Идут бомбардировки Сирии, гибнут мирные люди, к Сирии подходит русский авианосец, все ждут удара по Алеппо. В Донбассе – война.

В это время люди искусства обсуждают цензуру. Нет, против войны с Украиной и бомбардировок Алеппо сказано ничего не было. Но цензура ширится – вот, облили мочой эротические фотографии, это надо додуматься.

Связь явлений имеется: произвол власти. Но связь сложная.

1

Древняя истина: культура формирует сознание общества для войны, революции, концлагерей, освоения целины и индустриализации.

Без русской интеллигенции не было бы Октябрьской революции.

Разве одним Маяковским описывается инженерия человеческих душ? Ни декреты Ленина, ни карательные меры Дзержинского не были бы популярны, если бы не защита униженных и оскобленных, не подробное описание зверств крепостничества. Без "сладки ли милая слезки соленые с кислым кваском пополам" Некрасова, без "После бала" и "Воскресения" Толстого, без "не испугаюсь мужиков с дубьем" Чернышевского, без "Шинели" Гоголя, без передвижников и "Тройки" Перова, без критики Белинского, без "Думы" Лермонтова, без "Истории одного города" Щедрина"; без Туган-Барановского, Струве, Плеханова, без переводчиков Сен-Симона, Бабефа и Маркса – одним словом, без русской интеллигенции никакой социальной революции никогда не было бы.

От интеллигентов той формации отказались легко; вовсе не "философским пароходом" (спасшим жизни многим, кстати сказать) измерялся отказ – но приходом новой генерации, так называемой "рабочей интеллигенции".

Новая генерация интеллигенции формулировала новые идеалы – сострадание "малым сим" и "гуманизм" среди идеалов не значились.

Родченко и его ученики Пименов и Дейнека, Малевич и его квадратно-гнездовая утопия, Герасимов, Шолохов, Сельвинский и Кирсанов, Федин, Фадеев, Леонов, Симонов, Луговской обслуживали новый период российской/советской истории. То была даже не обслуга: сердца советской интеллигенции бились в унисон с решениями партии. Никаких процессов и раскулачивания бы не было, и террор бы не гулял по стране, если бы в творчестве новых интеллигентов – и примкнувших к ним растерянных гуманистов – не поселилась уверенность в "авторстве и праве дерзать от первого лица". Если бы "счастье сотен тысяч" не было объявлено более важным, нежели "пустое счастье ста", так, может быть, и сто тысяч бы не сгинули. Если бы Мариенгоф не писал пьесу "Суд жизни", а Луговской не призывал "К стенке подлецов, к последней стенке" (вы не заметили, что этих поэтов прославили сегодня?), усилия МГБ были бы не столь плодотворны. Была сформирована служилая "советская интеллигенция", описанная Белинковым на примере Олеши в книге "Сдача и гибель советского интеллигента".

Цветаева, вернувшаяся из эмиграции, пишет: "Прошу принять меня посудомойкой в открывающуюся столовую Литфонда" – это она уже к новой интеллигенции идет приборы мыть. И Булгаков, отложив разногласия, как-то сказал Маяковскому: "А вы знаете, что нас обоих ваш Присыпкин (то есть "Клоп". – МК) похоронит?" Их, интеллигентов прежней формации, хоронила новая служилая советская интеллигенция: Ермилов и прочие, но ничто не вечно, и "советскую интеллигенцию", в свою очередь, сменила интеллигенция антисоветская.

​Путинская контрреволюция, то есть сегодняшний возврат к Российской империи, оказалась возможной потому, что много лет подряд искусство готовило этот поворот. Не надо выдумывать: мы переживаем вовсе не реванш "чекистов" сталинской эпохи; сегодняшние чекисты особые, они миллиардеры, это рыночные гламурные чекисты.

У нынешних гэбэшников счета в швейцарских банках, виллы на озере Комо и автомобили "Порше", а чистых рук и горячих сердец фанатиков и в помине нет. Нынешние лазоревопогонные совсем не фанатики, а чрезвычайно прагматичные господа. Их корпорация пришла по стопам других воротил, и сегодняшнее гэбье соткано из того же рыночного материала.

​Сегодняшняя власть сделана из пристрастий и выгод так называемой "интеллигенции" путинской поры, из контрактов журналистов с редакциями и тв-программами, из корпоративной поруки и моды. Этот вязкий клубок взаимных выгод и релятивизма и есть путинская культура. Гламурное либеральное и напористое патриотическое творчество не противоречат друг другу. Это единая культура.

Это наша, путинская, культура, внутри которой персонажи как бы противоположных взглядов спорят, но связаны кровно. Ах, как хочется считать "чекистов" реинкарнацией Сталина, а себя самого считать реинкарнацией Мандельштама. Но дело обстоит гораздо проще.

Путиным и его коллегами построено ровно то, что "интеллигенты путинской поры" нарисовали в своих чертежах двадцать лет назад, никакой ошибки не произошло; по-другому история общества не могла бы пойти. Политики лишь воплощают нарисованные интеллигентами картины.

В конце концов, что такое условный "народ", которому сочувствуют патриоты и которого чураются либералы? "Народ" – это просто метафора в разговорах высокооплачиваемых журналистов. Никто не озабочен судьбой бабки в Воронеже: ни тот, кто посылает ее внука умирать в Донбасс, ни тот, кто предлагал бабке "свободу" в обмен на пенсию. Речь всегда шла о более или менее удачном использовании метафоры "народ" для построения карьеры – вот и все.

И, когда сегодня интеллигенция открещивается от Путина: ах, злодей, мы вот просто дружили с Березовским, мы играли с Волошиным и Гусинским, мы были свободны, строя светлое завтра с Прохоровым и Скочем, а злодей чекист подкрался сзади… – это звучит даже не наивно.

Это вранье. Круглоголовые и остроголовые принадлежат к одной культуре и одному обществу. Оппоненты едят за одним столом и дружат семьями.

Присыпкин разбогател и стал академиком. А в чека он всегда работал.

2

Горше всего то, что классическое русское искусство существовало напрасно.

Нет, "Дядю Ваню" по-прежнему ставят на всех подмостках, Достоевского с Толстым исправно путают зарубежные слависты (кто там был за империю, слезу ребенка и непротивление злу?), а Серов с Малевичем всегда будут конвертироваться в твердую валюту.

Неприятность случилась не с гламурным русским и не с имперским русским. Неприятность произошла с русским христианским гуманизмом девятнадцатого века.

То, гуманистическое русское искусство готовило отмену крепостного права. То, социалистическое искусство боролось за то, чтобы маленького человека не продавали, не слали на бессмысленную войну. То, христианское искусство было против империи, защищало обиженного и оскорбленного.

"Для того ли разночинцы рассохлые топтали сапоги, чтоб я их предал? Мы умрем как пехотинцы, но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи", – написал Осип Мандельштам.

То был завет будущим поколениям русской интеллигенции.

Но состоялся расцвет капитализма на руинах казармы – и мгновенно завет Мандельштама был забыт интеллигентами: именно хищения славили, именно поденщиной занимались тридцать лет подряд, обслуживая вкусы олигархов, и лгали самозабвенно – себе и миру. И то сказать: Мандельштам годится не на все случаи жизни – например, если верить в Шумпетера и Хайека, то Мандельштам не столь убедителен.

Стремительно приспособились к рынку: выдали рынок за свободу. Диктата райкома больше нет, за деньгами надо обращаться к пройдохам, но это ведь совсем иное дело! Путь к сердцам нуворишей найти можно, это же не стыдно!

Новым богачам внушили: "Все западные богачи собирают картины, спонсируют журналы, учреждают премии. Вы же хотите "как в Европах"? Раньше своим гостям вы только скальпы конкурентов демонстрировали – теперь будете показывать полотна русского авангарда".

Так проснулась тяга к прекрасному в бывших фарцовщиках и рэкетирах. Возле каждой акулы соткался кружок заинтересованных интеллигентов: кураторы, составители коллекций, служилые журналисты и просто советники. Отныне банкир собирает авангард, нефтяник коллекционирует Рериха, солнцевский авторитет открывает литературную премию, и оазисы для свободной мысли образуются один за другим: "Дебют", "Нос", "Триумф", Премия Кандинского! Это вам не Сталинская премия – это авторитетные люди учредили. Целлюлозный комбинат стоит за Премией Кандинского и торговля табаком и оружием за Венецианской биеннале. Как же это получилось, что успехи интеллигенции отмечаются – как сказать корректно? – персонажами, программно далекими от моральных императивов? Но клубились прикормленные интеллигенты вокруг богачей – мухи над кучей золота.

Коммунизм – это было стыдно, а вот теперь стало не стыдно. И русских интеллигентов (прекраснодушных, с их кодексом: не подсиживать, не сдавать на допросах, не подписывать писем) на этом рынке продали и купили. Когда Сергей Аверинцев (православный, депутат Первой думы, академик, признанный ученый – отчего бы не жить в стране победившего капитализма?) уехал из путинской России, он написал примечательную фразу: "Нам бы научиться не жаловаться по начальству".

Какому же начальству? Ведь коммунистов свергли! Но в те годы наметился новый тип доноса "он не входит в наш мейнстрим, не верит в рынок, он брезгует нашей корпорацией". Забыв классическое интеллигентское правило "не продаваться", измеряли успех на "продаваемость" – и продались.

Стали холуями при ворах.

Неприятно это произносить – можно обидеть искреннего журналиста, который полагает, что обслуживает абстрактную "свободу". Журналист ведь не обязан знать, что ему зарплату платит олигарх ХХ, который торгует оружием с ведома крупного чиновника НН, который состоит на побегушках у политика ММ.

Но пищевая цепочка клопа крайне короткая.

Харчевались в одних ресторанах и шампанское пили на борту хозяйской яхты.

Прислуживали гламурному образу жизни, и авангард за два-три года превратился в развлекательное конфетти.

И когда пришел "путинский режим", этому гламурному гэбэшному режиму пришлось бороться совсем не с Грибоедовым и Мандельштамом.

Сильный Присыпкин отодвинул Присыпкина послабее; так в свое время Дейнека потеснил Родченко – но ни Родченко, ни Дейнека не имеют никакого отношения к гуманистической культуре.

3

Символом нового времени в России стал коммерсант – не случайно, что идеологический флагман тех лет назывался именно этим словом. Под синонимом слова "барыга" собирались лучшие перья интеллигенции путинской поры. Коммерсант, существо малопочтенное, стал олицетворять путь к прогрессу, и ему, ничтожеству, интеллигенты били челом. "Во всем мире так!" – с той поры мы и повторяем это заклинание. Прежде наши коммунистические беды были уникальны, но отныне – когда бомбим, крадем и лижем зад начальству; когда подсиживаем, травим, пишем доносы – мы приговариваем: "Во всем мире так".

Секретарь райкома был, конечно, держиморда, но лично никого в тюрьмы не сажал. А олигарх, который директоров обанкроченных заводов закатывал в бетон, – тот злодей буквальный. Мы отлично знали, что миллиардные накопления нечестны, но этот несимпатичный факт оставался за скобками культурной жизни столицы; мы сравнивали передел социалистической собственности с Америкой времен сухого закона. Открестившиеся от партийных бюрократов, мы пили шампанское за здоровье бандитов и утешали себя: везде так!

Вот откуда это пошло, а вовсе не от сегодняшнего цинизма Лаврова и Путина, равняющего сирийские бомбардировки с иракскими бомбардировками. Формулу сравнения – "у всех так", "если можно на Западе, то и мы так будем", "по-другому не бывает" – это выдумали либеральные экономисты. А интеллигенты риторику поддержали. Если слышали, что их работодатель – вор, то смеялись над чистоплюями: "Везде воруют, демократию строить – это не лобио кушать".

Теперь сетуете на цинизм Лаврова?

Система каскадов, как называл Россию тогдашний, времен перестройки, президент Дойче-банка, устроена наподобие фонтанов в Петергофе: пока не наполнишь до краев благами главный фонтан, брызги из этого фонтана не достигнут тех резервуаров, что внизу. И вот, интеллигенция, расположенная на нижних ярусах, радовалась золотым брызгам, летящим с небес, и знать не желала, каким образом этот золотой дождь наверху образуется. То есть знали, конечно; но в те годы сформировался особый кодекс: "своего" олигарха не обсуждать, а другие, конечно, не ангелы, но ведь "время такое", "так все делают" и т. п.

К тому, что зло существует отдельно, а мораль интеллигенции – сама по себе, к этому раскладу привыкли давно. Когда шла война в Афганистане, помню, я сказал одному авангардисту, что нельзя рисовать полоски и черточки, когда страна вторглась в Афганистан. Надо (так казалось) кричать, протестовать, идти в полный рост. Но авангардист ответил: я сам и есть тот Афганистан, в который вторглись войска. Художник имел в виду, что его свобода рисовать полоски и черточки тоже под угрозой; а я имел в виду, что убивают людей.

И к войне с Украиной мы подошли с готовым рецептом поведения.

Какая цензура? На что? Мы сами себя оскопили много лет назад.

Когда десять лет назад я изобразил В. Путина, назвав президента "рыбоволком" (роман "Учебник рисования"), эпитет встретил осуждение либеральной интеллигенции. В то время Путина было принято любить.

Защищали Путина совсем не чекисты, ну что вы. Президента рыночной России защищали те, кто завтра шел по Болотной площади (письма остались, могу предъявить). Один издатель предложил политического редактора, чтобы снять неоправданные выпады, другой рассказал, что Путин – это новый император (консул) Август, а третий сказал, что если бы провидение не желало путинского правления, то нефть не была бы в такой астрономической цене. В тот год никто не жаловался – и слова "путинская Россия" не пугали. А было это вчера.

Вас не настораживает тот факт, что добрая половина "оппозиционеров" стала "государственниками"?

Скажите, а за кого наши олигархи? Вы знаете про хозяев жизни все: длину их яхты даже знаете, размер кровати в гостевой спальной, и как устроена ванная комната на частном самолете, и что подают в людской, вы только не знаете: хозяева жизни за оккупацию Донбасса или же против. Вот, купец Рыболовлев – он судится сейчас с дельцом, обманувшим его на много миллионов при покупке Пикассо, за этим процессом мир следит, а вот что любитель Пикассо думает про Украину? Там людей убивают. Ах, разве это важно – у купца серьезные дела.

На яхту к Абрамовичу интеллигенты ходят стайками – на венецианских биеннале это желанный маршрут; но на коктейлях ситуация в Донецке не обсуждается.

Ситуация тем комичнее, что олигархи "спонсируют" радикальное искусство – по замыслу как бы протестное, задающее болезненные вопросы. Но уже давно никакого радикального искусства нет.

Интеллигенция именно вот им и служила и продолжает служить – Усманову, Рыболовлеву, Березовскому, Абрамовичу.

Посмотрите на рейтинги: кто у нас самый значительный персонаж в искусстве – художников нет в этом списке – а на первом месте стоят Абрамович и Жукова. Ах, нет, искусство и нравственность – это ведь не одно и то же. Это при советской власти так считали! Не будем более дидактичными, мы свободны!

Губернатор Н. Белых, если помните, был либералом, а вот на фото он передает автомат Калашникова губернатору Крыма. Чиновник Кириенко – он был даже главой демократической партии, а вот теперь в президентской администрации. Не помните разве, что этому вот Кириенке галерист Гельман устраивал выборы? Приватизатор Чубайс – он кто, государственник или либерал? Чиновник Миндлин – вчера директор Музея современного искусства, сегодня директор Музея Андрея Рублева. Простите а как же пафос выставки "Осторожно, религия"? Идеолог Музея современного искусства Бажанов – друг Церетели, и все радикальные кураторы – академики Российской академии художеств. Про Кончаловского и Лунгина надо ли упоминать? Неловко больное трогать, но "Эхо Москвы" за кого: за красных, за белых? Там, на "Эхе" дают слово любым, и даже противникам Путина – но дадут и защитникам: плюрализм потому что. И неумолимо, силой вещей происходит так, что энтэвэшный оппозиционер Норкин славит оккупацию Донбасса на телеканале, где главным редактором работает русский фашист Дугин, а владеет каналом купец Малофеев, спонсирующий батальоны диверсантов в Украине и конгрессы евразийцев в Европе. Это фашистский канал – и что же?

Деньги не пахнут? Но скажите эту очевидную истину журналисту той, фрондерской энтэвэшной поры – он бы, пожалуй, удивился.

Да и сам президент Медведев (если взглянуть на сияющие вершины) – не он ли говорил, что "свобода лучше, чем несвобода"? Вот когда манифест "либерализма" прозвучал в полную силу. И ведь другого манифеста либерализма никогда произнесено и не было.

Но мало того, что добрая половина "протестантов" обернулась царедворцами. Хуже то, что оппозиционерам никак не разорвать отношения с государственниками.

Они друзья по рыночному прилавку. Эти рыночные связи прочнее всех убеждений – и будут плясать на общих днях рождения в обнимку, как Песков с Венедиктовым. Это для челяди ставится спектакль о непримиримых лагерях – нет таких непримиримых лагерей. Потому что никаких позиций нет в природе. И не было никогда.

Создан салон – единый рыночный салон, в котором игрушечные оппозиционеры и служилые держиморды чокаются шампанским, все давно породнились. И неловко попробовать заглянуть в щелку – такое увидишь! Чубайс – муж Смирновой, оппозиционера, и начнете следить за светской хроникой, запутаетесь: пищевую цепочку откуда надо начинать? И где заканчивать?

У Белинкова в книге "Сдача и гибель советского интеллигента" есть горькие строки: по быстроте обращения искусства в прах можно судить о степени гнусности режима. Вспомните: что из созданного за тридцать лет по заказу олигархии выдерживает критерий истинности.

Останется художник Павленский с зашитым ртом.

4

Герой нашего времени, патриотический жлоб с ружьем, пришел на старательно расчищенное место.

Не Айболит, не Пьер Безухов, не доктор Живаго, не Мастер, не окуджавский Ленька Королев – никто подобный им не стал героем нашего времени. Бандит Данила Багров и бравурный люмпен Лимонова/Прилепина появился именно потому, что никакого иного героя в обществе не стало: героев социалистических строек забыли, героев-диссидентов изгнали, а спекулянт на "мерседесе" – все же не вполне убедительный герой.

Так, из рыночного гламурного искусства выкристаллизовался бандит Моторола – результат долгой мутации.

Мы диалектику, как сказал поэт, учили не по Гегелю; так ведь и релятивизму мы учились не по Хайдеггеру, и симулякрами мы стали не по воле Дерриды – просто жизнь так устроила, что ничего полноценного из нас не вышло; никакого другого героя, помимо Моторолы, мы не сочинили – и кто же нам виноват? Мы боялись иных героев.

От постоянного заискиванья и горделивой позы, от игры в Мандельштама и лизоблюдства одновременно сформировался этакий неуловимый вертлявый характер. Вот и растворились в редакционной атмосфере междусобойчика. За свободу мы, на подтанцовках у богатых рэкетиров. Звучит обидно. Извините, сорвалось.

И вот тогда к народу обратились другие, и ведь непросто обратились, а обратились к народу от лица всего отечественного искусства. Как жаль, что это были не мы, либеральные. А мы где были? Что, простите, определили в свой "Неприкосновенный запас" (амбициозное название у издания на деньги миллиардера Прохорова). Неужели там, в неприкосновенном запасе, не нашлось ничего на черный день? Ведь пора пришла прибегнуть к НЗ.

Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк
Иль никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
Покрытый ржавчиной презренья?

Писатель-патриот Прилепин сегодня сочинил заново историю русской литературы: оказалось, что и Маяковский, и Толстой, и Чехов, и Лермонтов были за империю – и ничего, проглотили это вранье. Трюк прост – берется цитата из Чехова: "Если война – пойду на войну, врачом, разумеется", последние слова про врача опускаются. Из Маяковского берется постыдная частушка "Сдали немцы русским Львов – трудно зайцам против львов" – это Маяковский в 17 лет написал, работая в "Русском лубке", стыдился этих строк чрезвычайно уже через год. Год спустя написал поэму "Война и мир" – великую антипатриотическую и антивоенную поэму, – но его записали в патриоты. Лермонтов же написал "Валерик"! Ведь ясно же им сказано про "немытую Россию" и про "славу, купленную кровью", но нет, Лермонтова и Маяковского определили в милитаристы и патриоты.

И эту ревизию культуры Мандельштам тоже предвидел. "Чтобы Пушкина славный товар не пошел по рукам дармоедов, грамотеев в шинелях с наганами племя пушкиноведов".

Всех интеллигентов к делу нацподъема приспособили. Патриот-писатель договорился аж до Герцена, но остановился: Герцен помогал польскому восстанию, он уж точно не за империю. Впрочем, антиимпериалистический "Хаджи Мурат" и антипатриотическое "Воскресение", антивоенную поэму "Война и мир" ("Единственный человечий средь воя средь визга голос подъемлю днесь") – все это даже не вспомнили, проглотили новую агитку.

На мою критику "либеральной интеллигенции" журналисты сегодняшнего МАССОЛИТА взволнованно отвечают, а насчет имперской сущности русской культуры промолчали. Где вы все были, когда про русскую культуру врали? Выходной в те дни случился?

По сетям гуляет вымышленная история про то, как Бенкендорф допрашивает скопом всех декабристов и спрашивает у "майданников" тех времен: пробовали они создать что-то позитивное для империи? И наивные читатели, читая эту белиберду (такого разговора в природе не было: Бенкендорф не допрашивал декабристов и чин свой получил по итогам процесса, а не до), умиляются гэбэшникам былых времен. Почему же никто не разоблачил это вранье?

Бродит по сетям цитатник изречений великих людей, вымышленные фрагменты из Ларошфуко, Гельвеция, Гете, сплошь славящие Россию, хотя эти писатели никогда не говорили подобного. Публикуют вымышленную историю Ивана Грозного, в которой царь не брал Казани и не вырывал колоколу Новгородского вече язык, не сажал на кол, не пытал, не травил опричниной. И эта ахинея про патриота Маяковского, милитариста Толстого, державника Лермонтова, русопоклонника Ларошфуко и славянофила Гете – вся эта ахинея гуляет по пустым головам российских потребителей культуры.

Это вранье имперское. Но разве до того не было вранья либерального?

Исключительно досадно, что поборники имперской морали облили мочой эротические фотографии – интеллигенция сплотилась в протесте против вандализма. Но еще более досадно то, что за два года агрессии против Украины не было написано ни одной картины и ни одного романа про это преступление, и поэт Орлов (Орлуша) отдувается за всю русскую литературу.

Горько не то, что история России в который раз совершила поворот и вернула общество в крепостное и военное статус-кво. Горько то, что создана новая общественная прослойка, непохожая на прежнюю интеллигенцию, и сама новая интеллигенция этот путь империи начертала.

Мы начинали тридцать лет назад с чистого листа (в который раз!): "Моя страна подросток – твори, выдумывай, пробуй". И сотворили из общества такую оглушительную мерзость, что мир содрогнулся.

Но ведь проект имелся?

Когда встаешь на путь оправдания унижения другого во имя светлого завтра, то уже не остановиться. Чтобы войти в рынок, придется пожертвовать слабыми, – эту чудовищную бумагу русский интеллигент подмахнул задолго до того, как подписал письмо о возвращении Крыма, оккупации Донбасса и подавлении Украины.

Когда русский интеллигент подписал декларацию о неравенстве, остальное было предрешено.

Невозможно согласиться с унижением другого (того самого мужика, за права которого боролись разночинцы, Толстой, Маяковский и прочие) – и не ждать, что однажды и тебя унизят, на основании той же самой декларации о неравенстве.

Неравенство – это уже прообраз империи; в доктрине неравенства неизбежно содержатся и колониальные войны, и подавление Украины, и даже диверсант Моторола – он тоже ведет свой род из доктрины неравенства.

Подписав этот пакт с "либеральными" экономистами (а на деле, разумеется, никакого либерализма в России не было), русский интеллигент получил некие блага сразу – но долго расплачивался потом (ср. известную сделку с Мефистофелем). Согласившись на неравенство, отдали беззаветность, бесстрашие, жертвенность, бессребренничество, подвижничество – словом, отдали все то, что является характеристиками классического русского интеллигента.

Вот и дошли до фашизма – так только и бывает, по-другому никак.

Рассказывают, что Платон отказал в просьбе греческого полиса способствовать развитию законодательства – отказал по той причине, что город не мог решиться на равенство в правах граждан и в соответственном распределении благ. При неравенстве закон превращается в нонсенс. Общий закон и равенство прав – это связано вовсе не с "левой идеей", как принято думать, а с нравственным императивом.

5

Хотя на острове Утопия золото использовали в качестве унизительной меты для рабов, а Ленин предлагал в будущем делать из золота отхожие места, однако поклонение золотому тельцу совсем не Ленин осудил первым, но Моисей.

Гранты для интеллигентов – это был, по выражению Мандельштама, тот самый "разрешенный воздух", но как устоять? И осуждать это невозможно – как? Рисковать свободой уже никто никогда не хотел, никто не мог рисковать и даже презирал тех, кто рискует. Время подпольщиков прошло, отныне все дышат только разрешенным воздухом.

Каким образом покровители, галереи, премии, меценаты меняют менталитет творца, общеизвестно. Обсуждают нынче правомерность государственного заказа; но феодальный заказ преображается в государственный естественным путем, незаметно, но неумолимо. Так происходит просто по закону пищевой цепочки.

Истинная победа полицейского государства над художником заключается не в том, что государство что-то запрещает (запрет может даже стимулировать творчество), а в том, что государство нечто рекомендует. Эта мысль Белинкова подтвердилась в путинской культуре полностью.

Но рекомендовал не только малообразованный журналист Мединский – рекомендовали владельцы целлюлозных комбинатов и жены торговцев оружием, сделавшиеся держателями акций в искусстве. Сейчас необразованный журналист при власти рекомендует патриотизм; но вчера рекомендовал "рыночное" искусство.

Мы не фашисты, не привлекались и не участвовали, а что слегка замараны связями с олигархами, так это мы по рецептам Мандельштама запачкались. Далее следует цитата из журналиста Мильштейна: "Что же касается Осипа Эмильевича, то он, не просивший, но непреклонно требовавший признания и сладких пирожных в самые лютые сталинские годы, охотно взял бы деньги у любого подпольного Березовского, когда бы тот пожелал разглядеть в нем Мандельштама..." (Мильштейн).

Это удивительная фраза.

Покойный коммерсант был не просто "подпольным Березовским", зачем скромничать. Березовский стимулировал идеологию огромной страны, дирижируя Первым каналом ТВ, владея газетой "Коммерсант" и лоббируя сегодняшнего президента-гэбэшника. Полагаете, Мандельштам тоже брал бы деньги у воров, которые немного разжигают войну в Чечне, немного тушат ее же, лоббируют гэбэшника на российский трон, банкротят заводы, воруют в астрономических количествах у пенсионеров и организуют компанию Forus (в переводе "для нас"), которая включает в себя реальных хозяев страны? Полагаете, Осип Мандельштам рядом с вами стоял бы, среди служилых колумнистов? Вряд ли.

Видите ли, Мандельштам потому Мандельштам, что он чистоплюй. Гуманистическое искусство создается чистоплюями. Мандельштам давал пощечину А. Толстому, вырывал расстрельные списки у Блюмкина, он бы на яхту к Абрамовичу не пошел – ему бы стыдно стало.

Но мандельштамов среди путинской интеллигенции было негусто; такая беда случилась. И либералы оболгали Мандельштама так же точно, как писатель-патриот оболгал Маяковского, Лермонтова и Толстого. Мандельштам ворованного не брал, Лермонтов империализм не поддерживал, а Маяковский был против патриотической войны. Они разрешенным воздухом не дышали, потому погибли, а вы выживаете при любом режиме.

Ах, интеллигенция не виновата в фашизме: мы только нагнулись за пирожком (за мылом, за кошельком), а тут вдруг Путин случился сзади.

А не надо нагибаться, тогда неожиданностей не произойдет. Но интеллигенция долго стояла в коленно-локтевой позе, вот неприятность и случилась.

Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.

6

Остается добавить главное.

В этом тексте нет ни обличения, ни злорадства, а если кажется, что такое есть, так это погрешность стиля. Нет злорадства просто потому, что я сам точно такой же Присыпкин, так же точно принадлежу к генерации "рыночной" интеллигенции и почти всю жизнь прожил в обольщении и тщеславии, радуясь рыночным успехам, выставкам в музеях, гонорарам и членствам в академиях.

Если бы знать, как избежать государственного фашизма и вместе с тем не стать фигурантом корпоративного вранья, но такого рецепта нет.

Выходом кажется та коммуна художников, которую в своих мечтах видел Ван Гог, или жизнь затворника, как то осуществил Гойя в последние годы или Гоген, или Сезанн. Но от мира и его боли не спрячешься. Университеты и церкви представляют собой очевидную альтернативу рынку и империи, но даже и в них (хотя это последнее прибежище) хватает лицемерия и карьеризма.

Невозможно быть интеллектуалом и закрыться от бедствий мира, нет такой индульгенции и ничто ее не оплачивает; но пока поймешь это, проходит вся жизнь. Я не знаю, как быть, но уверен в одном: ни империализму, ни государственности, ни корпоративной этике служить нельзя.

Мне хочется закончить статью оптимистически.

Недавно читал статью украинца, который рекомендует в своей стране показывать сразу два канала: по одному должны непрерывно демонстрироваться радости украинской номенклатуры: яхты, замки, браслеты, картины, вернисажи. А по другому – бои в Донбассе, калеки и убитые.

И я подумал, что автор этих строк – надежда интеллигенции.

Изменения придут не из имперской и феодальной России. Изменения придут с майдана. Неприязнь феодальной России к майдану легко понять. Если не знать маленькую площадь с палатками – образ самоуправления, внекорпоративной демократии, – то можно вообразить нечто пугающее. А это просто вече. Майдан должен быть перманентным. Только тогда, когда третий майдан сметет власть олигархии в Украине и остановит российское вторжение, тогда возможны перемены.

И сделать это обязана интеллигенция. Не государственная и не корпоративная.

Европейский христианский гуманизм – русская интеллигенция наследует ему – вернется однажды в Европу, ставшую опять средневековой. Это будет одинокое усилие, но его достаточно.

Однажды такая интеллигенция появится в свободной Украине; и на Руси такая интеллигенция появится снова.