смертью. Его хоронили загримированным, воротник мундира был высоко поднят, шляпа была надвинута на лицо, чтобы скрыть следы этого зверского убийства. 80 лет спустя, 1 марта 1881 года, был убит император Александр II. Убит публично, на набережной Екатерининского канала, на глазах у публики. Более того, это убийство было анонсировано заранее. Это было не первое покушение. Первое было покушение Каракозова 4 апреля 1866 года. И сейчас некоторые считают, что с Каракозовым нужно связывать начало террористического движения. Что и правда, и неправда одновременно, потому что покушение Каракозова, наоборот, скорее заставило отказаться революционеров от этого способа. Кто-то приветствовал, кто-то осуждал, как Герцен. То, что Герцен был революционером, это довольно сомнительно, это очень сильно преувеличивала в свое время советская историческая наука. Герцен был просто человеком здравомыслящим и умным. И был то тем, то другим, в зависимости от обстоятельств. Так вот, когда начался террор народовольческий… «Народная Воля», напомню, возникла в 1879 году, и это была та организация революционно-народническая, которая, хотя и не объявляла терроризм своим главным средством борьбы, но де факто пришла к тому, что терроризм стал этим ключевым методом борьбы народовольцев. Так вот, первое покушение это был взрыв царского поезда. Насколько мне известно, это был первый в истории взрыв поезда с целью совершения террористического акта. Это было 19 ноября 1879 года под Москвой, на Московско-Курской железной дороге. Но взорвали они не тот поезд. По дороге порядок движения поездов изменился и они взорвали поезд со свитой. И, на счастье свиты, взорвали как раз тот самый пятый вагон, в котором должен был ехать царь, но, по счастью, в котором везли фрукты и овощи с юга. Это император возвращался после отдыха в Ливадии, из Крыма. Это была величайшая мировая сенсация, это поразило императора, и после этого покушения они выпустили прокламацию, в которой писали, что, да, совершили покушение, оно не удалось, но участь императора решена, что ему вынесен смертный приговор, что он непременно будет казнен (терминология была такая, что это не убийство, это казнь), и что дело - в сроках, в способах и, вообще, в подробностях. То есть, в ноябре 1879 года было объявлено, что мы собираемся убить императора, и было объяснено, за что, чего народовольцы хотят. И, после ряда покушений, включая кровавый взрыв в Зимнем Дворце, что было совершенно невероятно… 5 февраля 1880 года, когда было убито и покалечено без малого полсотни солдат охраны, но император опять уцелел, после несостоявшейся попытки взрыва Каменного моста в Петербурге, в конченом счете император Александр II был убит 1 марта. Тщательно готовились, тщательно все было разработано, были прослежены маршруты императора. Он же жил уже как военнопленный в своей собственной столице, он уже не гулял пешком.
Иван Толстой: И после покушения Соловьева говорил: «Скоро порядочному человеку на улицу будет страшно выйти».
Олег Будницкий: Совершенно верно. 2 апреля 1879 года он стрелял в императора, совершил пять выстрелов, и лишь одна из пуль пробила шинель. Это было во время прогулки императора. Пули попали в арку Главного штаба. Причем охрана куда-то делась, и была такая сцена, когда император бежал петлями, зигзагами, а за ним гнался Соловьев и стрелял в него из револьвера. Зрелище было совершенно унизительное для монарха.
Иван Толстой: Соловьев был такой психопат, что он не мог попасть, или это профессиональное зигзаговое бегание военного человека?
Олег Будницкий: Соловьев был вовсе не психопат, если не считать психопатами всех тех людей, которые считали, что путем политических убийств можно прийти к свободе. И в этом, я бы сказал, радикальнейшая ошибка, говоря математическим языком, террористов. То, что путем убийств мы проложим путь к свободе. Это - сомнительный тезис и, как мы видим, когда власть оказалась в руках революционеров, было все, что угодно, только не свобода. Напротив, был жесточайший террор, который никаким царским сатрапам и не снился. Почему он промахивался? Во-первых, ему купили револьвер для медвежьей охоты, крупнокалиберный. С сильной отдачей. Он был не пристрелян, Соловьев не очень понимал особенности этого оружия. Там сильнейшая отдача и, чтобы попасть в грудь или в голову, нужно целиться в ноги. А он пытался поразить императора в грудь или в голову, поэтому пули шли в сторону или вверх. И, второе – совершенно правильно, Александр II был человеком военным, он знал, что делать, когда стреляют – чтобы затруднить попадание, нужно бежать зигзагами. Он так и сделал. Ему было 59 лет, это был немолодой человек, властелин могущественной империи, человек, который даровал свободу крестьянам, судебные уставы, и так далее.
Иван Толстой: Земские реформы..
Олег Будницкий: И он бежит, петляя, как заяц, и этот террорист за ним гонится и стреляет. Это зрелище было сильное, и это впечатление было гораздо более сильным, чем покушение Каракозова. Соловьева, конечно, повесили, а Россию поделили на шесть генерал-губернаторств, с правом генерал-губернаторов утверждать смертные приговоры. То есть, раньше жизнь подданных была в руках императора, и только он мог утверждать смертные приговоры, а теперь это мог делать генерал-губернатор. И некоторые этим широко пользовались, как, скажем, одесский генерал-губернатор граф Тотлебен, герой обороны Севастополя и осады Плевны, а другие вообще этим не пользовались, как Лорис-Меликов, тоже граф и один из покорителей Кавказа, известный администратор, победитель астраханской чумы. Он ни одного смертного приговора не утвердил. И, что характерно, после взрыва в Зимнем Дворце 5 февраля 1880 года, именно Лорис-Меликов был призван к власти и назначен главой Верховной распорядительной комиссии. Его называли «бархатный диктатор». То есть, появился такой вице-император в России, который должен был, с одной стороны, бороться жесткой рукой с терроризмом, с другой стороны, наладить контакты с обществом. Власть начинает понимать, что нужно получить общественную поддержку. Парадоксальная вещь. Говорят, что терроризм не эффективен. Очень даже эффективен. Все бывает по-разному, конечно. Иногда, как после покушения Каракозова, начинается сворачивание реформ и установление жесткого режима. И после покушения Соловьева мы видим то же самое. После взрыва в Зимнем Дворце, когда добрались уже до сердца империи, и почти до самого императора – там вздыбился пол в императорской столовой… Я напомню детали. Рабочий Степан Халтурин нанялся на работу в Зимний Дворец. Он был краснодеревщик высокого разряда, а, по тогдашним правилам, холостые мастеровые могли жить в подвале Зимнего Дворца, там было что-то вроде общежития. Он был связан с «Народной Волей» и предложил совершить покушение. Он потихоньку носил динамит, маленькими порциями, и складывал его себе сначала в подушку, а потом в сундучок. Над этим подвалом была комната для отдыха караула, а еще выше - царская столовая. И была идея взрыва во время царского обеда. И в один прекрасный день это случилось. Интересно, что связным Халтурина был Андрей Желябов, они встречались на углу Дворянской и Миллионной, впоследствии- улиц Желябова и Халтурина - у магазина картин. И когда стало как-то тревожно… Потому что после ареста одного из народовольцев обнаружили, среди захваченных вещей, план Зимнего Дворца с крестиком над царской столовой, они не понимали, что это такое, но усилили меры охраны и проходили обыски. Надо было спешить, и Халтурин несколько раз должен был взрыв устроить, но все не получалось – то кто-то находился в помещении, то еще что-то. А технология была довольно сложная, по тем временам: нужно было разбить стеклянную трубку, соединялись там две жидкости, происходило воспламенение и, впоследствии, взрыв. Это не как сейчас - позвонили по телефону или нажали на кнопочку, это была процедура несколько сложнее.
Иван Толстой: Так, как она показана в фильме «Фантомас», во второй серии – красная и синяя жидкости соединяются. Кинематографично сделано.
Олег Будницкий: Я вторую серию «Фантомаса» не смотрел. Первую смотрели все дети Советского Союза.
Иван Толстой: Абсолютно! Я - раз двенадцать.
Олег Будницкий: И Желябов сказал, что сейчас рванет. И рвануло так, что в центральной части Петербурга вылетели стекла, погасли огни в Зимнем Дворце, убило и ранило почти полсотни солдат охраны Финляндского полка. А император опоздал к обеду, он в этот день встречал одного из немецких принцев, Принца Гессенского. А, во-вторых, сила заряда оказалась недостаточной - там вздыбился пол, посыпалась посуда, но те, кто находился бы в столовой, вряд ли были бы даже как-то ранены или контужены. То ли не было достаточно динамита, то ли (одна из версий) после ухода Степана Халтурина из этого подвала, кто-то пододвинул его сундучок ближе к стене или к несущей колонне. Короче говоря, сила взрыва оказалась недостаточной. Это было, конечно, кошмаром - взрыв в самом Зимнем Дворце. И, главное, никого не могли поймать. До этого, в 1880 году, Николаем Морозовым, будущим советским академиком, была выпущена брошюра под названием «Террористическая борьба», где он, среди прочего, разрабатывал теорию неуловимости и доказывал преимущества террористической борьбы перед революцией. Там - массовое движение, столкновение, огромное количество жертв, а здесь - несколько десятков людей, неуловимых, но подготовленных и ловких, путем целого ряда терактов заставляют власть идти на уступки и проводить преобразования.
Иван Толстой: Гибридная борьба.
Олег Будницкий: В общем-то идеи Морозова не были восприняты народовольцами. Они рассчитывали на народную революцию, они думали, что цареубийство вызовет волнения, что не оправдалось.
Иван Толстой: Я процитирую из книги Олега Будницкого «Терроризм в российском освободительном движении». Из главы «Эсеровский террор. Идейные основы эсеровского терроризма».
«Удивительно, но факт — эсеры начали террористическую борьбу до «официального» определения ее задач и места в партийной деятельности. Причины этого были психологического порядка — боялись неудачи и посему решили принять партийную ответственность лишь за успешный террористический акт. Поэтому и будущая партийная Боевая организация считалась лишь инициативной группой, которой предстояло доказать свою способность осуществить задуманное.
В третьем номере «Революционной России» (первом общепартийном издании) о терроре говорилось, достаточно неопределенно: «...пункт о терроре может и должен, при известной формулировке, войти в общую программу партии... Признавая в принципе неизбежность и целесообразность террористической борьбы, партия оставляет за собой право приступить к ней тогда, когда, при наличности окружающих условий, она признает это возможным».
Возможным партия это сочла уже три месяца спустя. 2 апреля 1902 года член Боевой организации С.В.Балмашев застрелил министра внутренних Д.С.Сипягина. После этого в центральном партийном органе появилась статья «Террористический элемент в нашей программе». Статью написал В.М.Чернов при участии главы Боевой организации (БО) Г.А.Гершуни. То, что эсеры темнили вплоть до убийства Сипягина, не объявляя о начале террористической кампании, сыграло с ними злую шутку. Социал-демократы, ошеломленные успехом эсеров, не нашли ничего умнее, чем оспорить партийную принадлежность Балмашева, заявляя, что он был «просто» студентом, выразившим своими выстрелами протест против политики правительства. Вскоре Балмашев был казнен, а партийные «товарищи» продолжали дурно пахнущую дискуссию о том, кому принадлежит свежий труп.
В статье Чернова с удовлетворением констатировалось, что «сколько ни высказывали сомнений, сколько возражений ни выставляли против этого способа борьбы партийные догматики, жизнь каждый раз оказывалась сильнее их теоретических предубеждений. Террористические действия оказывались не то что просто «нужными» и «целесообразными», а необходимыми, неизбежными». Террористические акты Чернов считал необходимыми прежде всего как средство защиты, как орудие необходимой самообороны.
Вполне справедливо возражал Чернов и против утверждений о том, что террористическая борьба развивает в массах пассивность, привычку надеяться на внешнюю силу. Не без яда он цитировал статью Веры Засулич, опубликованную еще в первом номере «Социал-демократа» за 1890 год, когда ни о каких эсерах и подумать было нельзя: «Геройская борьба террористов, — говорит она про эпоху народовольчества — продолжала держать в возбужденном настроении значительное число мирных либеральных обывателей, отозвалась на офицерстве и глубоко волновала студенчество. Я ничуть не сомневаюсь, что за три года террора не раз бывали моменты, в которые петербургская интеллигенция — а она-то и важна — была до такой степени взволнована, что будь передовая часть рабочего класса заранее разбужена социалистической пропагандой, привыкни петербургский рабочий к мысли о силе и самостоятельном значении рабочего класса, — одним словом, будь тогда в Петербурге возможно восстание, которое выставило бы на своем знамени требование свободы и созвание народных представителей, петербургское общество отлично выполнило бы свою роль». Т.е., делал логичный вывод Чернов, беда террористов эпохи «Народной воли» заключалась в отсутствии поддержки в массовом рабочем движении, которая, прибавлял он, «теперь уже есть и растет с каждым днем».
(…) Вера Фигнер и Борис Савинков, по инициативе последнего, вели дискуссии о ценности жизни, об ответственности за убийство и о самопожертвовании, о сходстве и различии в подходе к этим проблемам народовольцев и эсеров. Вере Фигнер эти проблемы казались надуманными. По ее мнению, у народовольца, "определившего себя", не было внутренней борьбы: "Если берешь чужую жизнь - отдавай и свою легко и свободно. Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать ее, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать".
Далее в ее мемуарной книге “Запечатленный труд”, следует блистательный по своей простоте и откровенности пассаж, многое объясняющий в психологии и логике не только террористов, но и революционеров вообще: "Повышенная чувствительность к тяжести политической и экономической обстановки затушевывала личное, и индивидуальная жизнь была такой несоизмеримо малой величиной в сравнении с жизнью народа, со всеми ее тяготами для него, что как-то не думалось о своем". Остается добавить - о чужом тем более. Т.е. для народовольцев просто не существовало проблемы абсолютной ценности жизни”.
Олег Будницкий: Возвращаясь к разнице, к тому, с чего мы начали и потом ушли в сторону - убийство Павла I и убийство Александра II. В одном случае это убийство конкретного императора, причем относительно приближенными ко двору людьми, за то, что он проводил не ту политику, и речь идет о замене Павла I Александром I, который знал о заговоре, но как-то, якобы, думал, что его отца не убьют. Известна фраза графа Палена, одного из лидеров… В разных вариантах передают этот разговор. В одном случае это – «не разбив яиц, яичницу не приготовишь», а в другом случае – «полноте, ступайте царствовать». То есть, Александру I дали понять, что нечего тут изображать из себя невинность и святую простоту. Так или иначе, но потом Александр I никого не наказал, но всех потихонечку отодвинул. Участники заговора карьеры не сделали, за исключением Бенигсена, который военную карьеру совершил. Или скрыть, или, наоборот, объявить заранее и совершить. Почему я говорю, что 1 марта 1881 года родился современный терроризм? Мы видим, впервые в истории, соединение организации, идеологии и действия. Причем, действия успешного. Успех - это колоссальный фактор в самом влиянии терроризма и в том, что люди других поколений и других стран увидели поразительный пример. Группа хорошо организованных людей, совсем небольшая, ведь де факто это, конечно, была не партия в современном смысле слова, это была заговорщическая организация. Причем охотой на «коронованного зверя», как они его называли, занималось не так много людей. Мы говорим об активных участниках, посвященных во все детали. Это - человек пятнадцать. Те, кто как-то помогал в этой деятельности - несколько десятков максимум. И император могущественной империи, которого охраняют. Мощь этой империи направлена, среди прочего, на подавление этих террористов и на защиту императора. И они ничего не могут сделать. Это был соблазн величайший. И, надо сказать, это были люди идейные. Альбер Камю их называл впоследствии «бескорыстными убийцами». Это очень точное определение. И образы этих казненных народовольцев, особенно Андрея Желябова и Софьи Перовской (первая женщина, казненная за политическое преступление в России), это был образы, которые вдохновляли тысячи новых революционеров, и которые были такими иконами для нового поколения террористов, террористов начала 20 века, когда новая мощнейшая волна терроризма захлестнула Россию, особенно в эпоху революции 1905-07 годов, и здесь число жертв уже шло на тысячи. И объектами атаки становились уже не только лица высокого ранга, но и нередко рядовые полицейские или случайные прохожие.
Иван Толстой: Олег Витальевич, чтобы мы не ушли слишком далеко, хотел попросить вас вернуться к Каракозову. Выпрактически полностью исчерпали ответ на вопрос о том, почему все-таки, «отчасти» или «и да, и нет», с Каракозова нужно отсчитывать эпоху терроризма. Понятно, что не было организации, не было социального посыла и не было успеха.
Олег Будницкий: Организация как будто бы была, или ее сочинили во время следствия, этого мы уже никогда не узнаем, потому что он был членом кружка Ишутина, московского кружка нигилистического, он так и назывался - Организация. И, вроде бы, внутри этой Организации было некое совсем секретное общество под названием «Ад». Одни считают, что это была шутка, другие считают, что это было всерьез, но, так или иначе, Каракозов, наслушавшись кроваво-инфантильных разговоров и будучи уверенным, что он не жилец… Он был болен. Кстати, Клаудиа Верховен, американская исследовательница голландского происхождения, дочь известного кинорежиссера, написала книгу, взбудоражившую общественность, которая занимается изучением терроризма. Книжка называется «Чудак Каракозов».На английском только существует, русского перевода нет, к сожалению. «Odd Man Karakozov». Некоторые перевели как «Странный человек». Нет, именно «чудак» - это прямая цитата из Достоевского, и там у нее есть это посвящение. Вообщепостоянные отсылки к Достоевскому, это такое достоевскоцентричное исследование. Она, среди прочего, нашла историю болезни Каракозова. У него несколько месяцев была высокая температура, которую непонятно, чем можно было объяснить. Его лечили с очень переменным успехом, и он находился в таком воспаленном состоянии, в прямом и переносном смысле этого слова. Он, возможно, хотел уйти громко хлопнув дверью, сделав что-то великое. Но та же Клаудиа Верховен, я подробно анализирую во втором издании своей книжки современную историографию и книгу Верховен, вызвавшую полемику, она считала, что это первый террорист эпохи модерна. Тут сложность в терминологии. «Модерн»буквально перевести на русский, как «современный» – не работает. Как это обозначить? В итоге, в русский язык вошло слово «модерность», так английское «модернити» переводят. Модерность, включающая в себя переход к этому новому модерному времени, когда наука стала определять мышление людей, научные методы и идеи, в том числе и научный социализм и всякое такое прочее, когда появляются СМИ и способы передачи информации, когда появляются совершенно новые средства сообщения, скажем, железные дороги и, вообще, понятие о времени и пространстве меняется. И с точки зрения Клаудии Верховен, к которой я очень хорошо отношусь, совершенно замечательная исследовательница и очень приятный человек, она как раз считает, что Каракозов это человек эпохи модерна - он болеет современными болезнями, он по-современному лечится, он по-современному думает, и, самое главное, и здесь у меня начинается очень большое разногласие с ней, она считает, что он был первым, который стремился уничтожить не императора Александра II, а императорскую систему, как таковую. И все это она выводит, по большому счету, из того, что Каракозов, в ответ на вопрос Александра II: «Чего же ты хочешь?», ответил: «Ничего». Тут есть два нюанса. Первый – мы толком не знаем, о чем был разговор. Кстати, первая мысль Александра II была, что это – поляк. Не может же русский человек стрелять в царя!
Иван Толстой: Он сказал: «Польская мать!», и махнул рукой. Чего от него еще ждать?
Олег Будницкий: На самом деле, мы не знаем стопроцентно, что ответил Каракозов на этот вопрос. И, во-вторых, этого недостаточно, чтобы какую-то строить концепцию о Каракозове. Мызнаем чересчур мало, чтобы всерьез говорить о его мировоззрении. Хотя на эту тему есть работы, и немалые, особенно в 20-е годы выходило много таких исследований. Это был все-таки террорист-одиночка, не было организации, не было ясно сформулированной идеологии, и это был единичный выстрел, который был воспринят очень по-разному. С большим негодованием в массе общества, не говоря уже о народе. Ведьимператор освободил крестьян. И тезис Каракозова заключался в том, что он освободил, но не дал земли. Дворянское происхождение Каракозова сыграло здесь крайне отрицательную роль в плане восприятия его акта массами. Это сочли дворянской местью за освобождение крестьян. Это покушение привело к усилению реакции и отходу от реформ. Его осудил Герцен, например - не Каракозова, а сам факт покушения. Он писал, что история не движется такими путями. Как мы знаем, история и такими путями тоже движется. Другие считали, что Каракозов это образец. Скажем, Сергей Нечаев, будущий основатель «Народной расправы» и организатор успешного террористического акта, пожалуй, первого успешного террористического акта в истории русской революции - убийство не должностного лица, а студента Иванова, который, с точки зрения Нечаева, подрывал основы организации и, вообще, был для нее опасен. Эту историю уже один раз рассказал Достоевский, поэтому я ее пересказывать не буду. Надо сказать, что ни в коей мере я не советую брать «Бесы» в качестве исторического источника, но, тем не менее, обстоятельства дела там изображены на основании материалов процесса.
Иван Толстой: Олег Витальевич, не идет из головы случай Веры Засулич. Как объяснить этот феномен? Касаетесь ли вы его в своей монографии?
Олег Будницкий: Безусловно, ибо, с моей точки зрения, как раз терроризм начинается с выстрела Веры Засулич. И ключевым моментом был не только сам факт покушения, выстрела, и не то, что это сделала женщина, а оправдание Веры Засулич судом присяжных.
Иван Толстой: Конечно!
Олег Будницкий: И овации в зале суда! Это - поворотный пункт. Это показало, что общество готово одобрить такие варварские методы, как покушение на убийство и убийство.
Иван Толстой: Что же думали присяжные при этом?
Олег Будницкий: Что думали присяжные, мы никогда не узнаем, но можем предположить. Напомню суть дела. Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Трепова и тяжело его ранила. Видимо, хотела убить. Хотя потом, на суде, говорила, что ей это было безразлично, и ее защитник Александров всячески подчеркивал, что она не собиралась его убивать. Но, когда не собираются убивать, не покупают крупнокалиберный револьвер и не стреляют в упор. В чем суть дела? Я опускаю все детали, они очень интересные и красочные. Вера Засулич заслуживает отдельного разговора, тем более, что я веду во втором издании книжки такую полемику с одной исследовательницей, которая доказывала, что, якобы, Анатолий Федорович Кони, председательствующий на суде, он все это дело организовал в соответствии со своими убеждениями студенческого времени. Что, с моей точки зрения, никак убедительно не подтверждается. По приказу Трепова был высечен политический заключенный. Приказать его высечь Трепов не имел права. Он был уже осужден, участник Казанской демонстрации Боголюбов, он же Емельянов, и, по российским законам, его могли подвергнуть телесному наказанию, но уже тогда, когда он начинал отбывать наказание на каторге. Пока он был в пересыльной тюрьме, ожидая отправки, он, по законам российским, не мог быть такому наказанию подвергнут. Трепову показалось, что тот с ним не поздоровался во время посещения градоначальником дома предварительного заключения с целью инспекции. Что он с ним не поздоровался, не снял шапку. Он один раз поздоровался и считал, что хватит. И он попытался сбить с него шапку (заключенные гуляли по двору в это время), тот уклонился, шапка с него упала, и людям, которые наблюдали сцену из окон камер, показалось, что Трепов его ударил. И в тюрьме начался настоящий бунт. Бросали тарелки, били в двери, кричали. Бунт был жестоко подавлен, но Боголюбова высекли. Но Трепову ничего за это не было. Хотя Трепов понимал, что совершает беззаконие. Он даже поехал разговаривать об этом с министром юстиции. Там был Кони, он говорил, что не надо этого делать, а министр юстиции, граф Пален, сказал, что их (употребив нецензурное выражение), что вот с этими вот надо так и поступать. Короче говоря, его выпороли. И сразу несколько революционных групп решили отмстить Трепову. Опередила их Вера Засулич, которая была такой неорганизованной стихийной революционеркой. Хотя, судя по всему, ее одиночество и неорганизованность несколько преувеличены. Так или иначе, она явилась на прием к Трепову под видом просительницы мещанки Козловой, прошение ее взял адъютант, а она выстрелила в упор, в живот Трепову. Трепов выжил. Ходили всякие слухи романтические, что Боголюбов был ее женихом, что она на романтической почве стреляла. На суде выяснилось, что она лично Боголюбова никогда в глаза не видела, и что она совершила этот акт, как акт возмездия за беззаконие. Что если беззаконие никак не наказывается, то ей, Вере Засулич, приходится взять дело защиты общества в свои руки. Именно как защита общества был этот акт воспринят людьми и, видимо, воспринят присяжными. И, что поразительно, процесс вызывал колоссальный интерес, в зал суда пускали по билетам, избранная публика. То есть, там была верхушка петербургского общества. И когда на первый же из 101-го вопроса присяжным- виновна ли Засулич в том, что она сделала – присяжные ответили, что не виновна, это снимало все остальное. В зале началась не просто овация, а какая-то вакханалия, восторженные крики.
Иван Толстой: И это еще подобранная публика!
Олег Будницкий: Трепова не любили в столице, он был человек грубоватый, ходили слухи, что и на руку нечист. Вот была такая реакция. И это показывало, что общество воспринимает Веру Засулич, террористку, как защитницу этого общества от беззакония. Это была такая оплеуха, и это послужило толчком при переходе революционеров-народников от пропаганды к террору. Продолжаются один за другим теракты, в том числе был убит средь бела дня в Петербурге шеф жандармов генерал адъютант Мезенцев. Сергей Кравчинский убил его ударом кинжала на Михайловской площади 4 августа 1878 года и благополучно скрылся с места преступления. Это - будущий писатель Степняк. Кравчинский - автор «Подпольной России», очерков о русских революционерах, которые он первоначально написал как будто бы по-итальянски, в итальянской газете публиковали, а потом были переведены на все языки мира основные, включая русский. И это было такой Евангелие, это такие образы революционеров, которые были просто святыми. И вот эта «Подпольная Россия» была такой культовой книгой. У него же был роман, написанный им по-английски. Он потом в эмиграции жил в Англии, дружил с Энгельсом. «Карьера нигилиста». Там был показан пусть к теракту. И Кравчинский знал, о чем писал, он сам был террористом, причем, вполне успешным. И Сергей Кравчинский вошел в литературу не только как писатель, но и как прообраз, прототип… Кого бы вы думали? Овода. Овод в романе Этель Лилиан Войнич, в девичестве Лили Бель, англичанки, которая была замужем за польским революционером Михаилом Войничем, которая лично знала Кравчинского в бытность его в эмиграции в Великобритании. Она писала своего Овода с Кравчинского. Тем паче, что Кравчинский, среди прочего, в эмиграции был в Италии, где умудрился поучаствовать в организации каких-то восстаний, сидел, и много чего еще в его жизни было. Он еще повоевал в свое время в турками в Сербии. Вообще жизнь, которая вместила в себя очень многое. И вот благодаря таким людям как Кравчинский, Вера Засулич, Желябов и Софья Перовская, терроризм, среди прочего, это был один из факторов привлекательности этого способа борьбы. Потому что эти люди выглядели титанами. Понимая безумие многих их идей, невозможно отрешиться от симпатии к ним даже сейчас. И один из факторов это то, что они были готовы отдать свою жизнь за свои идеи. И потом это совершенно немыслимое противостояние могущественной империи и этой горсточки людей, у которых не было ничего, кроме идей, мужества, избирательности и готовности пожертвовать жизнью за свои идеалы.
Иван Толстой: И динамита. Олег Витальевич, не могу, в завершение, не задать вам вопроса: научилось ли общество современное чему-нибудь за 150 лет существования терроризма?
Олег Будницкий: Безусловно! Современное общество ни в коей мере террористам не симпатизирует, да и террористы совершенно другие. И когда мы сейчас видим эти проявления терроризма, то, как правило, это исходит не из развитых обществ. Общества развитые это пережили. Ведь терроризм был не только в России. Анархисты во Франции, в Испании, в Италии. Это я говорю о конце 19-го - начале 20 века, в 1970-80 годы Красные бригады в Италии, фракция Красная армия в ФРГ, Красная армия в Японии. И общество современное переболело, мне кажется, этой болезнью. И мне трудно представить себе, каких-то людей, которые могут испытывать симпатию к этим людям, какими бы высокими, с их точки зрения, идеалами эти люди не руководствовались. Это уже прошло, и уже в достаточной степени понятно, что таким способом никакой свободы или справедливости не добьешься. Добьешься только жертв, крови и прочего безобразия. И то, что мы видим сейчас, это исходит немножко из других мотивов и, скажем так, от людей определенного воспитания, выросших в определенной среде. Я бы не хотел говорить о столкновении цивилизаций, но, тем не менее, мы видим, что в значительной степени терроризм - явление для современного мира, если мы говорим о мире европейском, к которому, я надеюсь, мы тоже принадлежим, для европейской цивилизации терроризм не может быть ни в какой степени способом решения каких-то проблем, и террористы ни в коей степени не могут быть объектами симпатии. То, что могло быть еще 100-150 лет тому назад. Тогда общество могло воспринимать террористов, как защитников неких их прав. Теперь, я думаю, это совершенно исключено. Напротив, террористы воспринимаются как те люди, которые попирают всякие права, в том числе, основополагающее право – право на жизнь.
