30 октября в День памяти жертв политических репрессий я поехал на Левашовское мемориальное кладбище вместе с группой из Санкт-Петербургского общества эстонской культуры. Это общество устроило традиционную лютеранскую службу около скромного мемориала памяти эстонцев – жителей Ленинграда и области, расстрелянных в 1937–38 годах. Тогда были расстреляны более 4000 человек. В мероприятии принял участие и консул Эстонии в Петербурге. Рядом расположен аналогичный мемориал памяти финнов, неподалеку – мемориал памяти поляков, латышей... Много памятников отдельным людям – видимо, тем, про кого удалось узнать подробнее. Неподалеку стоит большой памятник "Энергетикам – жертвам репрессий". Наверняка будут еще мемориалы – жертвам разных национальностей и профессиональных сообществ...

Никаких городских чиновников на кладбище я не заметил. Здесь нет могил, так как трупы сваливали во рвы, но есть молодые березы и сосны, к стволам которых прикреплены маленькие таблички с фотографиями или без, с именем, фамилией и годом расстрела. Или маленький камень – прямо на земле, с такой же табличкой. Общее число приехавших на Левашовское кладбище в этот день поразило меня: по примерным подсчетам, по крайней мере несколько тысяч человек. Огромный колокол, в который может ударить каждый прохожий, звонил непрерывно несколько часов.

Вспоминаю вторую половину 1980-х годов, когда стало известно о существовании строго засекреченной и надежно охраняемой Левашовской пустоши, выбранной НКВД для захоронения трупов расстрелянных. Помню глухое сопротивление в печати со стороны властей против того, чтобы этот расстрельный полигон стал местом памяти. Тогда запрет удалось сломать. Удалось бы это сделать сейчас? Я не уверен.

Ни в одной стране мира, даже в гитлеровской Германии, не было, как в СССР, такого жесткого плана-разнарядки по количеству репрессированных, расстрелянных по национальным квотам, по профессиям, происхождению, при этом по всей стране. Личность репрессированного не столь важна, требовалось заполнить "вакансию", согласно формальным данным. План, как теперь документально доказано, разработан, утвержден и подписан Сталиным. Это – кроме десятков тысяч "персональных" расстрелов, убийств, сроков, вне всяких плановых заданий... Количество людей, уничтоженных в СССР в 1937–38 годах, подкатывает к миллиону. Уже одного этого достаточно, чтобы имя выродка, руководившего преступлениями, было навечно предано проклятию. На глупые и частые попытки недоумков сослаться на миллионы доносов, на стукачей, на энтузиазм масс – иначе говоря, попытки вольной или невольной защиты преступника, попытки "замылить" вопрос об ответственности за бессудные расстрелы, – есть очень простой ответ: во-первых, тиран гипнотизировал людей, держал их в животном страхе, а во-вторых, он привлекал в помощники человеческую нечисть, вызывал во многих людях самое худшее, что в них есть. Противостоять этому – к сожалению, удел немногих, и не всегда стоит упрекать людей за их слабость. Цель Сталина такой и была: "замазать" всех сограждан виной за людоедство.

Я уверен, что с посещения Левашовской пустоши стоило бы начинать так называемое патриотическое воспитание молодежи. О чем может думать человек, глядя на березу с табличкой, на которой написано "имярек родился в 1910-м, расстрелян в 1937-м". Почему он был расстрелян? Почему расстрелянных так много? Что они сделали плохого? Кто приказал убить их?

Как ответить на эти страшные вопросы? Ведь запретить задавать их не удастся. Сделать вид, что ничего не было? Тоже не удастся, хотя советская, коммунистическая, да и нынешняя пропаганда очень этого хотели. Как сказал один видный партийный вельможа в 1960-е годы: "Наша задача – изжить из сознания людей воспоминание о 1937-м". Нет, придется признать: от этих вопросов не уйти никогда, травмированное сознание составляет часть российской общественной психики. Более того, как ни ужасно, это, может быть, единственная составляющая психики, объединяющая почти всех. Придется объяснять детям и молодым людям то, от чего мы стараемся уберечь их психику: да, были изверги, были ужасы, но мы хотим, чтобы преступления и преступники были осуждены, мы беремся сделать так, чтобы повторение этих преступлений стало невозможным.

Каким бы парадоксальным или даже кощунственным это ни казалось, именно "всеобщность воспоминаний", общенациональная травмированность советским прошлым, сочувствие к невинным жертвам может стать платформой для единения России. Ведь почти нет людей или семей, которых так или иначе не затронули сталинские репрессии. Но объединять должны не месть и не разбирательство в том, кто прав, а кто виноват, а очень простая истина, которая была попрана в октябре 1917 года: ценность человеческой жизни непреложна.

Может ли идея безусловной ценности жизни человека стать идеологической парадигмой, моральным стержнем граждан нашей страны? Может ли (и должна ли) стать главной идеей в России?Трагическая история подсказывает положительный ответ. Более того, кажется, что такое возможно только в России, поскольку другие страны либо давно уже адаптировали эту идею и не нуждаются в ней, либо не готовы к такой кампании национальной памяти.

Я не вижу никаких других столь же общих, приемлемых идей для России. Неоспоримый в своей фундаментальности факт – о победе в Великой Отечественной войне – уже не служит "скрепой". Он не работает, он выдохся не только потому, что официальная пропаганда давно опошлила эту победу, и не только потому, что есть много справедливых комментариев по поводу этой победы, но и в силу того, что из этого факта не вытекает конструктивных следствий для будущего страны.

Конечно, идея национальной памяти не может стать основой для примирения с теми, кто продолжает поклоняться Ленину, поклоняться тому, кто объявил: ценность человеческой жизни определяется лишь текущими интересами "пролетарской" власти. Ленин дал Сталину мандат на массовое уничтожение людей. Ленин начал, а Сталин продолжил уничтожение российского культурного слоя – потери, которую мы остро ощущаем до сих пор и которую будем ощущать еще долго.

Как можно реализовать идею ценности человеческой жизни? Нужны колоссальные усилия, чтобы принять такую парадигму. Придется снова пережить многое, пересмотреть и отвергнуть массу догм, к которым мы привыкли, пересмотреть отношение к прошлому, переоценить роль многих исторических событий и личностей. Можно предвидеть колоссальное сопротивление самой идее, и уж во всяком случае сопротивление ее исключительности. Есть целые категории лиц, которым эта идея враждебна по существу, особенно в ее историческом контексте (сторонники "чекизма" во всех видах в основном находятся у власти в России). Надо помнить, что нынешняя, да, пожалуй, и почти вся перестроечная власть состояла и состоит из выходцев из КПСС. Большинство россиян лишь поверхностно воспринимают критическое отношение к советской системе. "Не все было плохо" – напомню вам мягкую формулировку известного политика.

Надо будет признать: Советская Россия всегда была царством несвободы и никогда не собиралась это свое качество менять. Левашовская пустошь свидетельствует лишь об одном крайнем проявлении. Но мы знаем тысячи других, менее и более страшных проявлений этой несвободы. В чем, собственно, состояла эта несвобода во внешне относительно благополучном обществе 1960–70-х годов, большинству людей остается непонятным, и нынешнее стремление вернуться в прошлое, поощряемое властью, есть следствие этого непонимания. Об удушающей атмосфере в обществе, существовавшей в застойные годы, почти забыто, а многим вообще неизвестно.

Придется открыто признать вздорность основного идеологического тезиса советской власти, на котором основывалась концепция международной политики СССР: о двух непримиримых и противоположных мирах, мирах капитализма и социализма. Следовательно, признать все послевоенное, так называемое ялтинское устройство Европы порочным со всеми вытекающими выводами. Придется признать всеобъемлющую повседневную и повсеместную ложь, сочившуюся из всех источников информации.

До такого признания в широких кругах населения еще очень далеко. Теперь стало ясно, что перестройка, чуть приоткрывшая всем истинное положение дел в прошлом, осталась почти незамеченной большей частью общества; перестройка воспринимается просто как очередная неудачная акция власти, направленная на улучшение качества жизни. И это забвение закономерно, потому что с начала ХХI века различия между советским и нынешним обществами приобретают все более и более второстепенный характер (возможность свободного выезда за рубеж – кроме как в Турцию на отдых – касается немногих).

Главный вопрос таков: приведет ли принятие парадигмы ценности человеческой жизни к практическим результатам, например, в экономике или общественной жизни? Ответ, безусловно, "да". В той мере, в какой в первую очередь личность и жизнь человека ценны, станут невозможными избиения и пытки беззащитных людей в тюрьмах и на улицах. А в той мере, в какой человеческая мораль становится общепринятой, невозможна неприкрытая коррупция. Уважение достоинства личности поощряет инициативу во всех видах деятельности и ограничивает власть чиновничества. Власть вследствие этого не может оставаться продолжателем советской традиции – быть несменяемой, закрытой для критики широких общественных кругов. Власть не сможет оставаться по существу своему полицейской, не может возглавляться выходцами из спецслужб, сохранившими привычки к закрытости.

Противоречия между желаемым и существующим в России огромны, и пока мало надежд на их разрешение. Но главное в том, что без осознания вышесказанного значительной частью общества, без острого желания изжить советскую привычку к несвободе, без желания расстаться с недомыслием, с попугайским повторением пропагандистских штампов наша страна никогда не выйдет из кризиса. И не будет никаких гарантий, что в России не случатся новые Левашовские пустоши, а то и новые войны.

Я помню снисходительный тон, с которым восприняли работу Андрея Сахарова "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе" даже в либеральной среде. Но предсказания Сахарова оказались в основном правильными в отношении внешнего сближения капитализма и социализма. Глубинные различия до сих пор не преодолены. Надо помнить, что личность Сахарова освещала те сдвиги России к свободе, которые теперь, увы, почти утрачены.

Возможна ли смена советского кода, возвращение к забытой идее о ценности человеческой жизни, ко всему, что непосредственно следует из нее? Проблема советского прошлого для власти уже решена: власть почти все от него взяла в свой актив. Идея ценности человеческой жизни, как основополагающая для каждого гражданина России вне зависимости от его национальности, происхождения, профессии, прошлого, как показывает практика последних лет, чужда этой власти. Власть явно не заинтересована в такой парадигме и не способствует ей. Посещение Левашовского кладбища способствует.

Анатолий Вершик – российский математик, доктор физико-математических наук, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского отделения Математического института имени В. А. Стеклова, член Европейской Академии наук