Исполнилось 10 лет со дня гибели Александра Литвиненко. Образ бунтаря из России вдохновляет европейских художников. В Голландии театральный дуэт Dégradé выступает со спектаклем Polonium 210 – психоделическим перформансом без главного героя и сюжета, из которого каждый зритель выносит свое представление о России и ее радиоактивности.
Наверное, таким будет симбиоз дополненной реальности и театрального искусства будущего, когда для сильного ассоциативного переживания уже не нужны никакие наркотические препараты, а достаточно лишь погрузить сознание в определенный образно-звуковой ряд.
Без сюжета. Без персонажей. Пусть сам зритель и его ассоциативная память будут в центре, а вокруг них завертится горячечная карусель из московской подземки, мигающих огней, обрывков инструкций по безопасности на случай ядерного удара, фрагментов зловещих научных опытов, милицейских фуражек, гимнасток, танцовщиц, боксеров, воздушных шаров, которыми украшают женщину, как елку, образов надежды и безнадежности перед глазами насилия, послечернобыльского Горбачева и Путина, и наконец гибнущего Литвиненко. Наступает мелтдаун. Где мы? В какой искаженный мир мы попали? Сколько микрозиверт или микрорентген уже получили? Рассказывает участник дуэта Dégradé, актер и звукорежиссер Карл Бёукман:
Звучит церковное пение, которое переходит в композицию Pussy Riot
Карл Бёукман: Однажды в отпуске в Арденнах я увидел надпись route dégradé, то есть “дорога в аварийном состоянии”. У нас на тот момент как раз дела шли плохо с постоянной работой, вот и родилась эта ассоциация. Кстати, если вы это слово забьете в гугл, то увидите сплошные фотографии женских стрижек. Наверное, поэтому у нас масса подписчиков в "Инстаграме", но среди них много странных – например, коллекционеры голой женской груди. Готовя спектакль, мы руководствуемся интуицией. Сначала собираем огромный пласт материалов, а потом пробуем все подряд на сцене. Нам было неинтересно рассказывать историю, пояснять, как все было. Скорее, мы хотим передать ощущения, атмосферу вокруг той или иной истории. Если один раз во время подготовки спектакля рассказать историю, то потом остается висеть эта самая атмосфера, вот ее и надо ухватить, с ней работать. А рассказ живет внутри нее, как ребенок во чреве матери.
На вопрос о фигуре Литвиненко отвечает вторая половина дуэта, фламандский актер и режиссер Давид Хайсен:
Давид Хайсен: Когда я читал книгу о Березовском, передо мной возник образ Литвиненко как жертвы. Он, конечно, был бывшим сотрудником КГБ, разоблачителем, но когда мы рассказали о своих планах нескольким голландским корреспондентам, работающим в России, то они сделали круглые глаза: "Что вы собираетесь рассказывать о Литвиненко? Это же совсем не интересно! Единственное, чем он интересен, так это тем, что его отравили радиоактивным полонием!" Иными словами, бытует мнение, что убийство и иконографический предсмертный портрет Литвиненко сделали из него гораздо более крупную фигуру, чем он был при жизни.
– Я абсолютно не согласна. Литвиненко не только одним из первых сказал о том, что за взрывами домов в сентябре 1999 года и убийством Анны Политковской может стоять Кремль, но и серьезно помогал MI6 с расследованием связей Кремля с российско-испанской мафией. Все это – очень серьезно и важно. Трагедия его конфликта с российским "самодержцем" и мучительная смерть, жестокое и одновременно рассчитанное на многомиллионного зрителя отравление переносит его в разряд шекспировских персонажей.
Давид Хайсен: Для нас Литвиненко – это символ. Нас все спрашивают: "Ваш спектакль про Литвиненко?" Нет, наш спектакль далеко не только о нем.
Мы решили ухватить только атмосферу – давление, страх и одновременно открытость и свободу перестройки, свободу, которую Россия не вынесла
Карл Бёукман: У нас вообще не было задумки представить Россию в каком-то определенном свете. Мы недавно вернулись из России и привезли в том числе и много позитивных впечатлений, несмотря на то что нам, конечно, известно, как активно там работает пропаганда. Голландский зритель воспринимает спектакль как негативно окрашенный, но мы думаем, что это – влияние подсознания самого зрителя, который смотрит через фильтр собственных представлений о России. Мы ничего плохого не говорим, мы даем прочувствовать атмосферу, но зритель уже сам наполняет ее смыслами, коннотациями. Мы не даем оценок, хорошо что-то или плохо.
Давид Хайсен: Более того, мы призываем к сочувствию. Проявите сочувствие к людям, которые живут в других частях света.
Карл Бёукман: Старая песня Sympathy в исполнении Family Dogg, которую мы используем в постановке, – изначально о том, как мы сытые и одетые в наших уютных жилищах в то время, как где-то голодают люди, – актуальна и в новом контексте, и в контексте отношений России и Европы, и Запада вообще. Учитывая и то, что Россия стала страной третьего мира.
– Россия скатывается все глубже в яму мракобесия, средневековья – в особенности в плане использования образа церкви. Для вас, наверное, интересна должна быть усугубляющаяся театральность российских публичных ритуалов.
Давид Хайсен: В нашем спектакле нет персонажей как в драматической пьесе, но все фигуры что-то обозначают. Когда мы в Москве сидели на террасе модного бара "Стрелка", то кто-то сказал, что это место – перекресток всего, что символизирует современную Россию: молодежь на террасе пьет шардоне, напротив – собор, который был разрушен Сталиным, стал городским бассейном, а потом снова восстановлен и позолочен Ельциным на деньги олигархов, и в котором выступили со своим перформансом Pussy Riot, а слева – Кремль, власть.
Россия – это актуально, мы боимся Россию
Карл Бёукман: В спектакле сначала звучит церковное пение, которое переходит в композицию Pussy Riot, которую мы сами исполняем в более грубой версии, под бас-гитару (а то у Pussy Riot, с тех пор как они прославились и у них появились деньги, звук стал более коммерческий), из этой композиции вылезает голос Путина, а за ним следует объяснение воздействия полония на человеческий организм. Затем звук переходит почти за грань возможного восприятия, и Литвиненко погибает. Был ли это диссидент? Или добрый полицейский, женатый на исполнительнице бальных танцев?
– В Амстердаме Polonium 210 показали на оригинальной театральной площадке Oostblok, в Антверпене – на 19-м этаже офисного гиганта CCTower. Архитектурный ландшафт – немаловажный элемент психоделического опыта.
Карл Бёукман: Мы когда поехали в Россию, то уже частично разрекламировали проект, и нам было как-то страшновато ехать. Что оказалось глупостью, конечно, потому что такое маленькое представление для такого маленького количества зрителей никого в Москве не волнует. Это в нас говорил наш внутренний страх, особенно во мне, потому что я старше и вырос во время холодной войны. Я уже раньше был в России, и когда я первый раз стоял на Красной площади, то думал, как же долго меня ею пугали! Это было сильное переживание для меня.
– Теперь опять пугают!
Давид Хайсен: У нас это так и получилось в спектакле: первая часть – сталинское время и вообще советское, вторая часть – перестройка и Ельцин, третья часть – путинская, в которой как будто бы идет повтор первой части.
Карл Бёукман: Всё это идет больше как часть звукового фона, без лишних объяснений.
– Но ведь эти звуковые наслоения могут быть совершенно непонятны голландскому зрителю. У меня сразу возникает ассоциативный ряд: Литвиненко – радиация – Чернобыль, а у рядового зрителя?
Карл Бёукман: Нет, голландцы слышат что-то другое. Голос Путина они, правда, узнают, у него – особенный голос. Но что он говорит, им непонятно.
– И вы не хотите давать перевод?
Давид Хайсен: Нет, перевода нет. Но при этом на голландском идет текст о том, как полоний влияет на организм. На голландском идет вся новогодняя речь Ельцина, когда он вдруг за три месяца перед выборами представил преемника, так что кое-что понятно и голландскому зрителю. У нас ведь "экстремальный изобразительно-звуковой театр", картинка и звуковой ряд для нас важнее сценария и текста. Мы пытались передать ощущения от России, а не факты о ней.
– А почему вас вообще заинтересовала Россия?
Мы только потом поняли, что прошло ровно десять лет. Это было любопытное совпадение
Карл Бёукман: Предыдущей нашей постановкой был спектакль Motel Detroit о закате американской мечты. Давид очень хотел сделать что-то о Сталине. Ты же еще монолог такой ставил, да? Еще в театральном училище? Ну мы решили, что мелочиться. Давай сразу сделаем про Россию вообще. Сделали про Америку, давай теперь про Россию. Стали собирать материал. Конечно, это оказалось непосильной задачей – сделать про Россию вообще. Россия вообще никогда в жизни не влезет в час и 15 минут спектакля. Тогда мы решили ухватить только атмосферу – давление, страх и одновременно открытость и свободу перестройки, свободу, которую Россия не вынесла.
– А название спектакля Polonium 210 вы выбрали потому, что ваш спектакль оказался приурочен к десятилетию со дня гибели Литвиненко?
Карл Бёукман: Нет, сначала нам это просто показалось красивым названием и красивой метафорой – как яд, который по капле пускают в кровь всему обществу. Мы только потом поняли, что прошло ровно десять лет. Это было любопытное совпадение.
Давид Хайсен: В наших газетах ни дня не проходит, чтобы не написали про Путина. Россия – это актуально, мы боимся Россию. Но в России, по-моему, люди не очень заняты мыслями о Европе.
– Насколько я понимаю, вы хотели вызвать у зрителей ощущение сродни наркотическому трипу.
Зрителям, у которых хуже с ассоциативным мышлением, приходится тяжело первые полчаса
Давид Хайсен: Это вообще наш стиль. Про нашу постановку об Америке тоже писали, что она похожа на Дэвида Линча, вся построена на образах, что нет сюжетной линии. Некоторым зрителям, у которых хуже с ассоциативным мышлением, приходится тяжело первые полчаса. Они все анализируют, кто это – персонажи? Но это не Чехов. Мы все время меняем образы, весь спектакль играем вчетвером – наш дуэт и еще две актрисы. При этом Карл всю музыку играет вживую.
Карл Бёукман: Мы создаем атмосферу, в которой у каждого возникают свои переживания и ассоциации, и у вас, как у русской, эти ассоциации будут совсем иными, чем, скажем, у какой-нибудь Минчье из Схейвенингена, которая все свои идеи почерпнула из телевизора. С другой стороны, есть люди, которые много знают о чем-то, у них будут свои переживания. В этом-то и есть сила такого рода театра. Каждый приходит со своим рюкзаком ассоциаций.
