Тема этой передачи: опыт ареста, тюрьмы и освобождения. Опыт этот личный, конкретный. О нём рассказывает украинский журналист Роман Сущенко, обвинённый в Москве в шпионаже в пользу Украины. С ним и его близкими встретилась в Киеве Елена Холоденко.
Бывший политзаключенный Кремля Роман Сущенко родился и вырос в украинских Черкассах. Окончил Киевское высшее танковое инженерное училище. Позже карьеру военного сменил на журналистскую. Был собственным корреспондентом информационного агентства «Укринформ» в Париже. 30 сентября 2016 года с нарушением международных норм Романа Сущенко задержали в Москве, куда он прибыл с частной поездкой. Через неделю ему предъявили обвинение в шпионаже, назвав сотрудником Главного управления разведки Министерства обороны Украины. Московский городской суд приговорил журналиста к 12 годам колонии строгого режима. Из Следственного изолятора «Лефортово» его этапировали в село Утробино Кировской области. Дома Романа ждали жена, дети, родители, друзья и коллеги. 1070 дней – почти три года – они боролись за его освобождение.
—Роман, как вы попали в пленники Кремля – как вас схватили?
—Это было неожиданно и очень коварно. Я спокойно разговаривал с человеком, который меня подставил. Мы говорили о семьях, о быте, о впечатлениях жизни. И когда уже заканчивали беседу, этот человек резко выскочил из автомобиля. Говорит: «Мне нужно проверить: что-то с колесом». И вдруг весь салон начинает наполняться какими-то людьми, в униформе цвета хаки. Послышались крики: «Работает ФСБ», и человек восемь меня окружили, мгновенно вытащили из автомобиля, блокировали, правую руку взяли на болевой. Я вообще не мог двинуться... А потом на меня надели мешок, посадили в автомобиль. И уже там обыскали меня, не снимая мешка…
На тот момент я не понимал, кем вообще был для них. Спустя месяцы я начал обдумывать, анализировать, вспоминать, что происходило со мной, когда я передвигался, начиная с Франции, и заканчивая Россией. Даже в Украину в отпуск приезжал. Я понимал, что это была спланированная операция, она долго готовилась, изучалось мое окружение, и во Франции спецслужбы российские изучали все нюансы, через знакомых пытались что-то узнать. Поэтому, находясь уже в следственном изоляторе, я понял, что я для них важная персона, что меня рассматривают в ряде других украинских узников, граждан Украины, которые стали политзаключенными.
Я был свидетелем пыток, психологического давления, срывов нервных соседей по камере и других заключенных и осужденных. Тюрьма, конечно, это ужасное место, это ад, с одной стороны. А с другой стороны – это испытание, пройдя которое ты переосмысливаешь свои какие-то ценности. Оцениваешь какие-то простые человеческие отношения. Смотришь, насколько человек в таких условиях может опуститься, где этот край, где эта черта, где эта пропасть.
Я вам честно скажу, что я, конечно, боялся пыток, что они будут. Был оптимистично настроен, что мне удастся их избежать. Я же ничего такого не сделал, чтобы меня можно было пытать, ничего не знал, случайно оказался в том месте, как я думал.
С другой стороны, я не был уверен в себе, что до конца дойду, что мне удастся избежать всех болевых ощущений, если пытки будут. Мой болевой порог достаточно высокий, но я не знал, как разум и организм будут реагировать на это.
Я думал долго, как мне поступить. Признав вину, которую мне вменяли, я мог с одной стороны обречь своих близких на страдания очень длительные, а с другой – оговорить себя, других людей. Но как такое может быть? Поэтому я долго размышлял. Сразу я ответил отказом, а потом все-таки были сомнения.
Я по радио «Бизнес ФМ» услышал, что у меня адвокат – Марк Фейгин, а о его работе я хорошо знал, поскольку работая собкором, я освещал все акции в поддержку Савченко, как люди реагировали и как он ее защищал, и потом ее вернули. Это вселяло в меня надежду. И я понял, что принял правильное решение – рано или поздно, я вернусь. Когда — я не знал, но я четко представлял, что моя страна борется за меня, знают об этом президент, парламентарии, политики, дипломаты и простые люди. Потом я получил поддержку со стороны многих людей, даже россиян, из-за границы, многие писали мне, и это дорогого стоило.
В детстве у Романа было хобби – рисование. Позже он учился писать картины профессионально, в том числе маслом. В СИЗО вспомнил о своем увлечении.
Смысл был в том, чтобы отвлечься от всей этой атмосферы: запахи, давление, суды, поездки, мысли мрачные. Это же стресс постоянный, долгоиграющий. Ты читаешь книгу – и уходишь в нее. Я где-то 250 книг прочитал. Но, кроме книг, хотелось бы еще чего-то. И тут я понял – а почему нет? Взял ручку и в подробностях изобразил Париж – с башни Монпарнас вид на Эйфелеву башню, на Дом инвалидов, на Марсово поле, на площадь Трокадеро, то есть то место, где я был, дышал, ходил – оно меня вдохновило. И я детализировал ее синей ручкой, свое небо сделал. Я работал шариковыми ручками синего, фиолетового или черного цвета. Позже использовал заварку чая, шелуху лука, сок свеклы. Экспериментально появилась другая палитра.
То, что переживала дочь, я видел и на свиданиях. Своей стойкостью, борьбой она очень воодушевляла меня. Эта хрупкая девушка излучала позитив. В маму вся. Позже я уже понял для себя, какой труд Юля сделала, через какие трудности, испытания ей довелось пройти. Она прошла их достойно. Это большая моя гордость.
Сыну, безусловно, было тяжелее всех, поскольку он не понимал многих вещей. Я в письмах пытался что-то объяснить ему. Но что в 9 лет ребенок может понимать про эту войну, про то, что с родным человеком случилось? Но он тоже молодец, не пускал в себя весь этот негатив.
То, через что пришлось пройти мне, безусловно, какой-то опыт. Многие даже не понимают, через что мне удалось пройти. И даже я встречался со многими политиками после того, с функционерами, которые принимали участие в моей судьбе. И некоторые из них поверхностно позволяли себе говорить: «Ну, мы ж раскрутили тебя, а в принципе ты ничего не сделал. Нам это нужно было». Такие циничные взгляды.
Конечно, никому не желаю пройти через такой опыт. Но если кто-то и попадет в подобную ситуацию, никогда не отчаивайтесь. Ученые абсолютно правы, что до конца не исследованы особенности человека и человеческого мозга. Порой бывают стрессовые или критические ситуации, и ты открываешь в себе совершенно уникальные возможности. Выход из любой ситуации можно найти. Да, вопрос – цены, но выход всегда есть.
Максим Сущенко, сын. Ему было 9 лет, когда отца арестовали:
—Я вообще был в шоке. Подумал, что это… решили пошутить что ли. Мама мне сказала, что папа задержан в другой стране какими-то неизвестными людьми. Я думаю, за что? Папа такой добрый человек, он не может ничего сделать плохого и кому-то навредить.
Сразу и потом больше всего хотелось с папой обняться, пожать ему руку. Что еще? Чтобы он дал мне какие-то хорошие советы. Потому что есть ситуации, когда мама либо сестра не подскажут тебе, и ты должен как-то сам думать, предугадывать. Когда я, к примеру, занимался спортом, да, мама, сестра могли как-то поддержать, но мне хотелось мужественной, папиной поддержки.
Меня больше всего удивило то, что папа сам решил поддерживать меня тем, что, так скажем, мини-альбом – машины начал рисовать разных моделей и марок. Например, Range Rover Sport. И мне это очень нравилось, потому что папа описывал эти модели, рассказывал о них. Рассказывал, что у него происходило. А папины истории всегда цепляли тебя, их всегда было интересно читать.
Максиму удалось вовлечь в переписку с отцом весь класс.
—Я в школе рассказал мою историю одноклассникам. Они в свою очередь — другим одноклассникам. Все меня начали поддерживать, особенно мой лучший друг Никита. Он всегда мне говорил, что если что, подставит плечо.
Потом учительница наша, классная руководительница, узнала. Я ей тоже рассказал, она меня поддержала и предложила: давайте все напишем папе Максима письма. И мы все, кто был в тот день на занятиях, написали. И так раза 2-3 писали. Пока дойдет, потом папа писал ответ. Каждому отдельно отвечал. Мне было интересно, что каждый одноклассник напишет моему папе. Потому что не всегда у человека сразу найдется, о чем писать. У меня лично было, что писать: баттлы у нас каждый день были, какие-то истории случались.
Через два месяца после задержания Романа Сущенко, его адвокат Марк Фейгин помог записать Максиму видеообращение для соцсетей: «Я обращаюсь ко всем, от кого это зависит. Украинский журналист Роман Сущенко – мой папа. Отпустите его ко мне домой, ко мне и маме».
—Ещё я надеялся на помощь моих одноклассников во Франции, в Париже, учителей, директора. Рассчитывал также на неравнодушных людей, на родственников. Каждый просмотр обращения меня тогда морально поддерживал. Думал, что и папу тоже. Я ему писал: «Не думай, что ты один. Куча людей тебя поддерживает. Главное – верить». И – сбылось!
На россиян я тоже морально надеялся. Но мама мне объяснила, что очень маловероятно, что они посмотрят и отпустят. Практически не было шансов, что одним роликом мы чего-то добьемся.
Письмо Путину написал, потому что это от него зависело, сколько папе находиться в тюрьме. И еще я обратился, потому что, если бы сам Путин попал в такую ситуацию, я думаю, ему было бы тоже неприятно – не видеть отца и не разговаривать с ним почти год.
О папином возвращении лично я узнал только за день, был реально в шоке. И думаю: просто порадуюсь, чуть-чуть поплачу от радости, обнимемся, наконец-то, поговорим. И все пройдет. Это когда он еще не вышел из самолета. Думал, все налегке пройдет, без особых слез. А как папа вышел – не сдержался и выпустил слезки мои. Все одноклассники выставляли фото, как я обнимаю папу, папа меня тоже обнимает. Фото запомнилось. Из-за него я вспоминаю тот день и буду помнить его всю жизнь.
Юлия Сущенко (дочь, журналистка):
—На тот момент мы жили в разных странах: я была в Украине, а мама во Франции, в Париже, где отец работал. И мама мне об этом сообщила по телефону. Изначально мама сама не знала, что его арестовали: он просто пропал, не выходит на связь. Она связалась с родственниками, к которым отец поехал, и они говорили какими-то загадками, непонятно. Мы сейчас понимаем, почему они это делали – потому что прослушивали их телефоны, и они сами были на мушке, грубо говоря, спецслужб. И соответственно, не хотели полностью объяснять ситуацию. И только благодаря нашим консулам, которые в Москве работали, мы узнали все подробности.
Самое страшное для меня была мысль о том, что отец не вернется. Что его заберут навсегда – может, это детские мысли, но после того, как ему там вменяли 20 лет, я посчитала, сколько будет лет мне, сколько брату, сколько отцу – это ужасно. Просто ужасно понимать, что в течение ближайших 20 лет мы не увидимся. Отец не увидит мою свадьбу, моих детей, не увидит, как брат растет…
Я все время переживала, что случится то, что и случилось – что его этапируют. Потому что СИЗО – это одно, а тюрьмы – это другое. Потом как этапируют людей, они месяцами ездят в поездах, теряются, их вообще находят в другом конце страны. Плюс – тамошний контингент. Мой отец – интеллигентный, умный мужчина, полная противоположность тем людям, которые там находятся.
Может, это будет громко сказано, но я считаю, что матери, жены, дети – они тоже по-своему герои. Потому что это невероятно тяжело на протяжении долгого времени поддерживать в себе этот огонек, не опускать руки. Потому что, если семья не будет поддерживать, то, грубо говоря, этот человек никому и не будет нужен, все про него забудут.
Например, перед первым свиданием с отцом – мама сама отправилась на него – я очень переживала за нее, боялась: «А вдруг она тоже не вернется, и я останусь с братом вдвоем…» После этого на все следующие свидания мы уже вместе с мамой ездили. Будто мы по лезвию ходили. Каждый раз понимали, даже не важно, что мы переживаем и боимся, самое главное – приехать поддержать папу. Потому что он ждет эту встречу раз в четыре месяца больше, чем даже мы ее ждем.
Мама моя написала письмо первой леди Франции Бриджит Макрон. Спустя какое-то время пришел ответ из канцелярии первой леди Франции: они знают о ситуации, связанной с отцом, поскольку отец работал долгое время во Франции, был собственным корреспондентом «Укринформа» в Париже. И что первая леди и ее команда всячески поддерживают нашу семью и отца и постараются сделать все возможное.
Многие мировые организации поддерживали нас, на разных встречах обсуждался этот вопрос. От Госдепа даже заявления были поначалу. Самое активное время по заявлениям было в первый год. После внимание стало понемногу стихать.
Мы всячески старались вызвать интерес у читателя. Теми же рисунками отца. Потому что это действительно прекрасные рисунки, которые заслуживают того, чтобы быть увиденными многими людьми. Соответственно, мы проводили выставки и не только в Украине – за пределами тоже благодаря друзьям и коллегам. Все делалось ради того, чтобы отец не был забыт, и его история не была забыта.
Самое трудное, наверно, что каждый член нашей семьи понимает, что отец все-таки поменялся. Эти три года оставили свой отпечаток: в его мыслях, возможно, он более сдержанный стал, многое переоценил, понял. Все равно, мне кажется, многое он нам пока еще не рассказал, возможно, он еще не готов делиться. Отец потерял своего отца, когда был в тюрьме. Это тоже очень сильный удар для него. Он не смог его похоронить и приехал уже на могилу. Мой дедушка был очень важным человеком в жизни моего отца, авторитетом, тем человеком, на которого папа равнялся. Должно пройти время, чтобы все более или менее стало на свои места, чтобы отец вернулся. Не физически, а окончательно – мыслями был здесь с нами.
Папа всегда был папой, я другими глазами на него смотрела. Тут я увидела гораздо больше. И при других обстоятельствах я бы точно не смогла понять и осознать, насколько он сильный, насколько он человек со стержнем, насколько анализирует все происходящее с холодной головой. Потому что в ситуации, которая с ним произошла, сложно с холодной головой что-то воспринимать, хоть и есть время подумать. Но самое главное, что он не сломался. Это тот же папа, но уже другой. Мое ощущение сложно передать словами.
Далее в программе:
Есть ли национальность у современной музыки?
Говорят композиторы В.Сильвестров, А.Бакши, Е.Фирсова, Л.Десятников.
