Они расходятся каждый в свой угол, как боксеры на ринге, а потом вдруг рвут в центр и обрушиваются друг на друга, не соблюдая дистанции, правил и прочей уже не важной в момент схватки чепухи. Рефери благоразумно дистанцируется, стараясь не попасть под горячий кулак. Да и какой уж тут рефери, в лучшем случае хранитель нейтралитета, что, впрочем, тоже порой наказуемо. Потом все снова расползаются по углам до следующего повода сцепиться "в сраче", как это называется на языке российского "Фейсбука". Арена на какое-то время пустеет, затихает зал, умиротворенно сосредоточившись на котиках, шаблишечке, морских пейзажах, отказе от курения и дневниках любимых чад. Но никто не расслабляется. Поводом сцепиться может стать что угодно и в любой момент: чей-то пост, какое-то событие, телепрограмма, заметка, фильм, спектакль, выставка, персона.

Нас объединяет прекрасное: желание помочь тем, кому нужна помощь. Хорошо, что это есть. Желание и возможность, если она есть, помочь бесспорны, не подвержены сомнению, теория малых дел в действии дает ощущение, что хоть что-то полезное можешь, хоть как-то, что ты не равнодушный диванный никчемный мозг, пришпиленный к компьютеру; что ты хороший и делаешь хорошее по мере возможностей в эти не твои времена, которые, как известно, не выбирают.

Но время, которое мы проживаем, и реальность, в которой вместо со страной живет русский (по языку) "Фейсбук", часто – и все чаще – требует определений и определенности. Оно подкидывает этические тесты, играет с нами и нами, разводит, смеется, предлагает сделать выбор. В запале очередного спора перестаем осознавать, что в сущности коллективный разум, обрушивающийся на того, ту или то, – словесное побивание камнями. И в лучшем случае в какой-то момент хватаемся за голову и Евангелие от Иоанна. В худшем становимся филиалом ада, тянемся к кнопке "забанить", чтобы чужие мрачные страсти и ненависть не оскверняла наше вроде частное, хотя, конечно же, коллективное пространство.

Странным образом обретенная самость, право на частное, на инакомыслие и инакодействие, на слово и молчание, отказ от бесконечного коллективного всего, подаренные девяностыми после прощания с социализмом, оказались в двухтысячные пойманными в (социальные) сети. Соцсети в ситуации завинчивания гаек оказались свободным пространством, важным для людей, чьи стилистические и не только разногласия с властью лишили их иных площадок. И здесь довольно часто приходят митинги, на проведение которые не надо испрашивать разрешения.

Так мы вернулись к коллективному. Мы ходим на одни и те же спектакли, на одни и те же тусовки, в одни и те же бары-рестораны, восторгаемся одними и теми же книгами, смотрим одни и те же фильмы, читаем одни и те же заметки, оцениваем, ругаем, восхищаемся и вообще живем групповой жизнью. Да, своей группы, но от этого не менее групповой. И мы подвержены ее влиянию, даже если стараемся минимизировать его. Бытие в сети стало для значительного количества людей частью жизни. И хочется, чтобы хотя бы эта виртуальная жизнь была комфортна, потому что реальная для довольно многих не слишком уютна. Но построить стену, отделяющую реальную жизнь от сетевой, невозможно, поэтому первая с завидной регулярностью вторгается во вторую, в том числе с вечным вопросом о человеке или твари дрожащей.

Мы бесконечно рефлектируем о рукопожатности, пытаемся найти выход из ситуации, когда хочется сохранить лицо, но при этом не быть никому, кроме себя, судьей. Слово "конформизм" не произносится. Не понимаем: если не компромисс, то что? Война? Люди связаны тысячами незримых нитей, реально знакомы, вместе работали, вместе выпивали тогда, когда все еще было иначе и все еще занимались иным. Вот этот, да, сукин сын – и гореть ему в аду за голосование в Думе, но помог моей подруге в тяжелой ситуации, и вот тот противный и облизывает власть, но пожертвовал деньги для больных детей, а тот, да, работает на президента, но остался нормальным вменяемым человеком. Любая попытка вывести эти болезненные вопросы в черно-белый спектр вызывает сетевой взрыв. Взрывается объединяющее вроде бы пространство, молниеносно превращаясь в то, во что неминуемо превращается любое коллективное – в собрание. Некто свысока кидает перчатку остальным, такое складывается ощущение, потому что категоричное суждение вынесено в паблик и неминуемо звучит как укор другим, даже если так не предполагалось. На самом деле "бои" в русскоязычном "Фейсбуке" довольно часто возникают тогда, когда предложенная кем-то тема попадает в нерв, который ноет у любого думающего человека.

Мы знаем, что есть зло, и знаем, что есть зло, и знаем историю, и вроде все понимаем, но живем здесь и сейчас, и разрыв давних связей, выбор для кого-то оказывается невозможным, для других (тоже все понимающих) – прагматически не нужным. История с интеллектуалами, подписавшимися за "Крымнаш", и дальнейшая понимающая реакция общества доразмыли грань между "стыдно" и "не стыдно". После Крыма публичные споры в соцсетях и обостренная реакция по самым неожиданным порой поводам стали нарастать.

Когда возникает кто-то весь в белом – это вызов, ринг, клинч. Художник говорит: я с этим человеком не могу быть в одном зале, потому что он творит зло. Имеет полное право. Я бы считала, что не обязательно об этом сообщать. Но, с другой стороны, подразнить коллективную среду свободой выбора совсем не лишнее. Тот, о котором говорит художник, – администратор, работающий на зло, но время от времени вспоминающий и напоминающий, что он тоже художник, пускающий в эфир после бешеного Кургиняна "Последнее танго в Париже" без купюр, или фильм о Бродском, или сериал о Новочеркасске, или фильмы Леонида Парфенова. Как сказал один мой приятель, раньше был эзопов язык, а теперь эзопов глаз. Возможно, ему хочется, чтобы это понимали именно в той тусовке, чье мнение не имеет никакого значения в стране, которую он помог построить, но лично ему все еще не безразлично. Понять это просто. Более того, понять это проще, чем отказаться понимать.

Русский "Фейсбук" стал летописью в том числе и наших моральных терзаний, попыток понять границы собственной толерантности. Споры об этике, которая, как верно заметил Андрей Архангельский, "становится политикой, этическое теперь и означает политическое, и выясняется поразительная вещь: интеллигент – в этом главном своем качестве – снова становится политическим актором". И скорее всего, это становится универсальным явлением, не только российским, по мере того как расширяется пространство политического дискомфорта в реальной жизни.

Спустя годы это будет весьма драматическое чтение, если кому-то все же придет в голову собрать посты и эти наши "срачи" хотя бы в один том "Фейсбук, наше время". Помимо всего прочего это кардиограмма эмоций, настроений, таких неуловимых фактической историей тонкостей и сентиментов. Не знаю, приятно ли нам будет заглянуть в это зеркало. Зависит от того, из какого будущего мы будем оглядываться назад.

Наталья Геворкян – журналист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции