В XIX веке выставки новой живописи в мировых столицах часто бывали предметами горячих обсуждений, газетных репортажей, журнальных карикатур. В XX столетии, когда за гением Пикассо, проделками Дали и «фабрикой» Энди Уорхола следили миллионы, предметом публичного интереса уже стали сами художники.
О не слишком успешном состоянии изобразительного искусства в наше время можно судить по тому обстоятельству, что сенсации теперь вызывают не новые картины, а старые. Особенно те, что продают за рекордные суммы на аукционах. Сам процесс смены владельцев прославленных холстов превратился в своеобразный зрелищный спорт. За торгами следят, как за Олимпийскими играми, надеясь стать свидетелями побитых рекордов. Так на сенсационном аукционе в Кристи, проходившем в начале этого месяца, коллекционеры купили за 40 миллионов долларов таитянскую картину Гогена, за 22 миллиона — работу Эгона Шиле, за 38 миллионов — уличную сцену немецкого экспрессиониста Кирчнера. Всего тут было продано картин на 491 миллион, почти полмиллиарда долларов!
Какое все это имеет отношение к искусству? Станет ли картина лучше от того, что она выросла в цене? Конечно, мне, как, наверное, каждому любителю музеев, хочется крикнуть: нет! Я ведь верю в имманентную ценность шедевра. Но трудно не верить и в силу художественного рынка. Чем он активнее, тем оживленнее мировой круговорот искусства. То, что не продается, то и не выставляется. И, наоборот, конечно: то, что выставляется, то и продается. Выставка «Россия!» в нью-йоркском Гуггенхайме (Guggenheim Museum) — превосходный пример. После нее цены на русское искусство резко выросли. Что в свою очередь привлекает интерес к новым для Запада русским художникам. Ну а это приведет к пересмотру всей концепции истории искусств, которая была так несправедлива к русским мастерам XIX века.
Короче, денежный вопрос отнюдь не маловажная часть всякого художественного процесса. И, наверное, никогда еще эта взаимосвязь не была так внимательно прослежена, как на выставке в Метрополитен, посвященной великому парижскому галерейщику Воллару.
Треть века я не пропускаю ни одной громкой выставки в Метрополитен (The Metropolitan Museum of Art), и все же то, что на этот раз удалось учинить директору музея Филиппу де Монтебелло, превосходит все ожидания. Выставка, которая называется «От Сезанна до Пикассо» (Cézanne to Picasso: Ambroise Vollard, Patron of the Avant-Garde) , включает только шедевры, собранные по всему миру. (С особой щедростью представлены картины из Москвы и Петербурга). Залы так густо наполнены потрясающими холстами, что сюда надо приходить по два-три раза, что нью-йоркцы и делают, боясь не дожить до следующего случая посмотреть разом лучшую живопись, созданную на рубеже двух веков.
Ну а теперь надо сказать, что этим праздником мы обязаны гению французского торговца живописью Амбруаза Воллара (Ambroise Vollard), через руки которого прошла каждая выставленная картина.
Сын нотариуса, Воллар родился на принадлежащем Франции острове в Индийском океане. В детстве Воллар собирал гальку на пляже, что по его словам определило его судьбу. Он полюбил собирать картины — и продавать их. Первая парижская выставка рисунков-набросков Эдуарда Мане привлекла внимание художников — Ренуара, Дега, Мориса Дени. Войдя в их круг, Воллар, быстро освоился и вскоре сделал свой вклад и историю искусства. В сущности, именно он первым открыл миру трех великих художников — Сезанна, Гогена и Ван-Гога.
Каждую картину на выставке сопровождает история — когда и за сколько Воллар ее купил, кому и за сколько ее продал (иногда в сто раз дороже). Воллар не был филантропом. Он беззастенчиво обирал своих питомцев — и зажиточного Сезанна, который мог себе это позволить, и нищего Гогена, который не мог простить Воллару скупости и звал его «крокодилом». Надо, однако, помнить, что именно Воллар сделал знаменитым своих художников, рискуя при этом последней рубашкой. Когда он купил все содержимое мастерской почти никому неизвестного тогда Сезанна — 150 картин, у галерейщика не осталось денег даже на рамы. Зато он привлек на свою сторону парижских художников, которые признавали в Сезанне своего наставника. Об этом рассказывает история выставленных в Метрополитен полотен Сезанна. Одним владел Пикассо, другим — Матисс, третьим — Клод Моне.
Пытаясь взглянуть на знакомые по репродукциям холсты глазами других художников, догадываешься, что они видели в Сезанне. Пейзажи великого провансальца открывали дверь в живопись ХХ века. Их можно назвать «протокубистскими», но это еще кубизм «с человеческим лицом». Сезанн запечатлел кристаллическую структуру природы. Он писал сразу и портрет и схему природы. Анализируя свою натуру, Сезанн, познавал каждую молекулу света и цвета, прежде, чем сложить написанный им ландшафт в прежнем порядке. Понятно, почему лучшие художники ХХ века не могли жить без его картин. Моне, например, держал своего Сезанна в спальне и никогда с ним не расставался.
Еще больше ошеломляет зал Ван-Гога. Воллар не успел с ним познакомиться, но он первым показал его картины широкой публике. На той выставке покупатели не торопились платить деньги за работы неизвестного художника, и Воллару пришлось продавать их, как он говорил, «практически за бесценок». Всего через его руки прошло 100 работ Ван-Гога. И каких!
В соседстве с Сезанном, Ван-Гог кажется бешеным. Если первый писал «молекулами», то второй «квантами». Там, где у одного кристаллическая решетка, внутренний организующий принцип, у другого — взрывная волна, которую с трудом удерживает кудрявая земля и клочковатое небо.
