Лиля Пальвелева: Не так давно в лингвистике возникло новое направление - прогностика. Ученые пытаются предугадать, как станет развиваться язык в дальнейшем. Так Николай Вахтин, петербургский лингвист, специализирующийся на исчезающих языках малых народов, пытается заглянуть в далекое будущее. Рассуждая о судьбе русскогоязыка, задумываясь о том, останется ли он единым для всех носителей или раздробится на региональные подъязыки, Вахтин заявляет
Николай Вахтин : Сохранить некоторый единый язык, несомненно, можно. Другой наш вопрос, в какой мере это нужно делать. Потому что, похоже, что все-таки все идет (я говорю о процессах, которые займут, может быть, век, может быть, полтора, а, может быть, два, это такие долгосрочные вещи), скорее, к появлению некоторого единого международного языка. Будет это английский, или китайский, или арабский сейчас сказать невозможно, но что такой язык будет, это совершенно точно. А в этой ситуации, в общем, если любая территория с любой другой может договориться на некотором международном едином языке, тогда у них пропадает стимул сохранять какие-то региональные языки, или национальные языки. Вполне может оказаться так, что лет через 200 мы будем иметь гораздо больше маленьких языков, которые возникнут на разных территориях, а люди при этом друг с другом будут говорить, например, по-китайски, или по-английски, не знаю, а, может быть, по-русски.
Лиля Пальвелева: Высказывание Николая Вахтина я попрошу прокомментировать Максима Кронгауза, директора Института лингвистики РГГУ.
Максим Анисимович, согласны ли вы с таким прогнозом, по поводу того, что будет с нашим языком через 100, 200 лет?
Максим Кронгауз: Это один из возможных путей развития. Можно предложить еще множество (сотни, наверное). Дело в том, что, вообще, заглянуть на 200 лет вперед мы, конечно же, не можем. Связано это с тем, что за эти 200 лет может подействовать огромное количество факторов, прежде всего, не языковых, которые мы не в силах предусмотреть. Поэтому здесь можно говорить о некотором не очень обязательном, и ненаучном разговоре о том, какие вообще пути развития, с одной стороны, русского языка, а, с другой стороны, как будет осуществляться коммуникация людей в каком-то ближайшем, а может быть более далеком времени.
Лиля Пальвелева: Вы сказали внеязыковые, или еще говорят
внелингвистические факторы. И вот пример - ареал обитания русского языка значительно сократился после распада Советского Союза. Это совершенно не лингвистическая история. Но, тем не менее, она повлияла и на язык тоже.
Максим Кронгауз: Конечно, но есть и более сильные факторы. Например, нас периодически пугают приближением какой-то кометы, которая ликвидирует все живое на Земле
Лиля Пальвелева: Тогда уж вообще строить прогнозы бессмысленно.
Максим Кронгауз: Да. Но строить прогнозы в любом случае стоит, хотя бы потому, что это любопытно. Всегда любопытно поговорить о далеком будущем. Но надо понимать, что это не имеет научной основы.
А что мы можем видеть? О чем можно говорить, находясь на более или менее твердых позициях? Мы можем видеть тенденции. Мой коллега, кстати, тоже говорит о тенденциях. Здесь есть две проблемы. Первая проблема - это развитие русского языка и, вообще, языков, которые могут не стать международными. Вторая - это ситуация в человеческом обществе вообще. Что будет, как будет общаться человеческое сообщество глобально на одном языке?
Начну со второго. Вообще говоря, уже сейчас мы имеем международный язык. Фактически, хотим мы этого или нет, но сегодняшний статус английского именно таков - это международный, причем, выделенный международный язык. Страны вполне могут договариваться и на английском языке. Не всегда это хотят делать из каких-то государственных, статусных, политических соображений, но это в принципе возможно. Раньше дипломаты обязательно знали французский язык. Сейчас дипломаты, безусловно, знают английский язык.
Лиля Пальвелева: Да и не только дипломаты.
Максим Кронгауз: Да, и не только дипломаты. И бизнесмены, и студенты, и многие другие. Это совершенно очевидно. Английский сегодня необходим огромному количеству людей.
Лиля Пальвелева: А тут еще китайский был упомянут.
Максим Кронгауз: Да, китайский сегодня такого статуса не имеет. Периодически скорее пугают китайским языком. Я не хочу даже оценивать, страшно это или нет, но с вполне объективной точки зрения у китайского гораздо меньше шансов, чем у английского, даже независимо от развития государства Китай, экономического и политического. Просто потому что китайский язык будет гораздо труднее выучить огромному количеству европейцев, американцев и многих других. В этом смысле английский уже занял свое положение. Он ближе многим и многим.
Лиля Пальвелева: Просто китайский, несмотря на то, что этнических китайцев достаточно много (считается, что это второй по распространенности язык), не принадлежит к так называемой индоевропейской группе языков. Он очень отличается.
Максим Кронгауз: Да, но количественный параметр надо всегда уточнять, что имеется в виду, когда говорят о распространенности.
Лиля Пальвелева: Просто китайцев много.
Максим Кронгауз: В смысле родного языка, да, безусловно, китайский один из ведущих языков. Но в смысле распространенности именно как международный, как второй или как первый иностранный язык английский занимает первые позиции. Но китайский отличается от многих распространенных языков значительно больше, чем английский. Кроме того, не надо забывать, что китайский язык имеет иероглифическую графику, что тоже чрезвычайно отличает его от других языков. На самом деле, что не очень удобно, особенно, учитывая современные технологии, в основном ориентированные на набор с помощью клавиатуры. Это лингвистическое соображение, почему у китайского языка меньше шансов при прочих равных экономических и политических условиях. Тем более, что сегодня английский уже имеет большую фору.
Так что, если мы говорим о сегодняшней ситуации и тенденции ближайшего развития, то, безусловно, английский занимает вот это положение международного языка. Статус остальных языков определяется тем, что можно назвать политической корректностью, то есть, насколько мы уважаем разнообразие, в отличие от такой глобалистической тенденции. Сегодня в обществе разнообразие, скорее, уважается, политическая корректность действует. Поэтому, скажем, в Европейском Союзе учитываются разные европейские языки, а не происходит общение только на английском языке. Думаю, что эта тенденция тоже сохранится.
Лиля Пальвелева: То есть другие языки тоже останутся?
Максим Кронгауз: Гибель большим языкам не угрожает, и даже не угрожает такое распадение на похожие родственные языки.
Лиля Пальвелева: Как Вахтин говорит - региональные.
Максим Кронгауз: Да, региональные. Думаю, что все крупные языки (их несколько десятков) сохранят свой статус, и будут поддерживаться и на государственном, и на культурном общественном уровне. Поэтому у меня в этом смысле, скорее, оптимистичные взгляды. Я считаю, что сохранится примерно та ситуация, которую мы имеем сегодня.
Лиля Пальвелева: То есть расклад будет тот же?
Максим Кронгауз: Да, расклад будет примерно такой. Есть один выделенный международный язык, потому что формально международным считается не только английский, который, возможно, даже будет расширять свою сферу. И сохранятся важные большие языки.
Что касается остальных языков, тоже все зависит от степени их поддержки. Ведь уже сегодня мы видим, что многие крепкие, поддержанные культурой, наукой языки, перестают обеспечивать некоторые области. Возьмем, какой-нибудь нейтральный язык, чтобы никого не обидеть. Скажем, норвежский язык. Норвежские физики и математики научные статьи пишут по-английски просто потому, что больше ученых прочтет их статьи. И в какой-то момент язык, еще раз повторяю, с богатой культурой, богатой научной традицией, перестает обслуживать некоторую терминологическую область, некоторую научную область, возможно, некоторую социальную область. В этом смысле опасность для языков состоит не в том, что существует некий международный язык, а в том, что английский довольно активно влияет на все, в том числе и большие языки, прежде всего, через заимствования. Сейчас мы видим это и в русском языке. Идет огромный поток заимствований из английского. И язык уже не всегда использует механизмы перевода, потому что проще заимствовать, чем думать, как это перевести на русский. Я говорю «язык», а, на самом деле, это касается конкретных людей - переводчиков.
Мы сегодня живем в ситуации трансляции чужой культуры. Мы гораздо меньше создаем новых профессий, новых занятий. Мы скорее транслируем их, заимствуем из другой культуры и называем их с помощью английского языка. Вот эта опасность, безусловно, присутствует.
Лиля Пальвелева: И эта тенденция и дальше будет развиваться, по всей видимости?
Максим Кронгауз: Эта тенденция, видимо, будет развиваться, потому что не видно, что бы могло ее погасить. Другое дело, что, скорее всего, в языке, в том числе, и в русском, возникнет фактор стабилизации. Сегодня мы живем в период бурных изменений - и социальных, и технологических. Возможно, в какой-то момент настанет период стабилизации, хотя про технологии говорить очень трудно. Тогда процесс переваривания чужого будет идти успешнее. Сегодня мы очень часто не знаем, как писать эти новые заимствованные слова, не всегда знаем, где ставить ударение, хотя фактически употребляем их. Вот эта опасность, на мой взгляд, может быть более серьезной, чем существование некоторого объединяющего международного языка. Конечно, они отчасти связаны между собой. Потому что совершенно очевидно, что влияние оказывает на другие языки именно самый выделенный и в этом смысле самый авторитетный язык. Но все-таки это две стороны процесса. Меня беспокоит больше эта сторона, о которой я сказал.
Лиля Пальвелева: А еще какого рода прогнозы можно сейчас дать по поводу русского языка? По поводу ближайших перемен, которые его ожидают? Помимо заимствований, что еще может произойти?
Максим Кронгауз: Мы заимствуем сейчас не только лексику, но и некоторые словообразовательные вещи, а, может быть, даже отчасти и грамматические. Приведу довольно яркий пример. Английский суффикс - ing - и сопутствующее ему процессное значение сегодня очень популярны. Есть громадное количество слов, пришедших из английского. Кроме того, по этой модели порождаются отчасти пародийные слова. Я столкнулся с таким словом русским "улучшайзинг". Я думал, что это просто шутка, но оказалось, что это слово довольно активно используется. В Интернете я нашел около двух тысяч употреблений.
Здесь ничего нового нет. Мы всегда заимствовали чужие суффиксы, из самых разных языков. Есть суффикс -ер-, скажем, -ист-, -изм- и так далее. Вопрос в количестве. Вот сегодня это количество очень велико.
