Если вы гуляете по Крещатику, то забредете и на очаровательную улицу под названием Прорезная. Забрести на нее просто – нужно в середине главной улицы Киева просто свернуть в неширокий подъем, утопающий в зелени. Когда вы подниметесь по Прорезной, то в глубине крохотного сквера обнаружите прелюбопытнейшую скульптуру. Перед вами стоит старик в соломенной шляпе (по-моему, такие головные уборы когда-то называли канотье) и старорежимном лапсердаке. Старик изображен идущим, но идущим странно: у него запрокинута голова, подбородок выдвинут вперед, глаза закрыты очками. Поразительно и положение рук: одна сбоку, другая выдвинута вперед и несколько неестественно вывернута.

Рядом с фигурой нет поясняющей таблички. Юные школьники предполагают, что это памятник гостю Киева, которому не дали вареников или киевского торта. Более взрослые считают, что это собирательный образ их отцов: типичный пенсионер идет оплачивать кошмарные счета за газ и электроэнергию. Лишь совсем пожилые люди удивленно восклицают: "Как, вы не узнаёте?!" Я-то не узнаю?! Конечно же, я узнаю! Я узнаю героя моего любимого романа. Я знаю цитаты из этого романа наизусть. Я многократно пересматривал мой любимый фильм по этому роману и считаю, что лучше этого актера никто не смог бы сыграть этого персонажа. Поэтому логично, что именно на этом месте стоит памятник этому актеру в образе именно этого персонажа.

На углу Крещатика и Прорезной стоит памятник не кому-нибудь, а Михаилу Паниковскому из "бессмертного" романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова "Золотой теленок". А изображает он самого лучшего Паниковского – актера Зиновия Гердта, сыгравшего в замечательном фильме режиссера Михаила Швейцера. А теперь обратите внимание, что я совершил нечто ужасное – слово, обозначающее бессмертие романа, я поместил в кавычки.

О, позор мне! А может, не позор?

Я представляю, как ставили этот памятник. Его ставили два десятилетия назад, когда роман Ильфа и Петрова был у всех на устах, когда фильм Швейцера смотрели по сто раз подряд. Памятник поставили, но писать, кому этот памятник, не стали – зачем? Ведь любой узнает уморительную фигурку Гердта, его комичное лицо. Будут лететь года, но новые и новые поколения киевлян и гостей города будут ходить мимо этого памятника, повторяя наизусть великие цитаты из великого романа. Потому что именно Ильф и Петров гениально отразили нашу эпоху, а Гердт и другие актеры гениально все это сыграли. Роман и фильм выразили наш культурный код – так говорили в советские времена.

Но потом случилось многое. Бывшие советские республики пошли разными путями. Жизнь менялась. Появился интернет, потом получили распространение социальные сети. Каждый стал писателем, критиком и режиссером, каждый получил возможность показать себя, выставить на весь мир – то ли на славу, то ли на посмешище. Потом стали умирать старики, которые помнили роман наизусть, для которых каждое слово в книге Ильфа и Петрова было личной биографией. Советское прошлое вдруг сжалось, заняло свое скромное место в шкафу истории. Новые фильмы смели старые, новые книги бесцеремонно вытолкнули "бессмертную" классику с полок книжных магазинов. Великие цитаты стали неактуальными, а глубокие мыслители недавнего прошлого сегодня кажутся глупыми, потому что они глубоко размышляли о своем времени, но не о нашем.​

​И вот передо мной стоит Паниковский, которого ограбили люди и время. Передо мной стоит великий Зиновий Гердт, которого помнят только старики. Хорошо, пусть не только старики, может, его знают тридцатилетние – но уже не фамилию актера, а просто его лицо, комичную походку и одесский говор. Да, я обожаю памятник Паниковскому. Он стоит на углу Крещатика и Прорезной, потому что именно там Паниковский промышлял мелким воровством: шел в темных очках, потому что, изображая слепого, просил перевести его через улицу, вытягивая у сердобольного гражданина кошелек. У него вывернута кисть – не от подагры, а потому, что в руке Паниковский держал палочку, но медную палочку у памятника то и дело отпиливают какие-то негодяи.

Об этом грустно говорить, но жизнь памятников стала короче жизни человеческой. Их ставили на века, но судьба истуканов трагична: памятники Ленину и прочим коммунистам сметают новые власти; памятники различным Хо Ши Минам стоят глупыми брошенными столбиками; никто из прохожих не знает, кто этот Хо Ши Мин, а если и знает, то не может объяснить, что этот каменный чудак тут делает.

Нет ничего печальнее брошенного памятника. К стене доме, где я снимаю квартиру, прикреплены четыре мемориальные доски. Один был "известным писателем", второй "известным художником", а двое других – "видными деятелями коммунистического движения". Доски эти ставили для галочки и их вдов, но вдовы тоже умерли, а элитные квартиры "видных деятелей" их дети и внуки теперь сдают в аренду. К двум доскам приделаны вазочки для цветов, но они пусты. Эта щемящая картина забытости и ненужности могла бы смущать, но каменным лицам с мемориальных досок все равно – они так же равнодушны, как и проходящие мимо прохожие.

Если я когда-нибудь стану очень знаменитым, то категорически запрещу ставить себе памятник. Его либо снесут какие-то мои недруги, либо потомки неизбежно забудут, кто я такой, что бы я ни сделал для своих современников. Ибо то, что делаю сегодня, – если только это не универсальная вакцина от всех видов рака – будет сметено величественными достижениями завтрашнего дня. Думаю, что вдовы или друзья сегодняшнего знаменитого покойника не должны впихивать его в историю. История сама решит, чего ты достоин.

Иисус не просил рисовать его на иконах, так история распорядилась. А кто у нас сегодня Иисус? Что-то не видать таких.

Есть такая притча: в огромном красивом городе есть огромная центральная площадь, а на ней стоит громадный памятник. Мимо него шагают-салютуют пионеры, идут парады и прогуливаются влюбленные парочки. Маленький мальчик спрашивает папу: "Папа, а кто этот каменный дядя?" А папа отвечает: "А черт его знает!"

Матвей Ганапольский – политический публицист, журналист "Эха Москвы"

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции