Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода - радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, и это новый выпуск программы "Культ личности", который вы также смотрите на телеканале "Настоящее время". Наша программа не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Самый молодой за всю историю нашей программы у меня сегодня гость – пианист Лукас Генюшас. Несмотря на свои 26 лет, знаменитый пианист, лауреат многих конкурсов, в том числе Конкурса имени Чайковского.
Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода - радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, и это новый выпуск программы "Культ личности", который вы также смотрите на телеканале "Настоящее время". Наша программа не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Самый молодой за всю историю нашей программы у меня сегодня гость – пианист Лукас Генюшас. Несмотря на свои 26 лет, знаменитый пианист, лауреат многих конкурсов, в том числе Конкурса имени Чайковского.
(Видеосюжет о Лукасе Генюшасе, в начале которого - запись 1999 года: юный Лукас Генюшас за роялем. Закадровый текст:
На этой домашней видеозаписи нашему герою, Лукасу Генюшасу, девять лет. Объявляет его выступление бабушка, знаменитая пианистка и педагог, профессор Московской консерватории, народная артистка РСФСР Вера Васильевна Горностаева. С самого начала став его главным педагогом, она им и оставалась вплоть до своей смерти в 2015 году. Хотя в семье Лукаса все музыканты вплоть до третьего колена: мама – пианистка, профессор консерватории Ксения Кнорре, отец – тоже знаменитый пианист, литовский, Пятрас Генюшас, дед со стороны отца – известный литовский дирижер, – в исполнителя высочайшего класса вырастила Лукаса именно бабушка. Она его привела к первым победам, к премии Шопеновского международного конкурса, а вот до главного его на сегодняшний день триумфа, 2-й премии Конкурса имени Чайковского, Вера Васильевна не дожила буквально несколько месяцев. Но ее уроки, надо полагать, еще долго будут служить свою службу молодому пианисту.
В исполнении Лукаса Генюшаса звучит мазурка ля минор Шопена).
Студия
Леонид Велехов: Прежде всего, хочу вас поздравить, как я слышал от нашей общей знакомой, а моей еще и коллеги, Лены Глушковой, с совершенно сногсшибательным успехом вчерашнего концерта в Большом зале Консерватории. Так что, вы еще и именинник по сути дела.
Лукас Генюшас: Спасибо.
Леонид Велехов: А теперь начнем разговор по существу. Вы ведь баловень судьбы, не так ли? Что называется, на блюдечке с голубой каемочкой все получили. Как вы сами считаете, замечательная ваша бабушка, папа, мама – это все вам обеспечило какой-то гандикап в вашей карьере? Я, конечно, имею в виду, как вы сами понимаете, не блат какой-то примитивный.
Лукас Генюшас: Я надеюсь, что вы не имеете это в виду. Конечно, мой ответ – да. Моя судьба была в каком-то смысле предопределена той семьей, в которой я родился. В первую очередь бабушкой и ее влиянием, но и всей культурной средой, музыкальной средой, которая меня окружала. В этом есть некая привилегированность.
Леонид Велехов: Конечно. Элитарность.
Лукас Генюшас: Элитарность помимо моей воли.
Леонид Велехов: Получается, что вы музыкант в третьем колене, причем, и по папиной, и по маминой линии.
Лукас Генюшас: По маминой – в четвертом.
Леонид Велехов: В четвертом даже!
Лукас Генюшас: Да, да. Моя прабабушка была первым музыкантом в семье.
Леонид Велехов: Ну, потрясающе!
Лукас Генюшас: Прабабушка моя работала большую часть своей жизни буквально в 200 метрах отсюда.
Леонид Велехов: Это где?
Лукас Генюшас: В школе, которая сейчас называется "Школа имени Шопена". Она была школой имени Мясковского в советские времена. Это была старейшая музыкальная школа Москвы, в которой она преподавала.
Леонид Велехов: Она и остается очень знаменитой школой.
Лукас Генюшас: Это специальная школа. Туда достаточно серьезный отбор идет. Музыкальная история нашей семьи вся где-то из этого района Москвы.
Леонид Велехов: Так в жизни часто бывает, топчешься, на самом деле, на маленьком пятачке. Хотя ваша судьба исполнителя и гастролера, конечно, кидает вас с какой-то феноменальной скоростью на феноменальные дистанции. Тем не менее, еще посмотрим, как сюда куда-то, на на этот пятачок Москвы, вас жизнь еще вернет.
Когда вы сели впервые за инструмент? Кто вас за него усадил? Было ли это полностью добровольно, или все-таки с каким-то элементом доброго насилия? Как это все произошло?
Лукас Генюшас: Мне нравится ваше обтекаемое, но очень точное определение. Это было именно так в моих отношениях с бабушкой, в первую очередь – такое мягкое, такое благонамеренное насилие. (Смех в студии). По рассказам моих родителей, это происходило где-то в возрасте 3-4 лет, когда у меня возник первый интерес, какие-то первые поползновения. Я не отличаюсь блестящей памятью, поэтому сам я не помню, что было в те годы моей жизни. Но, говорят, возник интерес к клавиатуре, я потянулся к ней, пытался что-то подобрать, едва пальцем доставая до клавиатуры в силу роста. И где-то к пяти, наверное, годам, меня решили начать учить как-то более прицельно. Я был у разных педагогов, в основном, друзей семьи, потому что, конечно, музыкальная среда как-то меня взяла под опеку. Мама никогда со мной не занималась, и папа никогда со мной не занимался, потому что решили не портить семейные отношения. Дистанция слишком маленькая личностная, это мешает. В музыке лучше этого избегать близких родственных прямых связей. Потому что здесь нужна какая-то здоровая дистанция между педагогом и учеником, которая у меня была впоследствии с бабушкой всегда. Она все-таки - через поколение. И еще была специфика ее характера. Она умела построить так отношения. Она была профессионалом.
Леонид Велехов: Плюс она уже была все-таки классической личностью, а не "просто бабушкой".
Лукас Генюшас: Да, да, да. Она была классической личностью, это точно сказано.
Леонид Велехов: Я ошибаюсь или нет, что вы с 12 лет принимаете участие в конкурсах?
Лукас Генюшас: Да. А в детских конкурсах с 11 лет, на самом деле.
Леонид Велехов: Это какое-то по нынешним временам уникальное достижение?
Лукас Генюшас: Нет.
Леонид Велехов: Вот в советское время было такое поветрие детей-вундеркиндов, именно исполнителей.
Лукас Генюшас: Конечно, знаю.
Леонид Велехов: Хотя я не помню среди них, кстати, пианистов. Скрипачи были.
Лукас Генюшас: Евгений Кисин.
Леонид Велехов: Да, но я беру более давние времена. Буся Гольдштейн был такой, знаменитый скрипач. А вы вундеркинд?
Лукас Генюшас: Нет, я думаю, что меня таким образом не "упаковывали". Меня скорее готовили к какой-то длинной профессиональной судьбе, взрослой. Я начал рано появляться на сцене, и это нормально, если ты собираешься прожить жизнь на сцене. Но из этого не делался какой-то фетиш, культ. Вундеркиндов мы наблюдаем и сейчас. Много очень молодых пианистов, которые к 14 годам уже весь мир объездили. Они уже немножко, честно говоря, изуродованные личности, потому что у них жизнь проходит где-то не там и не так, где и как ей должно проходить. По крайней мере, сформироваться должна личность сперва. Я начал активно концертировать после 20 лет. Это все-таки уже возраст зрелый.
Леонид Велехов: Да. И в связи с этим, это уже и к вашей биографии вопрос: в 12 лет насколько адекватно можно понять Шопена, Бетховена, не имея собственного запаса каких-то жизненных впечатлений и размышлений?
Лукас Генюшас: Здесь преимущество - какой-то непосредственный контакт с музыкой, что бывает очаровательно у детей, чище и правдивее, чем у взрослых.
Леонид Велехов: Ах, так?!
Лукас Генюшас: Да. И очень часто интерпретации именно музыкантов, казалось, неопытных, свежих, зеленоватых, правдивее, они как-то искреннее. Да, конечно, в них нет ощущения глубины прожитой жизни, понимания каких-то идей, вложенных автором. Но вместе с тем ребенок может почувствовать и понять какие-то вещи более точно на интуитивном уровне, чем взрослый. Но вы знаете, можно же этому пример найти и в жизни, когда дети вдруг говорят какие-то невероятно глубокие, тонкие вещи. У них вдруг возникают какие-то мысли, которые в голову не приходят взрослым, а выясняется, что они попадают в точку.
Леонид Велехов: Но это какие-то мгновения...
Лукас Генюшас: Да, это как откровение, как ясновидение какое-то. Музыка как раз находится в той области, где бессознательное многое открывает. Через музыку ты погружаешься в какое-то полутрансовое состояние, будучи на сцене. Как настоящий артист ты должен туда погрузиться и оттуда транслировать что-то. Поэтому то, что транслируется иногда детьми, бывает удивительным. (Звучит этюд фа минор Шопена). Если говорить обо мне, например, то я иногда слушаю свои детские записи и понимаю, что не смогу так сыграть даже сейчас, когда мне всего 26 лет.
Леонид Велехов: Серьезно?!
Лукас Генюшас: Да! Вот с такой неподдельной юношеской энергией, и с такой какой-то наполненностью, жаждой жизни. Такой неудовлетворенной еще.
Леонид Велехов: Как интересно! Я-то как раз по неразумности своей считал, что в том-то и проблема, что дети удивляют за счет техники, уже, так сказать, недетской, не понимая на самом деле, что они играют.
Лукас Генюшас: Не всегда.
Леонид Велехов: Да, я вас понял: не понимая рационально, они вместе с тем понимают.
Лукас Генюшас: Да, иногда точнее, иногда глубже, чем взрослые и маститые.
Леонид Велехов: Вот это здорово! Занятие музыкой детства не лишило?
Лукас Генюшас: Я бы сказал так... Мое детство бережно сохранялось и терпеливо оберегалось и оборонялось от натиска моей бабушки моей мамой. (Смех в студии)
Леонид Велехов: Был найден баланс.
Лукас Генюшас: Я сейчас немножко преувеличиваю, конечно, но действительно мама выступала в роли адвоката нормальности в детстве. А бабушка как профессионал с советской закалкой понимала, что из меня нужно делать настоящего музыканта. И эта тропа усеяна жертвами. (Смех в студии)
Леонид Велехов: Бог ты мой! (Смех в студии)
Лукас Генюшас: Жертвами моей жизни. Я должен был пожертвовать тем, тем и тем ради высшей цели.
Леонид Велехов: Когда она поняла, что ее усилия дали плоды, что все состоялось?
Лукас Генюшас: Я думаю, что поворотный момент в моей жизни был связан с Конкурсом Шопена в 2010 году, когда я там получил вторую премию. Затем последовало приглашение в очень многие страны с концертами. Я стал активно концертировать на международной арене. И когда это начало происходить, уже само собой, помимо ее попыток меня куда-то подтолкнуть, когда я стал жить какой-то независимой концертной жизнью, я почувствовал в ней невероятное облегчение.
Леонид Велехов: Как интересно!
Лукас Генюшас: Она поняла, что все эти годы кровавой борьбы (Смех в студии) оправданы. Так что, я думаю, это где-то к 2010 году особенно ясно проявилось.
Леонид Велехов: Вас за рояль усадила бабушка. А кто из композиторов вас усадил за рояль? Кто был вашей первой любовью?
Лукас Генюшас: Я не буду оригинален. Мы говорили о том, что был какой-то момент, когда я почувствовал, что я хочу этим заниматься, что какие-то другие дороги не смотрят на меня. Это был момент, который был связан с конкретным сочинением, с конкретным композитором, с музыкой – это был Рахманинов. Он меня совершенно увлек. Он меня совершенно забрал.
(Звучит Рахманинов, прелюдия соль минор, соч. 23 #5)
Леонид Велехов: А теперь переходим на более общие вещи. Может быть, мой вопрос прозвучит глупо, тогда усмехнетесь и соответственно на него отреагируете. В театре, тоже исполнительском искусстве, я имею в виду драматический театр прежде всего, драматург первичен, но эта первичность не абсолютна. Есть режиссер, есть актеры, и театр очень часто вступает в соревнование с драматургом. И получается часто что-то противоположное, может быть, не замыслу, но нашему представлению о замысле Чехова, Грибоедова или кого-то еще. В вашем искусстве насколько возможен элемент соревновательности исполнителя и композитора?
Лукас Генюшас: Здесь нечему усмехаться. Это очень насущный вопрос, это важнейший вопрос, который в той же мере, что и в театре, присутствует и у нас. Я не преувеличу, если скажу, что это одна из главных тем дискуссий между музыкантами. Это мера творческой свободы, позволенная исполнителю при работе с авторским текстом. Это камень преткновения для всех. И тут сталкиваются и школы, и течения, и эпохи. Одно на другое накладывается. Вчера мы это представляли себе так, сегодня – этак. И вот эта степень вмешательства личности в так называемый непреложный текст - тема бесконечных дискуссий.
Я больше склонен себя причислять к консервативной школе, наверное, из-за своего академического происхождения. Уважение и преклонение перед автором, очень бережное ему следование. Но это совершенно не отменяет идеи интерпретации и спонтанности сценического действия. Многие композиторы были исполнителями. Существует масса свидетельств того, как они сами свободно обращались со своей музыкой, как важна была импровизиционность в подходе. В советское время господствовала школа строгого следования автору. Вот написано так, значит, мы должны сыграть ровно так, в таком ритме. Потом сменился другим отношением. И обнаружилось, что то же самое может быть прочитано двумястами разными способами. Тот же самый текст может быть интерпретирован по-разному, но в равной степени аргументированно, в равной степени обоснованно.
Леонид Велехов: А с кем из композиторов вы себя чувствовали и чувствуете наиболее свободно, наиболее свободным интерпретатором?
Лукас Генюшас: Я себя чувствую свободнее всего, пожалуй, с музыкой Шопена. Мне сложно сказать – почему. Это большая история моих взаимоотношений с его музыкой и с традицией, к которой я принадлежу по бабушке. Мы очень много этим занимались. Я очень много переиграл его музыки. И я себя чувствую свободно в ней.
Леонид Велехов: Это романтическая традиция, вы имеете в виду?
Лукас Генюшас: Безусловно, это музыка XIX века. Шопен – это квинтэссенция романтизма. Сказать, что его музыка подразумевает максимальную свободу исполнительскую, будет большой ошибкой. Это моя личная история. Мне легко с ним. Мне в нем свободно. Шопен как раз это лакмусовая бумажка для любого исполнителя, тест на вкус, на чувство меры, на нутро, на качество нутра. Это Шопен.
(Звучит Шопен, этюд фа мажор, соч.25 #3)
Леонид Велехов: А есть ли такие композиторы, к которым вы все еще подступаетесь, присматриваетесь, приглядываетесь, но еще не чувствуете в себе полной мотивации, свободы и полной готовности их сыграть?
Лукас Генюшас: Моцарт и Бах. Это два автора, которых я, конечно, играл, но еще бесконечно далек от того, чтобы считать себя достойным исполнителем. Нет. Я думаю, что большая дорога еще предстоит к этому. А, может быть, я никогда и не пройду эту дорогу. Может быть, я никогда не стану себя чувствовать в своей тарелке с этими авторами. Это очень сложно. Не существует универсальных актеров, не существует универсальных танцоров, не существует универсальных музыкантов. Для меня ранняя музыка, барокко, классицизм и именно ранний классицизм - Моцарт - это то, что надо еще долго-долго постигать. Дело еще и в том, что у нас традиции другие немножко. В нашей русской школе мы немного неправильно к этому всему подходили годами. В советское время было такое, несколько романтизированное отношение к барочной музыке и к классицизму, такая немного "жирная" манера исполнения. В Европе уже в 1960-е годы начался период исторически информированного исполнительства, то есть более аутентичный подход, бережная реконструкция исторических принципов игры на инструменте. Мы от этого очень далеки. И я, к сожалению, тоже. Я к этой, новой для нас тенденции, отношусь с огромным уважением. И если я берусь за эту музыку, то я стараюсь хоть как-то ей соответствовать.
Леонид Велехов: Но это ведь очень глубокая традиция русской культуры вообще, я имею в виду романтизацию классического наследия. Так, к примеру, русский театр всегда романтизировал Шекспира...
Лукас Генюшас: Да, да.
Леонид Велехов: Причем, именно через романтизацию эти авторы к нам и приходили. В этом есть свои издержки, есть и своя какая-то глубинная правда.
Лукас Генюшас: Совершенно верно. И в лучших своих проявлениях, в самых великих своих образца, в записях Гилельса, в записях Рихтера, это звучит по-своему великолепно, замечательно, но это далеко от тех традиций, от духа времени, когда эта музыка была написана. Сейчас так играть невозможно.
Леонид Велехов: Сейчас другое время.
Лукас Генюшас: Да, сейчас другое время.
Леонид Велехов: Раз прозвучали такие имена, задам, может быть, банальный вопрос. Кумир в профессии? Может быть, кумиры, если они были разные на разных этапах? Кто?
Лукас Генюшас: Был, конечно, Рихтер. В каком-то смысле он меня очень сильно вдохновлял на первых ступенях развития. Я помню, что фильм Брюно Монсенжона "Рихтер непокоренный", документальный фильм из двух частей, я смотрел в какие-то ранние годы, 14-15 лет, просто запоем. И когда мне не хотелось заниматься, я специально включал этот фильм, чтобы себя как-то сподвигнуть. Я понимал, что меня заряжает эта фигура. Это было такое юношеское поклонение.
Я очень люблю итальянского пианиста Артуро Бенедетти Микеланджели. Это одно из ярчайших светил. Сейчас на нашей российской исполнительной арене я не могу никого назвать ярче Михаила Плетнева. Если кого-то и можно назвать кумиром, то это Плетнев. Как говорят, сейчас делятся поклонники фортепианной музыки на соколовцев и плетневцев. Григорий Соколов – один из самых выдающихся музыкантов русских. Но я, наверное, все-таки плетневец.
Леонид Велехов: Мне очень хочется задать вопрос о ваших взаимоотношениях с инструментом. Что такое для вас инструмент – это часть вас, часть вашего физического тела? Это, наоборот, ваш оппонент, из которого нужно извлечь что-то, требуемое к вам? Это ваша возлюбленная? Можно в таких каких-то терминах и параллелях определить? Это же все-таки магическая вещь – взаимоотношения, взаимодействие с инструментом, тем более таким, как фортепиано.
Лукас Генюшас: Я люблю свой инструмент. Я к нему обращаюсь каждый раз с благодарностью за то, что он отвечает мне каким-то согласием. Если я с таким отношением к нему подхожу, то мы друзья. А если мне тяжело, я в каком-то подавленном состоянии, и я пытаюсь просто что-то форсировано выучить, давлю на него с ремесленной стороны, инструмент не отвечает взаимностью.
Леонид Велехов: То есть это очень живые взаимоотношения?
Лукас Генюшас: Это целая история этих контактов, связей. Я пытаюсь найти какие-то общие вибрации с инструментом. Через расслабление, через слияние с инструментом, даже чисто физиологическое, ты начинаешь его чувствовать, он начинает тебе отвечать. Тогда возникает эта гармония исполнительская. И слушатель тоже это чувствует.
Леонид Велехов: А отношения с публикой? Тут ведь тоже есть противоположные традиции. Я где-то вычитал рахманиновскую фразу. Он говорит о своем отношении к публике. Он говорит, что "когда публика начинает кашлять, я даже делаю купюры".
Лукас Генюшас: Да, это правда, это есть у Рахманинова. (Смех в студии). Он писал в письмах своему другу и коллеге Метнеру: "играю "Вариацию не тему Корелли". Это великое сочинение, в котором нет не то, что ни одной ноты, ни одной паузы лишней! Я пропустил там несколько вариаций, потому что чувствовал, что зал как-то покашливает".
Леонид Велехов: А Метнер, кажется, был носителем противоположного отношения к публике.
Лукас Генюшас: Да, он был очень нравоучительный такой. Он не шел на поводу.
Леонид Велехов: Что вам ближе?
Лукас Генюшас: Я, конечно, очень чутко реагирую на зал. Я тоже начинают нервничать, когда я слышу, что кто-то ерзает. И, наоборот, меня дико вдохновляет, когда я слышу какую-то цепенящую тишину, чувствую наэлектризованный зал. Это здорово. Это заставляет дальше идти с какой-то максимальной концентрацией по ходу концерта. Так что я скорее зависим от публики.
Леонид Велехов: Хочу спросить, опять вспомнив вашу бабушку, в какой-то передаче вроде "Линии жизни" на канале "Культура", я помню, как она сказала, что в ее жизни словесность играла и играет, если не большую, то во всяком случае не меньшую роль, чем музыка. Я поразился...
Лукас Генюшас: Да. Она говорила: "Моя родина – это русский язык".
Леонид Велехов: Вы в этом смысле внук своей бабушки? Или все-таки вы более узкий специалист, не столь ренессансная личность?
Лукас Генюшас: Я все-таки не столь ренессансная личность. Я очень люблю литературу и поэзию, конечно, русскую. Все-таки, как бы это ни было неприятно слышать моим литовским согражданам (Смех в студии), я, конечно, в большей степени в языковом отношении идентифицирую себя с Россией. Хотя я литовский язык знаю как родной. Но я вообще не такой вербальный, как была моя бабушка. Для нее это было… Она не могла прожить ни одного дня без книги. У нее это было на уровне потребности физической.
Леонид Велехов: А вам не нужно, когда вы работаете над тем же Шопеном, Бетховеном, Чайковским, погрузиться в какой-то культурный контекст, в контекст эпохи?
Лукас Генюшас: Конечно, нужно, и это происходит. Я очень часто углубляюсь и изучаю какие-то вещи - исторические свидетельства, письма, работы, монографии о композиторах. Это все очень важно, но я не могу сказать, что для меня это на первом месте, что это ключевым образом меняет мой подход к интерпретации. Нет. Это какие-то вещи, которые усвоены с детства очень крепко. И, конечно, образ жизни композитора, его человеческий характер – это все должно стать частью исполнителя в очень раннем возрасте. И это стало таковым для меня. Поэтому для меня эти люди совершенно живые – и Шуман, и Бетховен, и Шопен.
Леонид Велехов: Тот же Шопен. Как его музыку понять вне его физических страданий?!
Лукас Генюшас: Да. Историю его жизни нужно знать. Я сыграл в Польше, наверное, 60 концертов уже в своей жизни после конкурса. Я общался с людьми, которые его знают и любят на другом уровне, чем мы, потому что это для них, как для нас Пушкин. Совсем другое отношение. Я, конечно, это изучаю через людей. Мне, наверное, проще и ближе познавать культуру через человека, чем через книгу, хотя я делаю и то, и другое.
Леонид Велехов: Я вас понял. Хотя для меня с Шопеном рядом обязательно возникает Пастернак, который его обожал, который какими-то нитями связан и с вашей семьей, да?
Лукас Генюшас: У бабушки это просто была настольная книга. И всегда, когда речь заходила о Шопене, возникал Пастернак. У него есть целая статья про Шопена, эссе про реализм в музыке.
Леонид Велехов: Да, он объясняет Шопена как реалиста масштаба Льва Толстого.
(Звучит музыка ПППППППППП)
Леонид Велехов: В этой части нашего разговора я не могу вас не спросить вот о чем. Вы, конечно, русский человек. Вы, конечно, русский музыкант.
Лукас Генюшас: Да!
Леонид Велехов: И все-таки, что такое для вас, что значит в вашей жизни Литва, к которой вы тоже принадлежите по своему отцу, где тоже совершенно замечательная музыкальная ветвь вашей семьи?
Лукас Генюшас: Это моя маленькая родина, вторая маленькая родина. Интересная тема. Получается какая-то двуличность (Смех в студии). Я сейчас сказал по поводу Литвы, немножко обидев ее, что все-таки я чувствую себя и в языковом отношении, и в культурном больше русских человеком. Но когда я приезжаю в Литву и побуду там неделю, я не могу с той же уверенностью так сказать. Потому что я очень трансформируюсь, я вхожу в культуру, в языковой контекст литовский, и я совершенно естественно там себя чувствую. Для меня это с детства был родной язык. Мы с отцом говорим только по-литовски. Это было им заведено так. Я очень много времени в детстве провел там. Для меня это родной город, Вильнюс. Я его знаю, может быть, даже лучше, чем Москву, потому что он весь как Бульварное кольцо.
Леонид Велехов: Во-первых, он весь как Бульварное кольцо, во-вторых, красивее и комфортнее.
Лукас Генюшас: Он цельнее.
Леонид Велехов: Изумительный город.
Лукас Генюшас: Да, это изумительный город. У меня там не возникает ощущения, что я гость, что я не совсем в своей тарелке. Я говорю без акцента. Никто не подозревает, что я не совсем настоящий литовец. (Смех в студии). Конечно, тем не менее, сохраняется немножко отношение… У них есть такое определение – литвин, не литовец. Литвин – это тот литовец, который не живет в Литве.
Леонид Велехов: Что вы говорите?!
Лукас Генюшас: Да. Как бы такой чуть-чуть не совсем настоящий. (Смех в студии)
Леонид Велехов: А Пушкин, видимо, не знал этого, у него есть из переводов Мицкевича, кажется: "Три у Будрыса сына, как и он, три литвина". Он так перевел. Не знал, что в "литвине" есть такой оттенок.
Лукас Генюшас: Есть такое.
Леонид Велехов: Может быть, тогда его и не было.
Лукас Генюшас: Я эту страну буду любить всегда, как свою родную, буду частью ее какого-то культурного истеблишмента, скажем так.
Леонид Велехов: Страна маленькая, но культура-то будь здоров какая, прекрасная!
Лукас Генюшас: Да, музыкальная культура там очень развита.
Леонид Велехов: И музыкальная, и исполнительская, театральная. У меня ни разу в программе не было, к примеру, эстонца или латыша, а вот литовец – вы у меня второй.
Лукас Генюшас: Кто был у вас?
Леонид Велехов: Была изумительная Ингеборга Допкунайте, которая, к слову, вспоминала, как она с вашим папой и дядей в детстве выходила в роли чертика в "Фаусте" в Оперном театре вильнюсском.
Лукас Генюшас: Правда, правда, да.
Леонид Велехов: Так что, культура замечательная литовская.
Лукас Генюшас: Мы можем даже посмотреть на нашу современную московскую театральную жизнь: московскими театрами руководят Туминас, Карбаускас, с гастролями приезжают Някрошюс, Коршуновас...
Леонид Велехов: Все знают Багдонаваса, замечательного актера.
Лукас Генюшас: Будрайтис...
Леонид Велехов: Ну, Будрайтис! Это, вообще, классики, и Будрайтис, и Адомайтис.
Лукас Генюшас: Да, и у нас очень много композиторов...
Леонид Велехов: А вы их играете?
Лукас Генюшас: Я уже начал осваиваться. Конечно, времени очень не хватает, потому что как раз тот самым истеблишмент общемировой не позволяет так легко жонглировать тем, что ты хочешь играть. Все-таки мы стеснены рамками общепризнанного классического репертуара, который велик, прекрасен, совершенен, но которым, конечно, все не ограничивается. И вот взять так легко и включить в программу концерта в Европе сочинение литовского композитора, если это не в Литве концерт, это не так просто. Тем не менее, я пытаюсь. Вот недавно я в Париже играл литовскую музыку. Чюрленис – это, конечно, не современный композитор, Серебряный век, классик уже для нас, литовцев. Но я еще играл сочинения Кутавичюса. Это уже современный классик. Замечательный композитор в своем роде. Я очень часто бываю в Литве с концертами. Я не буду страдать ложной скромностью и скажу, что я там признан.
Леонид Велехов: Литва-то, наверное, вами гордится.
Лукас Генюшас: Насколько ей позволяет мной гордиться мой литвинский "статус". Находится, конечно, полно людей, которые достаточно скептически настроены, особенно на фоне нынешней ситуации. Для Литвы это острые проблемы, особенно проблема советской оккупации, борьба за освобождение от нее. И сейчас Россия не ассоциируется ни с чем замечательным именно в Литве. Поэтому моя связь с Россией не так приветствуется там.
Леонид Велехов: Я думаю, что это пройдет. Все-таки особенно маленькие страны всегда гордятся своими посланцами в большой мир.
Лукас Генюшас: Да, да. Я тоже на это надеюсь. В общем-то, меня это сильно не беспокоит.
Леонид Велехов: Последний вопрос. Я бы хотел, чтобы вы на него ответили максимально коротко и афористично. Что такое для вас музыка? Задаю его, потому что у вашей бабушки было грандиозное определение.
Лукас Генюшас: Я так скажу - это мой самый родной язык.
Леонид Велехов: Замечательно! А ваша бабушка в свое время ответила в том духе, что (не дословно цитирую) музыка для нее это способ общения с высшими силами.
Лукас Генюшас: Способ общения с высшими силами – одно из точнейших определений, да. Но я бы сказал, что для меня это самый родной язык, если может быть какой-то язык самый родной.
Леонид Велехов: То, что вы сказали – замечательно!
Лукас Генюшас: Спасибо! (Смех в студии)
Леонид Велехов: Лукас, спасибо вам за этот разговор, такой содержательный, несмотря на вашу молодость.
Лукас Генюшас: Спасибо! Мне очень приятно было.
Леонид Велехов: Это было для меня очень интересно! Спасибо!
(Звучит Прокофьев, финал сонаты#2 ре минор, соч.14)
