Ростислав Андреевич Фадеев (1824—1883) — крайне интересная фигура русского прошлого, можно было бы сказать, начисто забытая, если б не книга о нем, вышедшая в Волгограде в 1998 году (я этой книги не читал, но испытал приятность, узнав о ее существовании). О Фадееве следует если не помнить, то иногда вспоминать: он был величайшей редкостью в русском культурном арсенале — генерал-политолог. Это ли не Европа! Вы, нынешние, нут-ка!
Да и биография его необычна: много лет прослужив на Кавказе, он потом прославился участием в борьбе сербов против Оттоманской империи, еще до вступления России в войну: генерал-доброволец, как Черняев. Потом выкинул совсем эксцентричный трюк: принял пост военного министра при египетском хедиве, но отказался от него, когда хедив задумал войну против православных эфиопов. Помимо общезначимых мотивировок — хедив был потенциальным врагом турок, — в этом можно увидеть интересный след дворянской архаической психологии: самостоятельность, нежелание идти всю жизнь на поводу у царя, у центральной власти.
Эта черта по-другому сказалась в публицистической деятельности Фадеева. Он автор двух книг: «Русское общество в настоящем и будущем» (1874 год) и «Письма о современном состоянии России» печатавшиеся в газете с апреля 1879-го по апрель 1880 года. В обоих сочинениях содержится внятное выражение политических взглядов Фадеева.
Они были резко неординарны. Современники отнеслись к Фадееву как к типичному дворянскому реакционеру, недовольному реформами царствования Александра Второго, но это далеко не так. Фадеев отнюдь не крепостник, мечтающий о возврате старых порядков, крепостное право он называет болезненным наростом русской истории. Его критику вызывают другие реформы — земская и судебная, отчасти и военная, ибо все они были внесословными, были направлены на общество в целом. И вот такая направленность, считал Фадеев, — ошибка реформ, ибо общества в России нет. Реформы безадресны и продиктованы исключительно соображениями идеологического порядка. Они ориентированы на некие абстрактные идеалы, которым поддалась не только либеральная интеллигенция, но и сама власть.
В чем же состоит этот идеал? Увы, это можно сказать в двух словах: всё содержание его не превышает нескольких десятков либеральных общих мест, занесенных к нам красноречием европейских политических партий. Для наших либералов важны слова и названия, а не дело. <…> Она (то есть «либеральная сторона») сохраняет целиком старинную мифологию метафизических существ, либеральных отвлеченностей <…> идеал ее — не какая-либо действительность, а либерально-аллегорический Олимп.
Фадеев увидел, что в России нет того, что на современном языке называется социальной стратификацией. Русское общество — это студень. Любая кристаллизация идет вокруг некоего необходимого стержня, а таким стержнем в России может быть исключительно дворянство: класс, во-первых, культурный, во-вторых, обладающий всё же некоторым опытом сословного самоуправления. Важно также, что дворянство в России — это открытый, а не замкнутый класс, это, как сказали бы сегодня, «меритократия» — возвышение заслугой, а не только потомственной привилегией.
Вот за это и посчитали Фадеева дворянским реакционером. Само упоминание слово «дворянство» в не до конца негативном контексте посчитали реакционным. Это как у Достоевского в «Бесах»: нигилист, споря с отставным, то есть носящим штатскую одежду, генералом, говорит, раз вы с этим не согласны, то вы генерал.
Но Фадеев отнюдь не был таким генералом, который «государю своему служил». Он вроде Чацкого: служить бы рад, прислуживаться тошно. Его мировоззрение — это некий синтез англомании и славянофильства, что в сущности почти одно и то же. Английский элемент — это постепенно осуществляемый союз потомственной аристократии со всякого рода меритократией, в том числе промышленной и торговой буржуазией (открытость русского дворянства у Фадеева). А славянофильский элемент — опора власти на земщину, то есть самоуправляемые слои общества, «земли». Фадеев говорит даже о Земских соборах как необходимом элементе власти. Необходимо окончательное избавление от созданных еще Петром бюрократических порядков управления, то есть от чиновничества всякого рода (звучит весьма актуально).
«Последовательный ход истории ставит перед Россией вопрос не об источниках власти, а о перенесении центра государственного тяготения с обветшалой табели о рангах на самую почву, на землю».
Пока у власти не будет опоры на здоровые и организованные силы общества, она будет бороться с нигилистическими революционерами исключительно полицейскими, «механическими», как говорит Фадеев, мерами. Вторую свою книгу Фадеев писал уже в разгаре революционного террора. И вот что он там писал:
Зло притаилось, можно сказать, в нравственных пустотах нашего государственного строя <…> нигилизм воззвал исключительно к беспочвенным людям, какие есть везде, и положил зародыш мелкой, но сплоченной группе людей в разъединенном обществе <…> красный кружок был у нас единственной связной группой… Наш упадок совершится постепенно, не вдруг, но совершится непременно. Кто тогда будет прав? Решимся выговорить вслух: одна из двух сил — или русская полиция, или наши цюрихские беглые с их будущими последователями. Судьба России, лишенной связного общества, будет со временем поставлена на карту между этими двумя партнерами.
Одним словом, Ленин в Цюрихе. И в февральской революции 1917-го года как раз и осуществился предвиденный Фадеевым сценарий.
Интересно, что во второй своей книге Фадеев уже не писал о дворянстве как возможном стержне кристаллизации русского студнеобразного общества. Но он не увидел настоящего такого стержня — крестьянства, когда, вырванное из плена общинной жизни, оно станет многочисленнейшим классом мелких собственников, то есть становым хребтом среднего класса. Это, как известно, проект Столыпина.
Этого Фадеев не увидел, потенциального плюса не разглядел. Но зато он хорошо увидел многие минусы, и по сию пору значимые в России: произвол бюрократии, бессильное общество и бессильного в сущности царя, держащегося исключительно привычным мифом.
