Иван Толстой: Одним из наиболее значительных событий в польской культуре минувшего года было начало съемок выдающимся режиссером Анджеем Вайдой художественного фильма о Катыни. Работа над фильмом идет полным ходом, а его премьера, запланированная сентябрь, – одно из самых ожидаемых культурных событий 2007-го. Рассказывает Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: Анджей Вайда дебютировал в качестве режиссера в 1955 году фильмом «Поколение», через три года был снят «Пепел и алмаз» - лента, ставшая культовой не только в Польше. Анджей Вайда говорит, что фильм о Катыни хотел снять всегда, но пришел к этому только теперь – после более чем 50 фильмов, Оскара и Золотой пальмы в Каннах. Но даже теперь Вайда не скрывает волнения – ведь в Катыни погиб его отец.
Анджей Вайда: Я должен сказать, что это одно из самых трудных предприятий в моей жизни. Среди тех, кто был убит в Катыни, был и мой отец. Поэтому на мне лежит еще большая ответственность.
Алексей Дзиковицкий: Работа над фильмом « Post Mortem . Катынская повесть» началась в середине прошлого года. Анджей Вайда долго не мог найти подходящий сценарий. Режиссер не хотел сделать хрестоматийный фильм, который рассказывал бы от начала до конца об одной из самых значительных трагедий польского народа в минувшем веке – расстреле войсками НКВД тысяч пленных офицеров, священников, полицейских. В конце концов, Вайда выбрал сценарий Анджея Мулярчика, однако его текст при участии самого режиссера претерпел значительные изменения. Продолжает Анджей Вайда.
Анджей Вайда: После многих лет и многих попыток я пришел к выводу, что фильм о Катыни не может быть исключительно рассказом об исторических событиях. Ведь эти события известны, изучены историками. Мой фильм - это рассказ об индивидуальных, личных трагедиях, судьбах тех, кто был жертвой этого преступления, о судьбах их близких, для которых это было страшной трагедией – они потеряли отцов, мужей, детей. Поэтому действие фильма происходит в основном в послевоенном Кракове. Представлены, конечно, и события 1940-го года, когда поляков расстреливало НКВД. Без этого фильм был бы не понятен зрителю.
Алексей Дзиковицкий: Примечательно, что в фильме все актеры снимаются под собственными именами – это должно сделать картину еще более личной, правдивой. Причем играют в фильме Вайды практически одни звезды польского кино. Одна из самых популярных и снимаемых актрис польского кино Магдалена Целецка, узнав о приглашении на роль в «Катынской повести», сказала, что это для нее огромная честь и что сразу же приняла приглашение, поскольку «Вайде не отказывают». С фильмов этого режиссера свою карьеру начали многие известные сейчас польские актеры. Некоторые из них до сих пор ассоциируются именно с участием в картинах Вайды, хотя после этого они могли сняться еще в десятках фильмов. Говорит Ежи Радзивинович – актер, сыгравший главные роли в картинах «Человек из мрамора» и «Человек из железа». Эти фильмы признаны одними из лучших в творчестве Анджея Вайды.
Ежи Радзивинович: Он, как режиссер и человек, доверяет своим актерам на съемочной площадке, если, конечно, актер в самом деле хорош и получит такой шанс.
Алексей Дзиковицкий: В фильме « Post Mortem . Катынская повесть» будет показано не столько само катынское преступление, сколько его последствия, многолетняя ложь коммунистических властей о том, что это польских офицеров расстреляли фашисты, судьбы родственников погибших, которые хотели узнать правду, до конца верили в то, что их отцы, братья, сыновья вернуться. Продюсер картины Михал Квецинський говорит, что Вайде удалось найти единственно верный путь показать все это.
Михал Квецинський: « Post Mortem ...» - это самый важный фильм в моей жизни, который довелось продюсировать. Эта тематика также касается истории моей семьи. Нам, среди прочего, удалось привлечь к работе над фильмом одну из самых профессиональных съемочных групп. Большие сцены с участием тысяч статистов и десятков актеров уже сняты. Мы снимали их в Кракове. Съемкам сопутствует необычная атмосфера, которая царит как в творческом коллективе, так и вне его - жители Кракова, прохожие, поддерживают нас. Мне кажется, что этот фильм ждут с большой надеждой».
Алексей Дзиковицкий: О том, что фильм ждут, свидетельствуют хотя бы толпы людей, которые непрерывно сопровождали съемочную группу на улицах и площадях Кракова, где снималась значительная часть фильма. « Post Mortem . Катынская повесть» - это первый художественный фильм о тех трагических событиях. До сих пор в польском кино никто не решился затронуть эту чрезвычайно важную и больную для всех поляков тему. Ведь в Польше хорошо помнят, как почти пять десятилетий коммунистические власти скрывали имена истинных виновников смерти тысяч польских военнопленных.
Продолжает Анджей Вайда.
Анджей Вайда: Фильм о катынском преступлении – это одна тема. Но есть необходимость рассказать также о лжи о Катыни. То, что действие происходит в Кракове после войны, дает возможность показать и другую сторону катынского преступления – ложь, с которой столкнулось множество людей. А некоторые из них ведь видели документы, привезенные в 1943 году немцами в Краков. Многие пытались сказать правду – о них также будет мой фильм.
Алексей Дзиковицкий: Примечательно, что в фильме показаны также сцены трагического ареста фашистами и вывоза в концлагерь профессуры Ягеллонского университета в Кракове. Создатели картины говорят, что это должно поставить знак равенства между действиями обоих оккупантов, напавших на Польшу в 1939 году. В специальном пресс-релизе, распространенном создателями фильма перед началом съемок говорится:
«В одной из телепрограмм гимназист на вопрос, что это за дата - 17 сентября, ответил: «Наверное, какой-то церковный праздник». Надеемся, что благодаря фильму « Post Mortem . Катынская повесть» на вопрос: что такое Катынь, многие скажут больше, чем «местность под Смоленском».
Такие надежды вполне оправданы – опыт последних лет показал, что поляки с удовольствием ходят в кино на отечественные хорошо снятые современные исторические фильмы. Достаточно вспомнить успех «Пана Тадеуша» Вайды, или «Огнем и мечем» Хофмана. Премьера фильма запланирована на 17 сентября 2007 года.
Иван Толстой: В концу минувшего года скончался выдающийся французский поэт-песенник Пьер Деланоэ. О его судьбе – Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий: Нана Мускури: «Прощай, Анжелина», во французском варианте и « Farewell Angelina » в варианте автора музыки этой песни, Боба Дилана. Слова же написал французский поэт-песенник; рекордсмен в этой области, потому что среди собратьев по перу он был (увы, был) самым творчески активным - он написал более 5 тысяч песен и считается, по крайней мере количественно, самым популярным поэтом песенником 20 века.
Вслед за Клодом Ланзманом, менее плодотворным, но быть может более поэтически глубоким, нас покинул на днях и Пьер Деланоэ. На территории СССР он был известен огромному числу слушателей вот этой песней…
Красная площадь была пуста.
Передо мною вышагивала мой гид – Натали.
Чудесное имя – Натали!
Красная площадь была белой,
Снег лежал ковром…
Этим холодным днем я шел вслед за ней, за Натали…
Она рассказывала голосом ужасно серьезным
Об Октябрьской революции
А я думал о том, что после мавзолея Ленина
Мы пойдем в Пушкинское кафе пить какао.
Песенку про русскую переводчицу с Красной площади, «Натали», Пьер Деланоэ написал вместе со своим фаворитом, певцом Жильбером Беко. Само собой, Натали и герой песни отправились в студенческое общежитие и Наташа переводила студентам рассказы о Париже и Елисейских полях. А потом все перемешалось: шампанское, смех, и когда все ушли, они остались вдвоем, и Натали само собой больше не рассказывала об Октябрьской революции…
Не будем вспоминать о том, что могло бы произойти с гидом французского гостя, если бы ее застукали с иностранцем, если от нее, конечно, не требовали, чтобы она, по эпохе и по ее законам – «стучала»… Текст Пьера Деланоэ вполне соответствует впечатлениям французских гостей. И Красная площадь, и мавзолей, и снег, и русская красавица – все это до сих пор входит в набор российской экзотики. Но это так, комментарий к песне, из которой слова не выкинешь..
Настоящее полное имя Пьера Деланоэ – Пьер Шарль Марсель Наполеон Лё Руайе. Он родился 16 декабря 1918 года в Париже на Фабур де Тампль. Этот неутомимый соблазнитель, напористый Казанова до того, как стал поэтом-песенником был, страшно подумать, инспектором налогового управления. Нарукавники чиновника он оставил в послевоенные годы. С 48 года по 53 он регулярно сочинял песенки, но настоящий успех ему принесло сотрудничество именно с Жильбером Беко. В 53 году они выпустили пластинку «Мои руки» (Мои руки рисуют в вечерней тьме силуэт надежды, так похожий на твое тело…) Песня стала общенациональным хитом, Деланоэ заметили, весь его уже накопленный репертуар отправился на запись в студии.
Его песни пел Моррис Шевалье и Эдит Пиаф. Шевалье и на своем прощальном концерте в 68 году. То была песня Деланоэ – «Когда мне будет сто лет». Мишель Сарду исполнял его песни, Жерар Лёнорман, еще два Мишеля: Полнарёфф и Фюган, а так же Джонни Холидей, Шарль Азнавур, Сильви Вартан, Клод Франсуа, Джо Дассен, Николь Круасиль, Николетта, Нана Мускури, Далида, Хулио Иглезиас, Серж Реджани….
Что удивительней: и - Элвис Пресли, Френк Синатра, Боб Дилан, Сэмми Дэйвис Джюниор, Джуди Гарленд, Рой Орбисон и Барбара Стрейзанд…. Вот как звучит Пьер Деланоэ на английском:
Пьер Деланоэ был прилежным учеником парижских кабаре, в первую очередь спектаклей Фолли-Бержер и песен Жака Траншана. Несколько раз он и сам выходил на сцену, но перейти в разряд профессиональных певцов он не решился. Он предпочитал Беко или Сарду на сцене, а самого себя – в зале. Он участвовал в создании самой популярной частной радиостанции страны «Европа-1» и он стал президентом «САКЕМа», французского союза композиторов, исполнителей и песенников.
Идол 60х годов Клод Франсуа на концертных гастролях 71-го года с песней Пьера Деланоэ «Это вода, и это – ветер»….
Пьер Деланоэ в свои 88 лет, а покинул он нас успев отпраздновать свой день рождения, обладал все той же трезвостью ума и напористостью, бескомпромиссностью воображения, качествами, которыми он был славен среди коллег по «САКЕМу» в 70-х. Он не мямлил, говоря о том, что ему не нравится. Так про «рэп» он сказал во время интервью со звездой этого жанра Абд аль-Маликом, следующее:
«Для меня это не музыка, это вопли, это отрыжка, примитивная форма самовыражения».
Мало кто подозревал, что этот поэт-песенник был профессиональным юристом, прекрасно знал латынь и цитировал наизусть произведения авторов разных эпох, стран и языков…
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Константин Паустовский. Его портрет в исполнении Бориса Парамонова.
Бориса Парамонова: Константин Георгиевич Паустовский (1892 – 1968) – русско-советский писатель удивительно счастливой судьбы. Он, что называется, пережил все бури века, начиная с первой мировой войны, на которой его изрядно потрепало и где в один день погибли оба его брата. Куда носила его революция, достаточно известно из цикла его автобиографических повестей (числом шесть, кажется). К материалу этих сочинений надо, однако, относиться осторожно: там не только многое скрыто, но, думается, и искажено. У меня, например, в свое время при свежем чтении его новинок, не исчезало ощущение, что Паустовский хотел, но не смог уйти с белыми из Крыма: очень уж близко к пароходным сходням он стоял. В этой догадке нет никакого обвинения (мне ли обвинять эмигрантов!); но читатели Паустовского хорошо знали его природу странника, путешественника, даже, можно сказать, бродяги. Паустовский бредил дальними странами; ему ли не попробовать какого-нибудь Египта? А с эмигрантским кораблем могло занести и подальше, допустим в Париж.
Можно сказать, что эта страсть к перемещениями в пространстве сыграла добрую роль в жизни и писательстве Паустовского. Во-первых, люди, склонные к перемене местожительства, гораздо реже попадали на чекистский крючок. А лучшее из написанного Паустовским – всякого рода охотничьи байки и полуэтнографические очерки о русских малохоженых местах. Его «Мещерская сторона» создала жанр, ему потом подражали (впрочем, он и сам в этом отношении шел от другого писателя – Пришвина). Приятные темы, приятно, с подобающей скромностью написано: русская скромная природа сама по себе требует сдержанной эстетики. Всё вместе это избавило Паустовского от его родовых, что ли, недостатков: несколько раздутого романтизма, порою у него подходившего к грани безвкусия. Соблазн его был – всякого рода бригантины, подымающие паруса. Тут он пытался следовать Александру Грину, своему инспиратору, писателю очень и очень неровному, многажды проваливавшемуся. Интересно, что Грин, одно время забытый, пережил ренессанс как раз в то время, когда звездой советской послесталинской литературы стал Паустовский. Их любили вместе.
Но кто любил? В основном юноши и девушки (девушки больше). Пошли всяческие Алые Паруса – и фестивали, и даже рестораны.
Но у самого Паустовского был еще один грех, взятый им на душу: он эту молодежь взялся учить эстетике или, сказать пышней (а он говорил), прекрасному. И тут он написал очень плохую – пустую, напыщенную книгу «Золотая роза» - якобы о писательском мастерстве, чуть ли не самоучитель литературы. Она многим молодым засорила головы. Книга сентиментальная, неточная, облегченная, создающая соблазнительный миф о художниках как о разряде неких святых.
Вот пример соответствующих его подходов: очерк об Оскаре Уайльде. Сначала говорится, какой он был сноб и каким хорошим стал в тюрьме, написав «Реддингскую балладу». И вообще понял, что страдающие бедняки лучше светских дэнди. А то, что Баллада эта – об убийственных страстях, а другое тюремное сочинение «Из глубины» – очередное эстетические кокетство, на этот раз с христианством, - это, понятно, не объяснено. Не говоря уже о том, за что, собственно, Уайльд был повергнут тюрзаку: тогда – во времена Паустовского, то есть – такие темы не обсуждались.
Вот и получается, что Паустовский – нечто вроде рукоделия. Он в советской литературе был вице-губернатором, вышивающим по тюлю.
Несомненно, Паустовский был порядочный и интеллигентный человек – в самом что ни на есть старорусском смысле этого слова. Приобретя несомненный писательский авторитет, он в эпоху послесталинской оттепели однажды выступил довольно смело – на обсуждении романа Дудинцева «Не хлебом единым». Паустовский говорил о Дроздовых - собирательных советских номенклатурщиках по имени персонажа дудинского романа, с подобиями которых Паустовский встретился в заграничном путешествии на корабле «Победа». Вспомним старые звуки:
«В нашей стране безнаказанно существует и даже процветает новая каста обывателей. Это новое племя хищников и собственников, не имеющих ничего общего ни с революцией, ни с нашей страной, ни с социализмом. Это циники и мракобесы, не боясь и не стесняясь никого, на той же «Победе», вели совершенно погромные антисемитские разговоры. Таких Дроздовых тысячи, и не надо закрывать глаза. Это темная опара, на которой взошли люди, начиная с 1937 года. Обстановка приучила их смотреть на народ как на навоз. Они дожили до наших дней, как это ни странно. Они воспитывались на потворстве самым низким инстинктам, их оружие клевета, интрига, моральное убийство и просто убийство».
Это разговор уровня 1956 года, и это честные слова. Но как же это не по делу! Какой тридцать седьмой, когда надо брать на двадцать лет раньше. И неужели непонятно, что революции для того и совершаются, чтоб на месте одних хищников и собственников утвердиться другим, а народ для таких революционеров и всегда навоз. Тогдашних дроздовых преодолели, в конце концов, не идеалисты вроде Паустовского, а такие же дроздовы с более современными мотивациями.
Эти слова Паустовского тем еще неудачны, что в романе Дудинцева как раз Дроздов – очень умело написанный портрет умного бюрократа. Этот Дроздов и сегодня панует (употребляю это слово из уважения к польскому происхождению Паустовского).
У Паустовского, по-видимому, остались кое-какие поклонники, которые делают его сайты в интернете, размещая там чуть ли не полное собрание его сочинений. Не думаю, что его читают люди молодые, которым «до барабана» ХХ съезд, оттепель и прочие знаковые события позднего социализма. Что касается настоящих ценителей русской литературы – если такие остались (а должны остаться при всех режимах), то для них Паустовский эстетической ценности не представляет. Как писатель, он эпигон бунинской линии, что-то вроде советского Бориса Зайцева с заменой зайцевской мистики сентиментальностью.
Но человек он был, судя по всему, хороший. Европеец русский, несомненно. Очень возмущался, услышав разговор двух девиц: «Ты еще Сикстинку не видела?»
Добавлю к этому, что и Ахматова, и Бродский - оба говорили «Нобелевка».
Кстати, нобелевку чуть-чуть не дали Паустовскому.
Но подлинным финалом к разговору о Паустовском может быть фотография, появившаяся в «Огоньке»: гастролерша Марлен Дитрих на сцене Дома писателей на коленях перед Паустовским. Этой дешевки он сам, было видно, не выдержал – готов был провалиться от стыда за безвкусие акции.
Что-то было в этом, однако, соразмерное Паустовскому.
Иван Толстой: Новогодние развлечения во всех странах так или иначе вертятся вокруг праздничного стола. Культура итальянского застолья. Из Неаполя Михаил Талалай.
Михаил Талалай: В Италии празднуют Новый Год, как и везде – шумно, с хлопушками и петардами, с народным гулянием, и, конечно, с обильным застольем. Что касается фейерверков, то при врожденной любви итальянцев к беспорядку, они превратились в подобие национального спорта, причем спорта рискованного – каждый Новый Год случаются жертвы. В этот раз, слава Богу, обошлось. Всего около полтысячи раненных – кому-то выбило глаз, одной даме оторвало руку, но в целом пострадавших было раз в два меньше, чем год назад.
Более всего на Новый Год веселились румынские и болгарские жители Италии – с первого января они стали полноправными членами Европейского Союза. Нелегальных румын в Италии было с полмиллиона, и все они теперь одним махом стали легальными.
Несколько дней назад отшумело Рождество, семейный праздник и теперь можно было развлекаться с друзьями. Тут итальянцы весьма традиционны – сложилась и поговорка – Natale con i suoi , capodanno con chi vuoi – то есть Рождество со своими, а Новый Год – с кем хошь.
Новогодний ужин в этой религиозной стране проходит под знаком св. Сильвестра, ибо именно ему совершает память Католическая Церковь первого января. И поэтому ужин имеет название Cenone di San Silvestro . Ему уделяют много внимания, меню продумывается заранее. Автор передовиц в уважаемой газете Il Sole – 24 Ore , влиятельный журналист Риккардо Кьябердже, озаглавил свою статью так: «За ужином Св. Сильвестра – отказ от икры». Свой демонстративный протест против икры он мотивировал неприятием вторжения русской мафии в Европу – раньше русские шли танками в Будапешт и Прагу, а теперь с лыжами и продажными подружками в Альпы. Не буду пить и их водку – заключил свою передовицу журналист.
Обдумывает меню заранее не только Риккардо Кьябердже.
Национальное застолье начинается еще в Рождественский сочельник, на него полагается вкушать рыбу. Чтобы побольше влезло этой рыбы в желудки на ужин, в обед едят очень мало, а именно, шкаролу, пирог с ботвой. В сочельник сразу после рыбы обмениваются подарками, а затем идут на ночную мессу, но теперь все больше ленятся, и смотрят ее по телевидению. На следующий день, в само Рождество полагается есть мясо, как бы разговляться. И это одна из особенностей современного итальянского Рождества – католики уже не постятся, но по-прежнему разговляются. Итак, едят с родными два дня подряд. В старых добрых семьях рыбный ужин шел до полуночи, а затем плавно переходил в ночной мясной пир. И поэтому на третий день, 26 декабря, местная традиция на обед требует лишь овощной супчик, дабы войти в нормальную колею. Однако колея опять выводит к ужину святого Сильвестра, под Новый Год.
Подарки дарят исключительно на Рождество, не на Новый Год – близким особенно крупные подарки. Этой возможности ожидают целый год. Один знакомый, например, пытающийся приучить родителей к электронной почте и прочему, сказал мне в сердцах, что на это Рождество ему не удалось склонить их к подарку – к компьютеру. «Но уж на следующее Рождество, через год» - уверял он – «я их уломаю и подарю».
Друзьям дарят разную мелочь со смыслом. Книги, например.
Этим декабрем хорошо расходились на подарки две книги, с околорусской тематикой. Одна – сборник рассказов Марио Ригони Стерна, «Рождество в степи». Мне уже доводилось рассказывать об этом живом классике, ставшем писателем после военной кампании в Советском Союзе. И в этом небольшом сборнике – о рождественских днях, проведенных Ригони Стерном в русских и украинских степях.
Другая, более веселая книга, музыковеда Паоло Прато – о песне White Christmas , которая внесла большой вклад в рождественские и новогодние традиции. Ее написал выходец из России Изя Балин, в Америке ставший композитором Ирвингом Берлином. Его песня Белое Рождество, исполненная Армстронгом, Кросби и иными, стала первой по продаже в США в прошлом веке.
А теперь о главной особенности местных зимних празднеств. Это презепио, презентация Вифлеемских рождественских яслей в кукольном виде. Внедрил ее в 1223 году Св. Франциск Ассизский. И теперь и стар и млад собирает многофигурные композиции на тему поклонения Младенцу со стороны ангелов, волхвов, пастухов и прочих. Фигурки могут быть микроскопическими, а могут быть и в человеческий рост, правда, это в прошлом позволяли себе такие размеры аристократы. Целый городской квартал в Неаполе, у церкви Св. Григория Армянского превращается в базар таких фигурок, и сюда приезжают со всей Италии. Любопытно, что такое творчество бурно развивается. Среди продаваемых фигурок я встречаю все новых и новых персонажей. Это и местные Угодники, недавно причисленные к лику святых, отец Пий, мать Тереза Калькуттская, но и персонажи совсем неожиданные, например, неаполитанский комик Тото или безвременно ушедшая из жизни леди Диана. Новинка этого сезона. Среди фигурок появился, уже престарелый сын последнего итальянского короля, Виктор-Эммануил Савойский, в паре с роскошной куклой-блондинкой. Дело в том, что в ушедшем году Виктор-Эммануил оказался замешанным в скандале с игорным бизнесом и с продажными девушками, и потомок королей так поразил народное воображение, что вошел в состав рождественских сценок.
