О причинах, которые вызвали Февральскую революцию 1917-го, никому не дает соврать сам главный пострадавший от нее – царь Николай. "Кругом измена и трусость и обман!" – записал он в дневнике после, того как издал Манифест о своем отречении. И добавил: "В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого". Так мог бы написать простой подданный империи после очередного скандала с женой, перед которой не был виноват. Поражают и эти слова: "после пережитого" – после того, значит, что уже прошло-проехало, оставив только тяжелое чувство.

Таков он был всю жизнь: не различал, подобно многим обычным людям, что важно, что не очень. И все воспринимал одинаково: как что-то сугубо личное, домашнее. По-своему счастливый маленький человек, он не знал ни душевных потрясений, ни взрывов ума, ни игры воображения. "Как они меня любят!" – вяло заметил, глядя однажды на толпу простонародья, согнанного встречать его.

Что означали слова: "Кругом измена и трусость и обман!"? Они означали, что царизм всем надоел, опостылел по самое не могу. Всем: крестьянам, рабочим, солдатам, офицерам, чиновничеству, попам, студентам и гимназистам с их учителями и властителями их дум. Всем, хотя по имени его называли не все. Но несоответствие царя его обязанностям только отражало намного более серьезное несоответствие.

Речь даже не о том, о чем сказано у Солженицына: сверху – красная сотня, снизу – черная, а между ними затиснута горстка людей дела, предпринимателей. Опоздавший русский капитализм просто не был настолько состоятелен, чтобы обеспечить сносную жизнь огромному большинству почти безграмотного населения, не желавшего к тому же ничего менять в своем быте. Но все равно: не от народного недовольства больше всего страдал капитализм. Его главным противником была царская бюрократия, чиновничество. Всюду рогатки, взятки, поборы, всякая и всяческая несуразность. "Не помогают – так хотя бы не мешали", – вздыхали начинающие фабриканты и заводчики точно так же, как нынешние. Царизм надоел и сам по себе, и под конец – со своей войной. Тому, кто еще не читал, а теперь прочитает его тайные договора с западными союзниками, предстоит не совсем заурядное переживание.

Что собирались получить после победы? Среди прочего – черноморские проливы и Константинополь. Как раз то, чего русскому человеку не хватало для полного счастья, не правда ли? Как Крыма в 2014-м… "Истамбул, Константинополь", – наяривает и сейчас забегаловка где-нибудь в Угличе или Моршанске, не подозревая, что это – отзвук чужих забот.

Istanbul was Constantinople
Now it's Istanbul, not Constantinople...
So take me back to Constantinople...

Был Стамбул Константинополем,
Теперь это Стамбул, а не Константинополь…
Эх, вернуться бы мне в Константинополь!

Уже при Хрущеве, году в шестьдесят третьем, в Генштабе была однажды лекция для высшего офицерства. Лектор, военный историк, штатский человек в очках, рассказывал о "броске на Балканы" как о мечте, переходившей от одного поколения правителей России к другому. Зал оставался безучастным. Мысли этой аудитории впервые в русской истории витали в районе Карибского моря. В тишине раздался только один густой голос: "Прос…али Дарданеллы!" Голос принадлежал маршалу Ротмистрову.

Можно, таким образом, сказать, что царизм был сброшен не совсем успешным ходом войны. То есть его убрали за то и потому, что он не смог преподнести русским Константинополь. Получается именно так. Противников этого объяснения будет много, но сегодня – чуть меньше, чем года три назад. В феврале 1917-го генералам и думским деятелям показалось, что именно в сумбуре демократических преобразований они, наконец, управятся с этим старинным богоугодным делом. Вот и в наши дни они есть в оппозиции, люди, и серьезные, которые рассчитывают, что, облагородив путинизм демократическим маневром, смогут удержать его приобретения, а если повезет, то и сделать новые.

Анатолий Стреляный – писатель и публицист, ведущий
программы Радио Свобода "Ваши письма"

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции​