Александр Генис: Днем Благодарения по традиции начинается праздничный цикл календаря. Начиная с ужина, рокового для миллионов индюшек, американцы вступают в пору благодушия и любви к ближним. Но сейчас эту идиллическую атмосферу изрядно испортили вести с фронта. Бойня, которую учинили в Ираке враждующие группировки в День Благодарения, потрясла Америку, и без того удрученную статистикой.
Диктор: За последние четыре месяца в Ираке погибло около 13 тысяч человек. По подсчетам Пентагона, опубликованным в День Благодарения, в Ираке за годы войны уже убито 2860 американских военных.
Александр Генис: Вот, почему сегодня даже за праздничным столом в каждой американской семье идут споры о том, что делать с Иракской войной. Подытоживая общее настроение, колумнистка «Нью-Йорк Таймс» Морин Додд пишет:
Диктор: Американцам пришлось признать один пугающий, но непреложный факт. В арабском мире жажда мести и религиозные распри могут быть куда более сильными импульсами, чем стремление к демократии и процветанию.
Александр Генис: Признание этого факта, однако, не ведет ни к каким выводам. Пока политологи спорят о том, находится Ирак на грани Гражданской войны или уже перешел ее, вся остальная Америка лихорадочно ищет ответа на другой вопрос: что ей, Америке, делать – уходить или оставаться?
Как ни странно, ответа по-прежнему нет. Даже сейчас, после выборов в Конгресс, которые, в сущности, стали национальным референдумом по войне в Ираке, нет общего мнения – не только у республиканцев, но и у демократов. В этой патовой ситуации все ярче разгорается дискуссия, в которой представлен бесконечно широкий спектр решений, ни одно из которых, однако, не обещает безболезненного разрешения кризиса.
Но, может быть, боль – как раз и есть та необходимая составляющая политики, которая заставляет ее быть более ответственной?
К такому выводу пришел нью-йоркский конгрессмен Чарльз Рэнгел, который предлагает вернуть Америке призыв, обязательную мобилизацию. Его аргументы просты:
Диктор: Если страна, как говорит президент Буш, ведет в Ираке войну за свое выживание, войну, столь же необходимую, как Вторая мировая, то все американцы должны нести тяготы этой борьбы не за жизнь, а на смерть. К тому же призыв сможет помочь комплектовать армию, ибо Пентагону все труднее набрать ежегодную квоту в 80 тысяч новых рекрутов.
Александр Генис: Многие считают это предложение ересью. Так, «Нью-Йорк Таймс» в свой редакционной статье категорически отмело идею призыва.
Диктор: Добровольная армия, ставшая реальностью после Вьетнамской войны, стала высочайшим достижением демократии. Преимущество контрактных вооруженных сил признал весь мир. Возвращаться к мобилизации не только нелепо, но и бесполезно. Поэтому от призыва отказывается и Пентагон, которому не нужны солдаты, не желающие служить в армии.
Александр Генис: Однако, если судить по сверхобильной редакционной почте, то читатели «Нью-Йорк Таймс» заняли противоположную позицию. Старые и, что особенно важно, молодые, подлежащие призыву, американцы защищают идею мобилизации. Тут важно напомнить, что либеральная «Таймс» и ее подписчики всегда были и против политики Буша, и против войны в Ираке. Разгадка же этого парадокса в том, что призыв, по мнению тех, кто предлагает его вернуть, быстрее всего покончит с войной. Только тогда, когда война коснется каждого, она станет делом всех. Об этом пишет один из читателей газеты:
Диктор: Если мы хотим узнать настоящую цену войны, пусть все делят ее груз и все несут ответственность за политику, выбранной нами власти.
Александр Генис: Не удивительно, что в воющей стране популярны фильмы на батальную тему. Важно, однако, отметить, как часто в последние годы Голливуд обращается не к сегодняшним сражениям, а к опыту Второй мировой войны, той, которую американцы называют «Good war» - «хорошей войной». Дело в том, что, если наследием Первой мировой войны стало «потерянное поколение», так и не сумевшее понять, за что оно сражалось, если Вьетнамская война оставила после себя разочарованное поколение, так и не сумевшее поверить в ее необходимость, то война с фашизмом была столь правым делом, что участием в ней нельзя не гордиться.
Что и делают американские ветераны – особенно после 11 сентября. Новая война, война с террором, требует урока, которого американская молодежь ищет не у отцов, а у дедов. Ветераны оказались обладателями редкого сокровища – трагического, но и жизнеутверждающего опыта борьбы за безусловно нужную победу, опыта нравственной определенности, по которой сегодня вновь, как во времена Вьетнама, тоскует американская душа.
Но можем ли мы найти то, чего ищем в прошлом? Этот вопрос задает зрителям Клинт Иствуд в своем фильме «Флаги наших отцов».
У микрофона ведущий кинообозрения «Американского часа» Андрей Загданский.
Андрей Загданский: Фильм называется «Знамена наших отцов» и здесь, замечу, очень важно множественное число. Не одно знамя, а два. Это новый фильм Клинта Иствуда. Фильм о второй мировой войне. Точнее, об одном эпизоде истории второй мировой войны. О том, как шесть солдат поднимают флаг на вершине горы Сурибачи, на острове Иводжима, где, на протяжении месяца с лишним, шли бои американской высадившейся десантной армии с японскими императорскими войсками. И во время этой битвы была снята самая знаменитая фотография, если не всей второй мировой войны, то у американцев самая знаменитая фотография, когда шесть солдат поднимают флаг на вершине горы. И вот этот эпизод – смысловая кульминация войны для американцев. Война шла не очень до этого момента, и фотография, появившаяся мгновенно, через 17 или 18 часов она обошла все газеты США, стала символом новой надежды и близкой победы.
Александр Генис: Она мобилизовала дух американского народа.
Андрей Загданский: Не только фотография, но и эти люди мобилизовали дух американского народа. Дело в том, что когда фотография, которая получила такой сумасшедший успех, вошла в американское сознание, то в Америке сообразили, что неплохо бы тех самых ребят, которые это знамя установили на Иводжима, привезти в Америку и организовать с ними тур, во время которого они будут продавать облигации военного займа, который был так необходим США. И вот к этому времени в живых из шестерых осталось только трое. И этих троих привозят в Америку. И тут начинается самое интересное и самое печальное в фильме, поскольку выясняется, что, во-первых, эти трое не чувствуют себя героями. Они всего лишь делали то, что они делали. Им всего лишь сказали: «Если вы поднимитесь на гору, то поставьте там знамя». Кто поставил знамя - тоже вопрос относительный. Потому что из троих оставшихся в живых, они кого-то помнят, кого-то не помнят, во всяком случае, имеют противоречивые воспоминания о том, кто же были остальные три. Потому что рядом были все остальные. И в то мгновение, когда они ставили этот флаг, не имело никакого значения, кто это сделал. Более того, выясняется, что когда флаг подняли и многие солдаты, которые стояли на кораблях вокруг острова, увидели это знамя, один из военных адмиралов позвонил и сказал: «Знаете, мне это знамя так понравилось. Снимите его, я хочу хранить его у себя». И нужно было его заменить.
Александр Генис: Поэтому множественное число?
Андрей Загданский: Да. И люди пошли опять, другие люди пошли опять с другим знаменем, чтобы снять первое и поставить второе. На фотографии – второе. На той самой знаменитой фотографии – второе. То есть это погружение в мифологию знаменитых образов 20-го века. Но мифология работает. Потому что эти люди приезжают в Америку, они действительно собирают деньги, они пользуются гигантской популярностью, их воспринимают как героев. Они сами к этим ролям совершенно не приспособлены. Двое из них начинают по-своему деградировать. Происходит очень неприятная адаптация к этой роли вне войны. Они совсем еще мальчишки. Деньги собирают, миф работает. Но что стоит за этим мифом? На острове продолжалась битва, после этого, еще 35 дней. Абсолютно все погибают в этой страшной мясорубке, гибнут тысячи людей. По всей видимости, только с американской стороны погибло 60 тысяч человек. То есть природа мифологии, ее работа и что за ней стоит – это является предметом фильма Клинта Иствуда. И бесспорно, всякий военный фильм посвящен прошлому, но воспринимается как настоящее. Знаете, как сериал «Мэш» был посвящен корейской войне, а все смотрели, как на вьетнамскую войну.
Александр Генис: И, конечно, все батальные фильмы, рассказывающие сегодня о второй мировой войне, воспринимаются сегодня в контексте войны с Ираком.
Андрей Загданский: Конечно же, они рассматриваются в контексте войны с Ираком. И та демифологизация, которую делает Иствуд в своем фильме, имеет принципиальное значение. Она и есть то послание, которое есть в картине к сегодняшним зрителям. К сожалению, фильм, будучи очень страшным и очень эмоциональным, во многих эпизодах ему не хватает эмоциональной развязки. Он настолько демифологизирован в своем сюжете, в своей истории, что фильм как будто не имеет развязку, а заканчивается, как вода в песке, как инерционная игрушка он останавливается. Мы уже во всем разобрались, мы уже все понимаем, а фильм еще продолжается, он как будто не приходит к точке, а истекает. К сожалению, это было для меня большим разочарованием, поскольку я помнил, как эмоционально напряжена, и каким взрывом заканчивается предыдущая Иствуда «Ребенок за миллион долларов» о женщине-боксере, которая получила столько «Оскаров». Эта картина далека по эмоциональному накалу, как ни странно, от того, что мы видели в прошлый раз.
Александр Генис: Фильм, конечно, как мы только что сказали, связан с войной в Ираке. Но как к ней относится режиссер? Клинт Иствуд за войну в Ираке или против нее?
Андрей Загданский: Вы знаете, там нет такого прямого высказывания за войну или против войны. Тем более, за войну в Ираке. Я бы сказал, что этот фильм призывает нас к рефлексиям. Для того, чтобы мы задумались о природе героизма, есть ли на самом деле героизм как таковой, и что такое война. Фильм заканчивается довольно точным высказыванием, которое я слышал от людей, которые сами воевали. Что люди отправляются воевать за страну, за родину, из патриотических соображений, но никто из-за этого не убивает других людей. Других людей убивают из-за своих товарищей, за тех, кто стоит рядом – слева, справа, сзади. Вот из-за этого люди пускаются в то самое серьезное убивание противника, которое есть война. Патриотические соображения находятся очень далеко в реальной битве. Я бы сказал, что если в фильме есть сообщение, то это самое главное.
Александр Генис: Клинт Иствуд неожиданно, на мой взгляд, обратился к батальной теме. Это человек, который знаменит совершенно другими режиссерскими и актерскими работами. Тем не менее, война явно увлекла его, не так ли?
Андрей Загданский: Увлекла. И мы знаем, что следующая его картина будет посвящена тому же самому событию. И как умный и сбалансированный человек, он сделает ее с прямо противоположной стороны. То есть она будет рассказывать о той же истории, которая произошла на том же самом острове, в 45 году, но с японской стороны.
Александр Генис: Америка прощает с Робертом Олтманом – уважительно, сосредоточено, я бы сказал - смиренно. Организуется канон, расставляющий по местам те четыре десятка фильмов, что остались зрителям. Пишут первые, еще беглые воспоминания, собирают мемориальные снимки, пересматривают рецензии, которым еще только предстоит перерасти в учебники. Все, как обычно: Олтман ушел из жизни и вошел в историю. Умер мастер, которого все уважали, не всегда умея отдать ему должное. Любимец актеров, учитель режиссеров, враг продюсеров и надежный герой диссертаций, Олтман не помещался ни в один жанр уже потому, что взрывал каждый, за который брался. В некрологах Олтмана пишут, что он приходился американскому кинематографу «чудаковатым дядюшкой». К нему привыкли, как к отдельной инстиуции, которая так и называется «кино Олтмана». И в этом определении скрывается столько же непереводимого содержания, сколько в термине «фильм Феллини» или «фильм Бергмана».
Уже четверть века назад Винсент Кэнби, ведущий кинокритик страны, торжественно объявил Олтмана «лучшим режиссером Америки». С этим, в сущности, и не спорили. И в 70-е, когда полоса успеха, начатая «МЭШом», вынесла Олтмана на вершину, годы, когда без перерыва, один за другим появлялись шедевры – поэтический антивестерн «Мак-Кэйб и миссис Миллер», таинственная фантазия «Три женщины» и, конечно, эпический «Нэшвил». Репутация Олтмана, правда, пошатнулась в 80-е, когда его сложные фильмы отодвинула в сторону мода на спецэффекты. Но в 90-е он вернул себе славу фильмами «Игрок» и «Короткий монтаж». В 21-й век Олтман вошел классиком, что подтвердил и очень успешный фильм «Госфорд-парк», и, наконец, высшая награда, которая настигла его этой зимой - «Оскар» по совокупности заслуг.
Этот зловещий приз кинематографических титанов часто считают предисловием к их некрологу. Зная это, Олтман захотел опровергнуть мрачную традицию. Во время церемонии, потрясая статуэткой, он пообещал восторженным поклонникам, что его еще хватит лет на сорок.
Только теперь, после его смерти, стало известно, что последние полтора года Олтман болел раком. Это не помешало ему выпустить летом новый фильм и начать еще один, съемки которого были намечены на зиму. Человек неукротимого темперамента и трудного характера, он никогда не сдавался. Именно поэтому смерть 81-летнего Олтмана стала для Америки неожиданным ударом.
Живой Олтман был источником бесконечных споров, а иногда и скандалов. Он смело экспериментировал, иногда промахивался, много пил и всегда ругался с Голливудом. Но только после смерти режиссера всем стало ясно, что страна лишилась своего лучшего портретиста.
Дело в том, что Олтман – такой же гений авторского кино, как Феллини или Бергман, но он не европейский, а только и именно американский режиссер. Прежде, чем принять Олтмана, надо открыть Америку. И это сделать тем труднее, что она, Америка, в отличие, скажем, от экзотической Японии Куросавы, у всех на виду. Могучая оригинальность Олтмана в том, что, работая с традиционными жанрами, он тайно, незаметно, без пафоса и скандала возвышает их до универсальных метафор и национальных символов. Поэт хаоса, строящий свою историю на заднем плане бытия, он терпеливо складывает мозаику из фрагментов сырой реальности. Для этого Олтман раскалывает сюжет на мириад фабульных осколков, которые не он, а мы должны сложить во внятный сюжет. И как бы ни петляла дорога, она неизбежно приведет к концу. Что касается смысла, то мы догадываемся о нем, лишь оглядывая картину с той высоты, на которую нас поднял режиссер.
Так, в «Нэшвиле», которые многие считают лучшим фильмом во всем его каноне, Олтман, неспешно погрузив зрителя в причудливый, самовлюбленный и потешный мир музыки «кантри», показывает, как в пошлой концертной мишуре зарождается героический дух трагедии.
Его картины никогда не сентиментальны, он не признает голливудского «хэппи-энда», но и последнюю точку Олтман отказывается ставить. Как у других классиков американского искусства, Хемингуэя и Фолкнера, жизнь тут продолжается и тогда, когда это кажется невозможным.
В прочувственном некрологе кинокритик «Нью-Йорк Таймс» Скотт назвал Олтмана «знатоком, ценителем хаоса», который в одиночку сражался с «искусственностью» искусства. Об этом, - пишет критик, - лучше всего судить по тому, как кончаются фильмы Олтмана.
Диктор: «Финал – самое трудное, потому что любой конец кажется искусственным. Олтману удалось разрешить эту задачу, подвесив концовку своих фильмов в разряженном воздухе настоящего искусства. Принципиально отказываясь от разрешения конфликта, от ритуально гладкого эпилога, его фильмы завершает тревожный аккорд, нервный диссонанс, не оставляющий зрителя в покое».
Александр Генис: Маэстро недосказанности, мэтр неопределенности, искусник наведенного сна, Роберт Олтман (на той самой «оскаровской» церемонии) построил поэтический образ своей работы в кино. Теперь эти слова кажутся эпитафией:
Диктор: Снимать кино – все равно, что строить песчаные замки на пляже. Закончив работу, можно отдохнуть со стаканом в руке, глядя, как волны слизывают твой замок.
Александр Генис: Кстати сказать, не поладив с Голливудом, Олтман организовал собственную компанию. Называлась она « Sandcastle » - «Песчаный замок».
Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов: Музыка в фильмах и жизни Олтмана была всегда очень важным ингредиентом. Как многое в его фильмах, она часто присутствует как бы между прочим, почти на фоне. Но при этом создает ту самую гамму впечатлений, которую называют олтмановским стилем. Сам Олтман, в молодости, еще до того, как он попал в киноиндустрию, перепробовал множество разных профессий, в частности, он был поэтом-песенником и даже написал мюзикл, предназначенный для Бродвея, под названием «Ходят слухи». В фильмах Олтмана – любителя и мастера экспериментов - часто в роли актеров выступали музыканты. Как, например, легендарный бард Том Уэйтс в «Коротком монтаже» или звезда кантри Лайолл Ловит в фильме «Игрок». И, наоборот, актеры в его фильмах часто становились музыкантами. Например, после «Нэшвила» у актера Кита Карадина даже началась отдельная музыкальная карьера. Но его самый музыкальный фильм оказался также его последним. Вышедший в этом году фильм, который в России перевели как «Компаньоны», рассказывает о трансляции последнего выпуска радио-варьете, выходившего в эфир до этого более 40 лет. Олтман знал, что у него рак и, поэтому, думаю, неспроста фильм получился недосказанно прощальным. Среди множества персонажей, за кулисами тихо бродит девушка в белом плаще, которая, в определенный момент, оказывается ангелом смерти. Когда в своей гримерной умирает старый актер, она утешает его пожилую любовницу и говорит: «Смерть старика это не трагедия». Скоро все в театре, откуда происходит трансляция передачи, узнают о смерти, но шоу продолжается. И только в конце все вместе поют старую американскую прощальную песню. Итак, актеры Олтмана поют в стиле новоорлеанских похорон песню «Долина Красной реки».
Александр Генис: Вторую часть этого выпуска «Американского часа» откроет очередной выпуск нашей ежемесячной рубрики «Картинки с выставки».
В 19-м веке выставки новой живописи в мировых столицах часто бывали предметами горячих обсуждений, газетных репортажей, журнальных карикатур.
В 20-м столетии, когда за гением Пикассо, проделками Дали и «фабрикой» Энди Уорхола следили миллионы, предметом публичного интереса уже стали сами художники.
О не слишком успешном состоянии изобразительного искусства в наше время можно судить по тому обстоятельству, что сенсации теперь вызывают не новые картины, а старые. Особенно те, что продают за рекордные суммы на аукционах. Сам процесс смены владельцев прославленных холстов превратился в своеобразный зрелищный спорт. За торгами следят, как за Олимпийскими играми, надеясь стать свидетелями побитых рекордов. Так на сенсационном аукционе в Кристи, проходившем в начале этого месяца, коллекционеры купили за 40 миллионов долларов таитянскую картину Гогена, за 22 миллиона - работу Эгона Шиле, за 38 миллионов – уличную сцену немецкого экспрессиониста Кирчнера. Всего тут было продано картин на 491 миллион, почти полмиллиарда долларов!
Какое все это имеет отношение к искусству? Станет ли картина лучше от того, что она выросла в цене?
Конечно, мне, как, наверное, каждому любителю музеев, хочется крикнуть: нет! Я ведь верю в имманентную ценность шедевра. Но трудно не верить и в силу художественного рынка. Чем он активнее, тем оживленнее мировой круговорот искусства. То, что не продается, то и не выставляется. И, наоборот, конечно: то, что выставляется, то и продается. Выставка «Россия!» в нью-йоркском Гуггенхайме – превосходный пример. После нее цены на русское искусство резко выросли. Что в свою очередь привлекает интерес к новым для Запада русским художникам. Ну а это приведет к пересмотру всей концепции истории искусств, которая была так несправедлива к русским мастерам 19 века.
Короче, денежный вопрос отнюдь не маловажная часть всякого художественного процесса. И, наверное, никогда еще эта взаимосвязь не была так внимательно прослежена, как на выставке в Метрополитен, посвященной великому парижскому галерейщику Воллару.
Треть века я не пропускаю ни одной громкой выставки в Метрополитен, и все же то, что на этот раз удалось учинить директору музея Филиппу де Монтебелло, превосходит все ожидания. Выставка, которая называется «От Сезанна до Пикассо», включает только шедевры, собранные по всему миру. (С особой щедростью представлены картины из Москвы и Петербурга). Залы так густо наполнены потрясающими холстами, что сюда надо приходить по два-три раза, что нью-йоркцы и делают, боясь не дожить до следующего случая посмотреть разом лучшую живопись, созданную на рубеже двух веков.
Ну а теперь надо сказать, что этим праздником мы обязаны гению французского торговца живописью Воллара, через руки которого прошла каждая выставленная картина.
Диктор: Сын нотариуса, Воллар родился на принадлежащем Франции острове в Индийском океане. В детстве Воллар собирал гальку на пляже, что по его словам определило его судьбу. Он полюбил собирать картины – и продавать их. Первая парижская выставка рисунков-набросков Эдуарда Мане привлекла внимание художников – Ренуара, Дега, Мориса Дени. Войдя в их круг, Воллар, быстро освоился и вскоре сделал свой вклад и историю искусства. В сущности, именно он первым открыл миру трех великих художников – Сезанна, Гогена и Ван-Гога.
Александр Генис: Каждую картину на выставке сопровождает история – когда и за сколько Воллар ее купил, кому и за сколько ее продал (иногда в сто раз дороже). Воллар не был филантропом. Он беззастенчиво обирал своих питомцев – и зажиточного Сезанна, который мог себе это позволить, и нищего Гогена, который не мог простить Воллару скупости и звал его «крокодилом». Надо, однако, помнить, что именно Воллар сделал знаменитым своих художников, рискуя при этом последней рубашкой. Когда он купил все содержимое мастерской почти никому неизвестного тогда Сезанна – 150 картин, у галерейщика не осталось денег даже на рамы. Зато он привлек на свою сторону парижских художников, которые признавали в Сезанне своего наставника. Об этом рассказывает история выставленных в Метрополитен полотен Сезанна. Одним владел Пикассо, другим – Матис, третьим – Клод Моне.
Пытаясь взглянуть на знакомые по репродукциям холсты глазами других художников, догадываешься, что они видели в Сезанне. Пейзажи великого провансальца открывали дверь в живопись ХХ века. Их можно назвать «протокубистскими», но это еще кубизм «с человеческим лицом». Сезанн запечатлел кристаллическую структуру природы. Он писал сразу и портрет и схему природы. Анализируя свою натуру, Сезанн, познавал каждую молекулу света и цвета, прежде, чем сложить написанный им ландшафт в прежнем порядке. Понятно, почему лучшие художники ХХ века не могли жить без его картин. Моне, например, держал своего Сезанна в спальне и никогда с ним не расставался.
Еще больше ошеломляет зал Ван-Гога. Воллар не успел с ним познакомиться, но он первым показал его картины широкой публике. На той выставке покупатели не торопились платить деньги за работы неизвестного художника, и Воллару пришлось продавать их, как он говорил, «практически за бесценок». Всего через его руки прошло 100 работ Ван-Гога. И каких!
В соседстве с Сезанном, Ван-Гог кажется бешеным. Если первый писал «молекулами», то второй «квантами». Там, где у одного кристаллическая решетка, внутренний организующий принцип, у другого – взрывная волна, которую с трудом удерживает кудрявая земля и клочковатое небо.
Итак, Соломон, какую иллюстрацию вы приготовили для нашей сегодняшней темы «Искусство и деньги»? Она вас, кстати, не шокирует?
Соломон Волков: Нет, она меня совершенно не шокирует. Более того, я всегда в таких случаях вспоминаю как, по-моему, Бернард Шоу сказал, что ему очень не интересно разговаривать с каким-то крупным бизнесменом, потому что все, о чем хочет говорить бизнесмен, - это искусство, а все, о чем хочет говорить он, Бернард Шоу, - это деньги.
Александр Генис: Этот случай был замечательный, потому что речь шла о диалоге между Бернардом Шоу и голливудским магнатом, который, действительно, все время избегал разговора о гонораре и все время говорил об эстетике. Вы знаете, у меня с русскими издателями не раз такие бывают переживания.
Соломон Волков: Бродский говорил, что очень интересные темы - это метафизика, деньги и сплетни. О деньгах он говорил, что это метафизическая тема. Но, в данном случае, параллелью к французскому дилеру Воллару, я избрал русского музыкального издателя Петра Йоргенсона, который родился в 1836 году в Ревеле, нынешнем Таллине, в семье бедного рыбака, как он утверждает. Хотя я думаю, что это тоже легенда, потому что в 14 лет уже юный Йоргенсон оказался в Петербурге, где его старший брат работал в музыкальном магазине. Для сына рыбака странный путь. Тем не менее, там он тоже начал свою карьеру в 14 лет и прошел весь путь от продавца и мальчика на побегушках до крупнейшего музыкального издателя России. И он собою как раз являл пример этого сочетания – склонности и умения вести дела. То есть понимания, что такое коммерция, и одновременно любви к искусству, только в здравых пределах, он не хотел, чтобы искусство его разорило, он хотел, чтобы искусство ему приносило доход. Но иногда он был готов во имя высоких идеалов идти и на определенные финансовые жертвы. И примером такой ситуации, когда человек ради престижа, ради культурной и высокой цели шел на определенные финансовые ущемления, может быть его идея издать полное собрание сочинений Глинки в России. Дело было совершенно не доходное.
Александр Генис: А почему? Глинка – национальный композитор.
Соломон Волков: Да. Он был национальный композитор, с одной стороны, а с другой стороны, в Европе уже нельзя было это дело продавать, там особой популярностью Глинка не пользовался. А что такое полное собрание сочинений? Если романсы - это одно дело, это мог всякий любитель петь. А, скажем, Йоргенсон издавал и клавиры, и партитуры. Сколько народу купило бы, скажем, партитуру «Ивана Сусанина»? Десятку человек она была нужна. А это нужно было набирать, гравировать. Это было недешевое дело. И тут он терпел определенные убытки, но боролся за право этого издания, понимал национальное значение Глинки и был очень горд этим собранием сочинений, которое было самым полным, авторитетным и доступным по цене. Произошло это в начале ХХ века. И роль Иоргенсона в пропаганде Глинки, конечно же, очень велика.
Александр Генис: Соломон, а сегодня издают ноты? Это выгодное дело сегодня?
Соломон Волков: Да, конечно, особенно – популярная музыка. Ее издают огромными тиражами. Что же касается музыки серьезной, то здесь парадокс в том, что выгоднее музыкальным издательствам не издавать сочинения как таковые, а партии отдавать в прокат. Платят за право исполнения этого сочинения, арендуют партии, и это приносит издательствам существенные деньги. Более существенные, чем сами ноты. Партитуры - это не такой выгодный предмет для продажи. А аренда партии - это вполне прибыльный бизнес.
Александр Генис: А во времена Йоргенсона были именно партитуры выгодные?
Соломон Волков: Нет. Тоже, партитуры всегда были не очень выгодным вложением. Денежки-то Йоргенсон зарабатывал совершенно на другом. У него издавались все цыганские романсы, которые исполняла знаменитейшая в свое время Анастасия Вяльцева. И в частности, такой опус с многообещающим названием «Дай, милый друг, на счастье руку».
Дай, милый друг, на счастье руку,
Гитары звук отгонит скуку,
Забудь скорее горе злое,
И вновь забьется ретивое.
Ни в романсе, ни в словах ничего выдающегося нет, но когда Вяльцева это пела (а она родилась в 1871, а умерла в 1913 году, ей было 42 года), зал сходил с ума.
Александр Генис: Это была поп-звезда того времени.
Соломон Волков: Абсолютно. Причем, когда она умерла от заражения крови, то за ее гробом в Петербурге шло 150 тысяч человек. И когда один журналист попытался вспомнить, что когда Чехов умер, то ничего подобного не было, и такой похоронной процессии не было, его тут же приструнили в печати, написав, что Чехов писал для немногих, а Вяльцева служила всем. На сегодняшний день мы о Чехове помним больше, чем о Вяльцевой. Но вот ее запись 1909 года сохранилась, и по ней мы можем судить, было ли у Вяльцевой такое потрясающее обаяние или это все миф.
Александр Генис: Соломон, а какими тиражами издавался этот миф?
Соломон Волков: Точно я вам не назову, но могу сказать, что Йоргенсон издавал также и музыку Балакирева. И тот предъявлял к нему претензии, что слишком мало он его печатает, а печатает такую, как выразился Балакирев, «полуцыганскую пошлятину, как Вяльцева». На что Йоргенсон отвечал: «Да, конечно, это полуцыганская пошлятина. Но за год этих песенок Вяльцевой расходится у меня в 10 раз больше, чем ваших романсов за десять лет». Вот по этому мы можем судить, каковы были относительные цифры. Напомню только, что запись 1909 года, поэтому качество ее, конечно, не первоклассное.
И, наконец, в качестве последнего примера издательской деятельности Йоргенсона я хотел бы представить фортепьянную пьесу Балакирева «Исламей», которая представляет собой нечто среднее между партитурами Глинки, от которых Йоргенсон терпел убытки, и песенками Вяльцевой, на которых он очень хорошо зарабатывал. «Исламей» не был столь популярен, как Вяльцева, но исполнялся определенное количество раз в году и расходился в количестве, может быть, сотни-другой экземпляров. «Исламей» – хороший пример того, как Йоргенсон, подобно Волару, вводил в жизнь музыку своих современников. Причем, он это делал на протяжении довольно длительного отрезка времени. И первым композиторам, с которого он начал свою деятельность, был Даргомыжский, романсы Даргомыжского, которые через деятельность Йоргенсона, в частности, завоевали свою серьезную популярность. А одним из последних композиторов, которого издательство Йоргенсона (наследники Петра Йоргенсона), представило миру, был молодой Сергей Прокофьев. Что же касается «Исламея», то эта пьеса популярна и по сию пору, и здесь она прозвучит в потрясающем исполнении Михаила Плетнева.
Александр Генис: Политическая борьба, которая с такой яростью велась во время проходивших в этом месяце выборов в Конгресс, показала, что страна, как это обычно и бывает в сезон повышенной демократической активности, разделена на два непримиримых лагеря – республиканцев и демократов.
Но помимо партийного раздвоения, есть и другой водораздел, который раскалывает Америку на две примерно равные части. В одной предпочитают собак, в другой – кошек. Конечно, есть немало домов, где живут те и другие, но даже в таких «уголках Дурова» всегда известно, кто из домочадцев больше любит псов, а кто – котов. Психологи считают, что источник таких предпочтений залегает в самых глубоких основах нашего сознания, заранее определяя инстинктивный выбор любимцев. Рационализация наших решений приходит лишь потом.
Чтобы не обидеть ни собачников, ни кошатников и среди наших слушателей, корреспондент «Американского часа» подготовила два репортажа о двух праздниках, посвященным двум любимым животным нью-йоркцев. Сегодня речь пойдет о собаках.
У микрофона – Рая Вайль.
Рая Вайль: По телевизору часто показывают рекламу, в которой собака вытаскивает счастливый лотерейный билет, а в следующем кадре уже сидит в собственном имении в окружении очаровательных щенят с розовыми и голубыми бантиками. Вот в такой собачий рай превратился на целый день манхэттенский Мэдисон Сквер Парк, все было приготовлено для собак - от досуга до обеда. И все они, большие и маленькие, лохматые и гладкошерстные, аккуратно постриженные и кудряво завитые, были абсолютно счастливы, что могут продемонстрировать свои способности, получить настоящий гамбургер за каждое правильно выполненное задание и даже найти себе пару по вкусу. Ну, а попутно, Нью-йоркская Ассоциация собак, есть здесь и такая, просвещала народ на предмет того, как относиться к четвероногим друзьям, как быть ответственным хозяином. Рассказывает совсем молоденькая сотрудница Ассоциации Сюзенн Барроу.
Сюзенн Барроу: Мы собираемся здесь каждый год, - чтобы проверить, как собаки воспитаны, как выполняют команды, как ведут себя в различных ситуациях, как реагируют на детей и друг на друга. Угощение для собак сегодня бесплатное, за счет фирм, выпускающих для них специальную еду. Пока собаки участвуют в различных конкурсах и угощаются гамбургерами с жареной картошкой, их владельцы получают информацию о том, где они могут оставить своих питомцев, когда уезжают в отпуск, как искать хорошего тренера, чем собак нужно кормить и поить, чтоб они дольше жили...
Рая Вайль: Рядом с Сюзенн, преданно заглядывая ей в глаза, сидит здоровенный стриженый пудель, очень серьезный и очень важный, точь в точь как Артемон из сказки про Буратино, даже кисточка на хвосте такая же. Только зовут пса Кейти. «Девушка на выданье», как сказала Сюзенн, демонстрируя свою любимицу...
Сюзенн Барроу: Согласно нашим данным, самыми популярными собаками в Америке за 2005 года были лабрадоры-ретриверы, а в Нью-Йорке – пудели. На эту породу всегда был самый большой спрос. Во-первых, они бывают трех размеров, и можно выбрать такого, который тебе больше подходит по габритам. Во-вторых, они очень умны, приветливы, без надобности не лают, в быту аккуратны, и вообще, пудель – элегантная собака. А лабрадоры – добродушны, доброжелательны, всегда довольны, обожают играть, купаться, детей любят, очень семейная порода, хорошо себя проявляют при сложных обстоятельствах, и легко поддаются тренировке...
Рая Вайль: Вооружившись информацией и советами специалиста, я пошла знакомиться с нью-йоркскими собачниками и их питомцами, собравшимся со всего города в Мэдисон Сквер Парк. У Джонатана Кука с женой Кристиной, живущих в центре Манхэттена, два годовалых терьера - Оден и Джупер. Почему мы остановили свой выбор на них? Джонатан улыбается...
Джонатан Кук: Некоторые представители этой породы любопытны, как люди, и это забавно. Кроме того, они небольшие, и им вполне подходит квартира. И еще у них короткая шерсть, и они не линяют. Но главное, они очень дружелюбны ко всем: к другим собакам, к детям, даже к котам. У них вообще хороший характер, с юмором, очень смешные, это не просто собаки, это личности.
Рая Вайль: Надо заметить, что все нью-йоркские собачники говорят о собаках, как о своих детях, наделяя псов человеческими качествами и умиляясь их выходкам и проказам. Тут Джонатан не исключение...
Джонатан Кук: Иногда очень смешно бывает... Например, когда Оден, он размером побольше, устраивается по своим делам под деревом, Джупер непременно должен обнюхать то место, что выбрал приятель, так что Оден, порой, мочится прямо ему на голову. И каждый раз Джупер обижается, а Оден потом за ним бегает, хвостом виляет, извиняется якобы. Но обычно они очень дружны, как братья, и когда не спят, все время играют друг с другом, иногда от скуки, имитируя драку.
Рая Вайль: Детей у Джонатана с Кристиной пока нет. Но, как сказал мне Джонатан...
Джонатан Кук: Наши собаки постоянно учат нас, как быть хорошими родителями, терпеливыми и терпимыми, ответственными и внимательными. Пока - они наши дети, и они приносят нам огромную радость.
Рая Вайль: 28-летний Луис из Бруклина купил щенка швейцарского сенбернара после того, как посмотрел фильм «Бетховен», об очень смышленом щенке той же породы, который реагировал на «Лунную сонату», за что и получил свое прозвище. Фильм, к слову сказать, имел такой успех, что после него появился «Бетховен Два», и, кажется, уже вышел «Бетховен Три». Своего трехлетнего любимца Луис назвал Гулливером. Он и впрямь среди всех собравшихся здесь собак смотрится, как Гулливер в стране лилипутов...
Луис: При этом, Гулливер один из самых благородных, красивых и добрых псов на свете. Редчайшее животное. Очень умный, великолепно развита интуиция, плохих людей на расстоянии чувствует, а детишкам в нашем квартале позволяет кататься на себе. А однажды он меня даже с моей девушкой помирил. Поругались мы с ней, причем, я был не прав, и она ушла. И тут Гулливер на улицу проситься стал, хотя мы до этого уже гуляли. Пришлось снова выводить. На дорогу я и не смотрел, Гулливер сам знает, куда идти, просто держал поводок и про ссору все думал, а он, хитрюга, в это время привел меня к самому ее дому, и подталкивает своей огромной башкой к двери, дескать, чего стоишь, давай, иди, извиняйся. Вот такой у меня пес удивительный. Никаких денег на него не жалко. Хотя содержать сенбернара недешево - в неделю долларов 50 на одну только еду уходит, правда, я ее покупаю не в супермаркетах, а в специализированных магазинах, высшего класса, плюс витамины, плюс регулярные проверки. Вот только говорят, что большие собаки живут меньше, чем маленькие, лет 10-12, не больше. А я хочу, чтобы Гулливер жил вечно.
Рая Вайль: Большая личность в маленькой упаковке, - говорит о своей крохотной японской собачке 53-летняя Каролина из Пенсильвании.
Каролина: Одну такую собаку прокормить несложно, - говорит она, - но у меня их дома 14, разных пород и разных размеров, только на их еду я в месяц трачу 500 долларов. Но что делать, собаки – мое главное хобби. Дети уже выросли, живут отдельно, а я собаками занимаюсь. Нет, что вы, не для продажи, конечно, это ведь моя семья, как можно члена семьи продать. У меня и кошки живут. 14 собак, 4 кошки, и все замечательно уживаются. Если их правильно воспитывать, они будут любить друг друга. Не смейтесь, это правда, я на опыте в этом убедилась.
Рая Вайль: У Кейти Холмс из Манхэттена в квартире живут два пит-буля. Честно сказать, я эту породу не жалую, особенно после того, как одна такая собака в Нью-Йорке недавно чуть не загрызла насмерть ребенка. Но Кейти своих питомцев защищает...
Кейти Холмс: Пит-були – хорошие собаки. И к детям хорошо относятся, если, конечно, они их не задирают. Тот случай был особый, и, конечно, там виноват хозяин, а не собака. Ведь как мы воспитываем собаку, как относимся к ней, чего хотим от нее, такой она и будет. У злого, ненавидящего весь мир хозяина, и пит-буль вырастает злобным, а у доброго, даже когда надо, ни на кого не набросится. А что касается детей, то некоторые из них нуждаются в дрессировке больше, чем собаки.
Рая Вайль: На бесчисленных деревянных лотках, установленных в Мэдисон Сквер Парке, продаются сотни книг и видеокассет с фильмами о лучшем друге человека. Я беседую с писателем Карлом Де Вито, автором книги «Десять секретов моей собаки».
Карл Де Вито: Это книга о том, чему учат нас собаки. Мы думаем, что учим их, а на самом деле, они учат нас. Например, выдержка и терпение. Мы бьемся, не считая часов, чтобы воспитать в своей собаке эти качества, а в конце процесса выясняется, что, дрессируя ее, мы сами стали более выдержанными и терпеливыми.
Рая Вайль: Карл рассказывает, что с женой и двумя детьми живет в пригороде Нью-Йорка, что вместе с ними в доме живут три собаки, немецкая овчарка, ротвейлер и маленький, толстенький мопс, к которым все, естественно, относятся, как к членам семьи.
Карл Де Вито: Наши собаки – это постоянный источник веселья в доме. Одна такая история произошла, когда в прошлом году на Рождество друзья прислали нам огромную корзину с сырами, вином и бренди. Не помню, куда мы в тот вечер ушли, но когда вернулись, то застали презабавную картину. Наши собаки каким-то образом открыли бутылку бренди и под закуску из сыра вылакали все до последней капельки. Они были такие пьяные, особенно мопсик, что даже во двор не в состоянии были выйти, подняться не могли, так и уснули возле корзины. Нам пришлось за ними весь первый этаж убирать. А утром на них смотреть больно было. И смех и слезы. Морды помятые, в глазах тоска, лапы дрожат, аппетита никакого, только воду пьют и икают без конца. Зато накануне хорошо погуляли.
