"Он сказал, что у меня маленькие руки. Ну, посмотрите на эти руки – разве они маленькие? Он намекнул, что это значит, что у меня еще что-то может быть маленьким. Поверьте, тут у меня никаких проблем нет".

Этот ответ Дональда Трампа сенатору Марко Рубио, одному из его тогдашних соперников на праймериз Республиканской партии, в прошлом году повеселил всю Америку. Но не все смеялись – некоторые расстроились. А после победы Трампа на президентских выборах расстроились еще больше, посчитав – с учетом нашумевших высказываний Трампа о женщинах, – что это означает торжество неприкрытого сексизма и сильный удар по таким либеральным ценностям, как равноправие полов и отсутствие дискриминации по признакам гендера и сексуальной ориентации. Действительно, на стороне нынешнего президента США выступало немало консерваторов, полагавших, как автор этого твита, бывший конгрессмен Джо Уолш, что в гендерных вопросах чем проще, тем лучше:

“Если вы хотите жить в стране с 63 различными гендерами, голосуйте за Хиллари. Если вы хотите жить в стране, где мужчины – это мужчины, а женщины – это женщины, голосуйте за Трампа”.

В действительности гонений на почве гендера и сексуальной ориентации при президенте Трампе в США не наблюдается. Куда более печальные новости приходят совсем из других краев – например, из Чечни, где преследованиям и пыткам подверглись геи. Но гендерный облик мировой политики в последние годы на самом деле сильно изменился. На подъеме – консервативные лидеры, не только проповедующие традиционную семейную мораль (что не мешает им, к примеру, разводиться), но и нарочито демонстрирующие свою маскулинность. Очевидно, она должна ассоциироваться с силой и уверенностью в себе и вызывать почтение, поклонение и любовь граждан. У многих получается, если судить, например, по политическим успехам президента Турции Реджепа Эрдогана, недавно одержавшего победу на важном референдуме.

Однако законодателем нынешней моды на мачизм является все же Владимир Путин, считает американский антрополог, специалист по гендерным проблемам и положению женщин в посткоммунистических странах, профессор Боудин-колледжа Кристен Годси.

– Пару лет назад, как все хорошо помнят, Владимир Путин ездил на коне с обнаженным торсом, летал со стерхами, находил на дне морском древние амфоры, ездил с байкерами – словом, всячески демонстрировал свою мужественность и хорошую физическую форму. Тогда это выглядело странновато, но казалось причудами стареющего властителя – ну, бывает. Однако в последние годы нарочитый мачизм, демонстрация брутальной маскулинности стали мировым трендом. Этому, конечно, очень способствовала победа Дональда Трампа на выборах президента США. Но не Трампом единым – в том же духе выступают Реджеп Эрдоган в Турции и Родриго Дутерте на Филиппинах, Виктор Орбан в Венгрии и Бойко Борисов в Болгарии… По-вашему, откуда эта мода на "суровых, но справедливых мужиков", в чем причины?

– Я думаю, главная причина – последствия глобальной экономической рецессии, начавшейся в 2008 году. Но началось все намного раньше. Еще в 1999 году американская журналистка Сьюзан Фалуди написала интересную книгу "Застывшие: предательство американского мужчины". В ней она подробно описывает, какое влияние сокращение рабочих мест и рационализация рынка труда, перевод производств в страны с более дешевой рабочей силой оказали на миллионы мужчин. Они почувствовали, что не могут выполнять ту роль добытчиков, глав семейств, к которой привыкли. Эти люди стали пленниками глобальных экономических сил, действия которых они сами не понимали. Мужчины начали терять смысл своего существования, они почувствовали, что лишены уважения в обществе, поскольку потеряли работу и не в состоянии обеспечить семью.

В Восточной Европе и бывшем СССР дела обстояли еще хуже. В 2009 году Дэвид Страклер с группой коллег опубликовали исследование о том, как экономический кризис после падения коммунистических режимов в восточноевропейских странах отразился на здоровье населения. По их подсчетам, там за период с 1989 по 2002 годы число так называемых избыточных смертей (excess deaths – случаи смерти, превышающие средний для данного общества долговременный уровень смертности и вызванные чрезвычайными обстоятельствами – войнами, катастрофами, кризисами. – РС) в этом регионе превысило 1 миллион. Причины – резкое падение жизненного уровня, рост преступности и болезней в годы "шоковой терапии". Так вот, значительное большинство этих умерших – мужчины среднего возраста, которые погибли насильственной смертью, спились или совершили самоубийства.

Иными словами, в мире возникло нечто, что можно назвать кризисом мужчин, кризисом маскулинности. И вот этот страх, недовольство, злобу большого количества мужчин очень умно используют в своих целях Владимир Путин и подобные ему политики. Они сулят надежду – на восстановление утраченного доверия к самим себе, на уважение, на силу. Это отличная политическая стратегия, она приносит много голосов, она апеллирует к широким слоям общества. Просто Путин оказался одним из первых, кто это почувствовал, и, исходя из этого, начал очень ловко выстраивать свой имидж "отца нации" и альфа-самца. Другие лидеры взяли на вооружение путинскую стратегию, потому что она очень эффективна.

– То есть вы, видимо, согласны с историком Тимоти Снайдером, который недавно написал о "хрупкой маскулинности", на которую опираются сегодняшние лидеры-мачо. Означает ли это, что из "отцов нации" непременно получатся диктаторы? Может быть, это скорее политическое шоу – или все-таки нечто более серьезное?

– Мне кажется, это не только шоу. Но тут более сложная ситуация. Дело в том, что феминизм и права женщин оказались включены современным капитализмом в его арсенал борьбы за глобальное господство – против остатков патриархального общества, к чертам которого относится доминирование мужчин. Недаром одним из самых ярких критиков глобализации является Папа Римский, а ведь это в каком-то смысле одна из главных патриархальных фигур на планете. В результате нынешние лидеры-мачо, критикуя глобализацию и неолиберальный капитализм, выбирают авторитарные идеи, потому что демократия ассоциируется как раз с капитализмом и крушением патриархального мира. Главная их идея: для того, чтобы вернуть утраченное благополучие и национальную гордость, нужно демонтировать демократию. Именно этим успешно занимается последние пару лет, например, турецкий президент Эрдоган, не говоря уже о Путине. Ведь мачо должен самоутверждаться – в данном случае за счет того, что раздавит любое сопротивление своей политике. И да, это не шоу, это очень опасно.

​– С другой стороны, а какая демократия возможна в обществе, где все ощущают себя угнетаемым меньшинством? Вы говорите, что жертвы глобализации, в основном белые мужчины, отцы семейств, чувствуют себя униженными и находящимися в опасности. Но точно такие же ощущения, по другим причинам, у многих женщин, у представителей расовых, сексуальных меньшинств и так далее. Такое общество неизбежно будет расколото.

– Да, это как раз проблема, с которой мы столкнулись в Соединенных Штатах. При этом, кстати, если говорить о "сердитых белых мужчинах", то раздражены и недовольны не только они, но и их жены – за Трампа голосовало немало женщин. У определенной, и немалой, части общества есть тоска по традиционной семье – точнее, по ее идеализированному образу. Я антрополог, мое дело – разговаривать с людьми, чтобы понять, как они смотрят на мир. И мне кажется, что мы, те, кто заинтересован в сохранении плюралистического общества, в том числе журналисты и интеллектуалы, должны научиться слушать, понимать, на что и почему люди жалуются. А не списывать их со счетов как "убогих". (Соответствующее выражение – basket of deplorables – употребила по отношению к избирателям Дональда Трампа в ходе предвыборной кампании 2016 года Хиллари Клинтон. – РС). Я уверена, что даже многие из тех, кому совсем не нравятся авторитарные и патриархальные идеи и представления, согласятся с тем, что возмущенные и обиженные часто имеют право на возмущение и обиду. Сейчас задача, по крайней мере у нас в Америке, – направить это недовольство в конструктивное русло в рамках демократии.

– Пока слушать друг друга, мне кажется, не очень получается. Недавно были сообщения о том, как студенты университета в Беркли устроили беспорядки перед выступлениями там правых публицистов Майло Яннопулоса и Энн Коултер. В Европе мы видим острую конфронтацию между сторонниками Евросоюза и националистами, ее апогей – нынешние выборы президента Франции. В России общественный диалог вообще вести почти невозможно, потому что его свобода жестко ограничивается властями. Тупик?

– Я для начала скажу о Беркли – я когда-то там училась и хорошо знакома с ситуацией. Совершенно однозначно: абсолютное большинство студентов, протестовавших там, вели себя мирно. Но к ним присоединилась небольшая радикальная группа, которая и спровоцировала беспорядки. В результате СМИ изобразили всех протестующих как хулиганов. Это типично для всей проблемы, о которой мы говорим: нужно видеть нюансы и различать оттенки – по обе стороны баррикады. Поменьше эмоций и при этом побольше открытости. Я согласна, это очень непросто в нынешнем политическом климате – но не думаю, что невозможно. Понятно, что белые расисты вряд ли сядут за один стол с активистами радикальных организаций афроамериканцев. Но те, кто находятся более или менее посередине, а таких всегда больше, – почему нет? С одной стороны, есть те же студенты из Беркли (я имею в виду их мирное большинство), которым не нравится язык ненависти (hate speech) правых публицистов. С другой – множество людей, которых раздражает либеральная политкорректность, которые видят угрозу для себя в расширении влияния различных меньшинств, но тем не менее сохраняют достаточно здравого смысла, чтобы вести диалог. Однако общая тенденция, не только в Америке, но и в Европе – вымывание, исчезновение центра, постепенное смещение большинства к политическим полюсам. Это большая опасность.

– Если вернуться к теме мачистской политики, с которой мы начали, то нельзя не обратить внимание на то, что вместе с "отцами наций" на мировой сцене хватает и политиков-женщин: Ангела Меркель, Тереза Мэй, Марин Ле Пен… Можно считать их альтернативой "хрупкой маскулинности"?

– Нет, не думаю. Конечно, надежда умирает последней, но все-таки это факт: женщины могут поддерживать патриархальные устои и ценности в не меньшей мере, чем мужчины. Марин Ле Пен однозначно проповедует возврат к идеалам патриархальной, националистической Франции. Тут совершенно не важно, что она женщина. Ангела Меркель – более сложный случай. Но, как бы то ни было, мы не можем автоматически считать каждую женщину-политика противницей или альтернативой мачизму. Более того, есть политики-мужчины с куда более сбалансированным поведением, не нуждающиеся в какой-либо мачистской браваде – тут можно вспомнить Барака Обаму. Как раз объективный, дипломатичный, рациональный подход – возможно, именно то, что сейчас нужно. Конечно, здорово, что женщины в политике есть, и хорошо бы, чтобы их было больше. Но сейчас дело в том, что нужно бросить вызов вот этому путинскому мифу, будто только "настоящий мужик", авторитарный лидер с набором мачистских качеств, способен решать серьезные проблемы.

– В посткоммунистических странах доминирование политиков-мужчин остается однозначным. А если какая-то женщина в этой сфере и появляется, то она играет по "мужским" правилам и ведет себя соответственно – в качестве примера, мне кажется, здесь годится Юлия Тимошенко. В чем тут дело? Это наследие социализма, который на последнем этапе был властью мрачных стариков?

– Я бы сказала, что почти наоборот. С точки зрения идей женской эмансипации как раз период посткоммунизма, как ни странно, – это во многом возвращение к патриархальности, к представлениям о том, что место женщины – прежде всего дома, на кухне. В Восточной Европе это оказалось связано с подъемом национализма и представлениями о "правильном" устройстве национального государства, в число которых входит и семейный традиционализм. В этом смысле произошло отторжение наследия социалистических времен, когда, объективно рассуждая, для прав женщин было сделано много: возможность получить образование, работать, реализовывать себя, хотя присутствие женщин в политике и тогда было небольшим. Это совсем не означает, что я не замечаю или оправдываю негативные и отвратительные стороны коммунистических режимов. Но если говорить именно о правах и социальной защите женщин, то в этой области после 1989–91 годов многое было потеряно. При этом западное феминистское движение как раз тогда начало активно интересоваться посткоммунистическим миром – это и финансирование Евросоюзом соответствующих проектов, и поддержка американскими феминистками "родственных" НКО в странах Восточной Европы, и поездки в этот регион – с общими впечатлениями, сводимыми к фразе "О Боже, да здесь ужасная ситуация!". При этом о предшествующей ситуации они обычно ничего не знали.

И получилось так, что в сознании восточноевропейцев феминизм и борьба за права женщин стали ассоциироваться с западным влиянием, с какой-то привнесенной извне модой. В итоге эти страны вначале отказались от той части социальных завоеваний, которыми женщины пользовались при прежнем режиме, а потом отвергли и западный феминизм как нечто чуждое. Это очень заметно, например, в Польше, Венгрии, России и большинстве бывших республик СССР. Такая ситуация законсервировала патриархальный дух тамошней политики, в которой женщинам не пробиться наверх, если они сами не олигархи с маскулинными замашками. Изменить это будет очень трудно.

​– То есть даже если случится чудо и, к примеру, преемницей Владимира Путина на посту президента России станет женщина, это не изменит ситуацию? Политика в посткоммунистическом мире останется по преимуществу мужским делом и соревнованием альфа-самцов?

– Посмотрите на Великобританию времен Маргарет Тэтчер. Никто не сделал для разрушения системы социальной защиты британских женщин больше, чем Маргарет Тэтчер. Ну, или вообразите себе президентство Сары Пэйлин в США, а ведь она выдвигалась в вице-президенты. То, что главой государства или правительства является женщина, само по себе еще ничего не значит. Напротив, мужчина у власти, способный без предубеждений смотреть на ситуацию и симпатизирующий идее равноправия женщин, может быть куда полезнее. Важна сама суть политики. То, что мы видим сейчас, эта выставляемая напоказ маскулинность, – это попытка смешать гендерную идентичность и политическую позицию. Причем это не всегда срабатывает, поскольку та же Марин Ле Пен выступает в роли, ассоциирующейся в массовом сознании скорее с мужчинами: она олицетворяет жесткий консервативно-националистический курс. Так что я не думаю, что появление “Путина в юбке” как-то улучшило бы положение женщин в России. Само по себе это делу не поможет. Все сложнее, и мы убедились в этом в Соединенных Штатах, где множество женщин голосовали за Трампа – против Хиллари.