Иван Толстой: Владимир Морозов выступает у нашего микрофона уже давно – без малого тридцать лет. Его нью-йоркские репортажи в программах "Бродвей 1775", "Поверх барьеров", "Либерти Лайв" становились привычным для слушателя голосом Америки. Современные технологии позволяют автору вести свои передачи не из больших городов, а прямо из маленьких селеньиц, например, из такого, где живет Владимир Морозов. Свой радиоочерк он так и назвал – "Моя деревня".
Владимир Морозов: Мое первое знакомство с американской деревней состоялось давным-давно, когда мы с женой только что научились водить машину. Мне не терпелось "посмотреть страну", и мы двинули на Ниагарский водопад. А туда от Нью-Йорка 400 миль, то есть 640 километров. Юные водилы, за день мы такую дистанцию не одолели и на ночевку свернули со скоростного шоссе на дорогу помельче. Провели ночь в каком-то сельском мотеле. В конце 80-годов годов (страшно подумать, аж прошлого века) это стоило всего 25 долларов. Утром я в спортивном костюме вышел на пробежку. Сейчас вот врежу малость вдоль дороги, а там сверну в какой-нибудь лесок. Но вдоль шоссе шла бесконечная стена кукурузы. Потом – лес с неприветливой табличкой POSTED, то бишь не заходить – частная собственность. Сбежать от дороги мне так и не удалось. Остаток пути до Ниагары мы ехали не по скоростному шоссе, а по небольшим дорогам, с которых я надеялся увидеть сельскую Америку. А ей положено быть одноэтажной, как когда-то читал у Ильфа и Петрова. Где-то же ведь тут и затаилось оно, исконно-посконное. Тихая деревня, бродящие по улице куры, купающийся в луже гусь, покосившиеся избы, дырявые заборы, сортиры на огородах, колодец или, на худой конец, колонка? Но ничего этого нет. А есть какой-то бесконечный город, правда, двухэтажный. Или пригород. И пошел считать версты, пока не зарябит тебе в очи...
Потом я догадался – это потемкинские деревни. А настоящие спрятаны под асфальт. Где асфальта нет, там хитрые америкосы расстелили пластиковые стриженые газоны и расставили кусты или деревья, как в парке. Выйти, что ли, из машины и заглянуть за эту... бутафорию? С чего бы вдруг такая прибранность! Или завтра по этой дороге проедет сам президент и местные власти хотят показать товар лицом? Много позже, в 2003 году, уже будучи пенсионерами, мы с женой купили небольшой коттедж в горах Адирондак, в деревне Коринф. И отдали за него, никто не поверит, всего 45 тысяч долларов. Первый раз мы ехали в те края зимой, и нью-йоркские друзья советовали поставить цепи на колеса, неровен час, все-таки горы. Но нас снова опередил все тот же чертов президент – все сельские дороги расчищены и посыпаны песком. Бывает, с вечера прогноз погоды запугивает нас снегопадом. Но вот встаешь (извиняюсь, по нужде) часа в 2-3 ночи, а за окном в кромешной зимней тьме уже идут по дороге бульдозеры, один за одним. В городе Нью-Йорке колдобины приветствуют тебя не только на улицах, но и на скоростных шоссе. Такого безобразия не увидишь ни в одной здешней деревне.
Первое время я еще косил траву в идущей вдоль шоссе канаве, потом увидел, что дорожники делают это гораздо лучше и быстрее меня. У них на грузовике подвешена специальная мощная косилка.
Свою собственную газонокосилку я нашел в сарае, оставшемся от прежних хозяев, там же и триммер для подрезания травы в тех уголках, куда косилка не проходит. Запустить эти агрегаты не удалось, но подошла соседка Джоан Урбански и все мне растолковала. Жена уехала по делам в Нью-Йорк, я здорово простудился, и тогда другие соседи, Стив и Пенелопе Макдерри, принесли мне кастрюлю куриного бульона. Ко мне привыкли сразу, а к моему акценту нет. В то время я считал, что говорю на приличном английском. В городе Нью-Йорке проблем не было ни в магазине, ни на улице. Но жители деревни Коринф то и дело переспрашивали, они меня поначалу не понимали. Большинство коринфян и в глаза не видели не только россиян, а и вообще иностранцев.
– Вы, должно быть, из Германии?
– Нет, из России.
– А откуда из России?
– Из Москвы, из столицы.
Что было уже не совсем верно. Я родился в подмосковной деревне Сабурово. Жил там до 19 лет. Потом уехал в Прибалтику работать на рыболовном траулере. Через три года вернулся и выяснил, что стал москвичом, столица раздвинула границы, и в них вошла моя деревня Сабурово. Теперь на том месте уже давно стоят неотличимые казенные девятиэтажки. И нет бревенчатых домишек, крытых толью (хотя это устаревшее слово мужского рода, но деревенские употребляли его в женском). Нет больше колхозного вишневого сада, куда мы забирались пацанами, нет ни кузницы в разоренной церкви, ни керосиновой лавки и продуктового магазинчика напротив, где я впервые попробовал водки из граненого стакана, разлитой недрогнувшей рукой старшего товарища ровно на троих.
Хорошо эта деревня, Коринф, выстояла. И напомнила мне о моих корнях. Я – человек деревенский. Уже давно не пью водку стаканами, да и рюмками тоже нечасто, но приятно сознавать, что всегда можно зайти в один из трех баров Коринфа и разливать из поллитровки не надо.
Моя американская деревня лежит на полпути от Нью-Йорка в Монреаль. Если присмотреться к этому "полпути" на сайте Google Earth, то его перископ обнаружит мою деревню между двумя небольшими городами Саратога-Спрингс и Глен-Фоллз. Деревня тут, действительно, "лежит", потому что дома (в основном, двухэтажные) раскиданы вдоль плоского русла реки, окруженного невысокими горами Адирондак. А называется река Гудзон, и если долго по ней плыть, то можно доплыть до города Нью-Йорка и до самой Атлантики.
– И как ты там жил, в Нью-Йорке? – сочувствовал мне покойный ныне сосед Чак Баррас. – Я сам один раз заехал, так не верил, что живым выберусь. Машины со всех сторон тебя теснят, дорогу тебе подрезают, а шофера еще и средний палец показывают. Я туда больше ни ногой.
Чак Баррас жил на той же улице напротив меня. Там сейчас осталась его дочь Элли, медсестра. А Чак построил этот двухэтажный дом лет 70 назад, когда женился. До этого обитал, где родился, в доме в конце нашей дороги West Mountain Road (Дорога Западной горы), где теперь располагается его сын Дэвид, землемер. Сам Чак всю жизнь был дорожником. И все свои неполные 93 года прожил в Коринфе. В отпуск он ездил на север, рыбалить на бесчисленные тамошние озера. Помню, как в его доме постоянно говорила местная дорожная связь: "На шоссе номер 9N в двух милях к югу от Коринфа мотоциклист заехал в канаву". "К пяти часам вечера на дороге номер 10 выше Коринфа ожидается снегопад, будьте осторожны".
– Вот видишь, улыбался Чак, я по-прежнему в курсе дела.
Когда бы я ни встал, даже если бессонница поднимала меня на рассвете, Чак уже был на ногах и копошился в своем просторном огороде. Или чинил амбар. Или атаковал сварочным аппаратом фордовский грузовичок.
– Зачем ты машину уродуешь, ведь только купил? – вопрошал я.
– Ступенька тут высока для меня, вот я ее и опускаю.
– Зачем тебе, Чак, такой большой огород, ведь в доме всего ты и дочь?
– А я всю семью овощами снабжаю, внуков, племянников.
Эти многочисленные внуки-племянники всегда собирались к нему на Рождество, забивая машинами весь просторный и заасфальтированный подъезд к дому. Точно так же в дом (не помню номера) на дороге Харрис, которая примыкает к кленовой роще, в марте собирается весь клан, в том числе из других штатов. В полном разгаре страда деревенская – сбор кленового сока и изготовление из него сиропа. Из больших и далеких городов приезжают инженеры, компьютерщики, бухгалтеры, студенты. Как можно пропустить такое семейное дело! И потом, какие же это блины, если без кленового сиропа? А кабачки? Да мало ли что еще. И зачем сироп в магазине покупать, когда свой сделать можно и выйдет повкуснее?
По своему сельскому прошлому скучают не только горожане. Кажется, что сама американская деревня ностальгирует по деревне. Возле домов я изредка встречал пластиковые чучела гусей и кур, а как-то раз даже пластиковую корову. Их живые предки давно перебрались на крупные фермы. А былые владельцы стали рабочими на стройке, продавцами в супермаркетах и официантами в Макдоналдсах. Но деревню они не забыли, ту самую, которую я искал и не нашел в Америке. Ее отсутствие иногда пытаются восполнить и другим манером. Есть фермеры, которые зарабатывают показом домашней живности, которую возят по школам на потеху ребятишкам из младших классов. Однажды в поисках озер и прудов, куда пускают не только гусей, но и охотников, я заехал в деревню Fort Ann (Аннушкина крепость?). Тамошняя церковка и ее приход оказались настолько малы, что содержали только пастора на полставки. Служила этим пастором еще не старая пенсионерка, бывшая секретарша, которая совсем недавно окончила семинарию заочно. В церкви перед алтарем сидели дети и держали в руках кур, кроликов, ягнят. Это действо называлось, как фильм Стенли Кубрика "Благослови зверей и детей". Вне здания церковки оставались животины покрупнее – козы и овцы в клетках. Вокруг них тоже бродили дети. По их радостным лицам было понятно, что до этого деревенские ребятишки видели зверье только по телевизору. Да, жители Аннушкиной крепости считали, что живут в деревне, но это была не настоящая деревня, а то, что оставило от нее триумфальное шествие урбанизации. В моем Коринфе настоящих фермеров тоже нет.
Но есть огородники. Один из них, Рас (Рассел) Мелвилл, инспектор недвижимости, как-то осмотрев мой участок, заметил:
– Места у тебя хватает, тут же земли почти акр (четыре сотки) и солнце весь день, посадил бы хоть клубнику.
– А где ее взять?
– У меня и возьми, а то разрастается, лезет по всему огороду.
Я выкопал у него всего 13 кустиков клубники. На следующий сезон их уже было без счета, так что теперь я приглашал знакомых забрать хоть половину моих новоселов. В разные годы приезжали Эд Вансегерн, Фрэнк Карбо, Сара Долан, Сигрид и Фред Коч, Каролайн Стем. Хватало на всех.
Потом пошли саженцы помидоров. В первый раз я разместил их слишком близко друг от друга. Кусты помидоров выросли сплошной стеной, и для сбора плодов – хоть топором себе дорогу прорубай. Самим не поесть, так что половину урожая раздавал соседям. Дармовые овощи, кризис перепроизводства, иногда можно увидеть при дороге и перед другими домами. Если огород и урожай большие, то кое-кто устраивает возле дороги небольшой крытый прилавок. Там разложены помидоры, огурцы, кабачки и рядом ценники, написанные на кусках картона. Тут же коробка с мелочью, куда сами покупатели кладут положенное. Владельца перед ларьком нет, он занят более важными делами. О краже продукта я слышал только один раз. Кряжистый старик Дэвид, который живет недалеко от моста через Гудзон на улице East River (Восточная река, как в городе Нью-Йорке), пожаловался мне, что кто-то выгреб у него из копилки весь дневной заработок. Кто же еще, как не эти чертовы горожане, сity sleekers (городские ловчилы)! Каждое лето наезжают, без них тишь да покой. Дэвид повел могучим плечом:
– Поймаю, б..., убью!
А я про себя подумал, что уж лучше бы он их не поймал. Дэвид, инвалид вьетнамской войны, был там здорово контужен и с тех пор спит только в обнимку с винтовкой. Как-то я пытался расспросить его о войне. "Уж нет, – ответил он мне, – и так кошмары каждую ночь снятся".
А на огороде труднее было с чесноком. По неопытности я посадил его "головой вниз", и росток, прежде чем вылезти на свет, еще в земле совершал поворот на 180 градусов. Зато выросши, на своем похожем на перьевой лук стебле он выкидывал вверх что-то вроде зеленой спиральки. У нее оказался приятный вкус чеснока, но без его чрезмерной остроты. Так что спиральки можно есть без хлеба, а на базаре их надо покупать за бешеные деньги. С огородом у меня случались и другие ляпы. Так, на второй год я посадил чеснок слишком рано. Как водится, завалил от холодов толстым слоем палых листьев, но осень выпала теплой, ростки пробили это укрытие и с наступлением холодов померзли. Так что прошлой осенью я посадил чеснок уже после президентских выборов, 10 ноября. Когда ночами температура опускалась ниже нуля.
Постепенно мои аппетиты и размеры огорода росли. Как-то деревенский слесарь Джон Шарандж пришел ко мне чинить водопровод. Я тут же повел его похвалиться огородом. Он мои труды одобрил и заметил, что его соседи давно на пенсии и тоже огородничают. "Стали, как ты, фермерами". И так сказал не свой брат – городской дачник, а местный житель! Меня до сих пор распирает от гордости.
Видимо, я здорово вжился в роль фермера. Как-то в библиотеке деревни Норт-Крик (Северный ручей) после публичной лекции про обычаи здешних медведей мы с женой разговорились с местным народом. Жена сообщила, что я родом из России. На что норткриковцы тут же возразили:
– Тогда почему он выглядит как наш деревенский фермер!
Изрядно поношенные джинсы, широкие удобные подтяжки, видавшая виды толстовка. А чему удивляться? Ну, нашел себя человек!
И не я один...
Но сначала про Норт-Крик, деревню и железнодорожную станцию, пока не проехали. В середине сентября 1901 года, когда ночной туман еще покрывал низины, именно в Норт-Крик на рассвете спустился с горы Марси с группой друзей необычный отпускник – вице-президент США Теодор Рузвельт. Путь с горы Марси и днем занимал семь часов, а группа Рузвельта шла всю ночь. В горах его застала телеграмма о покушении на президента Мак-Кинли. Тогдашняя Норт-Крик, небольшая деревушка, теперь еще и прелестный горнолыжный курорт. А на станции Рузвельту сообщили, что президент скончался. Это произошло в том же штате Нью-Йорк в городе Буффало, куда президент Мак-Кинли приехал на панамериканскую выставку.
Приняв присягу, Рузвельт стал самым молодым американским президентом за всю историю страны, включая наши времена, ему не исполнилось еще и 43 лет. Да, а другой из поселившихся в деревне горожан, возвращенец вроде меня, – здешний уроженец Тодд Морроу. Он окончил Колумбийский университет и работал адвокатом в Манхеттене. О чем еще мечтать! А Тодд вернулся в Коринф, где заработок у адвоката в разы меньше. Зато вокруг живут родня и друзья. Сейчас его офис на Мэйн стрит (Главная улица) напротив методистской церкви. Главная улица, которая, впрочем, ничем не отличается от других неглавных. А дом на окраине Коринфа. Там у него свой курятник. Вокруг дома огромный участок – в основном сосновый бор, где Тодд охотится на оленей. Даже после того, как эта охота чуть не отправила его на тот свет. Однажды Тодд подстерегал зверя на самодельной охотничьей вышке, у нее подломилось ограждение, и он свалился на землю. Причем прямо головой. Поднялся, подобрал ружье и пошел домой, благо это было шагов 300 всего. Жена тут же отвезла его в больницу, где с ужасом обнаружили, что охотник сломал шею.
– Говоришь, сам дошел от вышки до дома? – недоверчиво переспросил врач и покачал головой. Спорить не стал, так как после падения у пациента могло быть что-то не в порядке с головой. Тодда Морроу спасло то, что еще со школьных времен он – качок. Три-четыре раза в неделю ходит в деревенский спортзал и ворочает железо. Так что шейные и прочие мускулы у него дай бог каждому. Они и удержали буйну голову у него на плечах, когда поломанный шейный позвонок для этого уже не годился. На земле, принадлежащей Тодду, есть большущий пруд из тех, что называют бобровыми. Когда-то давно трудолюбивые звери построили плотину на протекавшем через болото ручье, и он разлился в настоящее озеро. С разрешения хозяина я стрелял там гусей. Надевал бродни, не те, которые до паха, а другие – почти до горла. Чтобы не ухнуть с головой, шел по пруду, нащупывая дно двумя длинными палками. Сзади привязанная к моему поясу плыла специальная пластиковая лодчонка, а скорее, корыто, в котором обычно возят за собой скарб любители подледного лова. Я же грузил в корыто ружье, чучела гусей, термос с чаем и патроны. Расставив чучела метрах в 15 от себя, я опирался на упавшее в пруд дерево и, стоя прямо в воде, ждал заката, когда и начинается самый лет. Надо признаться, что такие подвиги были мне по плечу в бытность молодым парнем, до того, как стукнуло 70. Теперь об этом стоянии по грудь в воде и вспомнить страшно.
К этому месту моего повествования горожанин уже успел подумать, что у нас в Коринфе все мужское население упало с вышки головой вниз и крепко ушиблось. Понятно, что с нашей, деревенской точки зрения, упали как раз они – жители Нью-Йорка. А в деревне охота – это образ жизни. В каждом втором доме по три-четыре ствола.
Впрочем, горожане тоже не прочь выбраться на природу. На выходные дни в октябре-ноябре забиты все номера в отелях и мотелях северо-восточных штатов страны. City People из Нью-Йорка и Бостона приезжают сюда, чтобы посмотреть, как загорается листва красными, оранжевыми и пурпурными цветами. Капризная погода в горах Адирондак туристов не пугает. Здешние жители говорят – если вам не нравится наша погода, подождите 10 минут – и она изменится. Иногда дождь сменяет солнце раза по три на дню. И тут же меняют цвета березы и сосны за моим огородом, метрах в 30 от веранды. А с нее часто можно увидеть, точнее, сначала услышать, а потом, приглядевшись, увидеть гигантские темные углы, нацеленные острием на юг, – стаи канадских гусей, высоко-высоко в небе.
Помню, еще не зная местных порядков, я как-то спросил полицейского на озере Тринадцатое.
– А гусей стрелять у вас тут можно?
– Сколько хотите, чем больше, тем лучше. Они у нас тут всё загадили – и школьные стадионы, и пляжи.
В сентябре дневная норма отстрела местных канадских гусей (здесь их зовут канадцами) составляет восемь птиц. С конца октября открывается сезон на перелетных, стаи которых идут транзитом уже из Канады. Тут в разные годы разрешается добыть три-пять птиц в день.
Американская деревня часто остается деревней, даже перестав ей быть. Эд Вансегерн, работяга с закрытой ныне бумажной фабрики, а потом мэр деревни Коринф, как-то дал мне справочную книжку огородника. Позже я решил ее ему вернуть. Позвонил, постучал. Не отвечают. Потянул дверь – не заперто. Вошел, окликнул – никого. Оставил книжку на кухонном столе.
– Эд, ты что, забыл тогда дом запереть?
– Нет, мы не запираем. И жена тоже.
– Так ведь обворуют!
– Мы тут 50 лет живем, никто не обворовал. Я и ключи от зажигания в машине оставляю.
Эду Вансегерну 75. Это крепкий рослый мужик. Ходит он медленно и мешковато, потому что пару раз сильно повредил позвоночник и перенес несколько операций. Но сила в руках прежняя. И два-три раза в год несколько прихожан пресвитерианской церкви во главе с Эдом, все вполне крепкие пенсионеры, ездят в Луизиану, Флориду и другие штаты восстанавливать жилье после очередного стихийного бедствия. Пашут бесплатно.
Интересно, почему горожане считают деревенского человека нерасторопным увальнем? Может быть, житель деревни просто экономит силы? Он весь день вкалывает. И приходя домой со смены – тоже. Уже только обретя собственное жилье в деревне, я понял слышанную сто лет назад присказку бабушки "дом невелик, да лежать не велит". Прополоть и полить огород, подправить покосившийся сарай, скосить подросшую траву, наколоть дров и сложить их в поленницу, подновить пластиковую изгородь вокруг огорода – защита от оленей. Это мои заботы, а предкам надо было еще подоить корову, задать корма другой домашней живности, накосить сена корове на зиму, подшить старые валенки, залатать рукавицы.
Как объясняла бабушка, "в городу" мужик пьет, потому что ему делать нечего. Пришел с работы и во двор в домино играть, а там как без бутылки. "В городском дому что еще делать? Только на боку лежать, хоть пьяным, хоть трезвым".
А иным деревенским и обычной дневной работы мало. Мой первый поход к новому в нашей небольшой клинике физиотерапевту Линзи Смит не состоялся. Из регистратуры позвонили и сказали, что у нее заболел ребенок. Потом, уже попав на прием, я спросил, как там ее дитя. Мальчику оказалось всего 10 месяцев. Хворь прошла. И благодарная за мой вопрос Линзи Смит рассказала, как помогали ей с сыном две дочери 10 и 7 лет. Мы разговорились, и оказалось, что все три ребенка взяты на воспитание из неблагополучной семьи. Двух старших могут вскоре забрать дальние родственники, но Линзи надеется, что хотя бы младшего ей разрешат усыновить. Сама она иметь детей не может, вот они с мужем и решили. На фотографии две девочки-метиски держат за руки совершенно белокожего мальчика. А он удивительно похож на саму Линзи, такой же круглолицый и белокурый.
Понятно, что не все здесь такие fair and square (чистенькие и честненькие). В моей деревне Коринф и в других кое-кто варит амфетамин. Эпидемия этой наркоты дошла и до деревень в северных штатах страны. Чего лично я в толк не возьму. Ведь вот же – есть рядом винно-водочный магазин с широким размахом цен. В универсаме залейся пивом тридцати сортов. При желании напиться можно за копейки.
Мой бывший сосед Майкл Урбански баловался марихуаной. Под кайфом заводил подруг на стороне. Для встреч снимал комнату в каком-нибудь мотеле. Не пойму, на какие шиши, потому что ни на одной работе Майкл долго не задерживался. Потом жена Джоан раскрыла его левые ходы – деревенский Казанова зачем-то хранил в бумажнике квитанции из мотелей. После развода он лечился от наркомании, снова не работал и подал в суд на бывшую жену: мне, мол, не на что жить, и потому требую с бывшей супруги алименты на мое содержание. Он их, конечно, не получил, но сама его попытка – это чисто американский сюжет. А как же, равенство, стирание граней между мужчиной и женщиной. Дуй до горы!
Иван Толстой: Володя, кстати, о стирании граней. Из вашего рассказа получается, что в Америке почти нет разницы между небольшим городом и деревней. А ведь в английском языке для этих понятий существуют два разных слова – TOWN и VILLAGE.
Владимир Морозов: Знаете, Иван, я тоже обратил на это внимание. Слова остались, а понятия изменились. И сегодня разница между городом и деревней в России гораздо больше, чем между town и village в Америке, где они часто неотличимы. Я не раз слышал, как люди употребляют здесь village и town в качестве синонимов. Мне даже кажется, что знаменитая в свое время фраза о "стирании граней между городом и деревней" могла появиться в программе коммунистов СССР после того, как один из их идеологов побывал в Америке и увидел стирание этих граней, так сказать, наяву.
