Виктор Резунков: Сегодня у нас в гостях писатель, председатель Союза писателей Петербурга Валерий Попов.
Мы поговорим о писателях, о книгах, о литературе, о тех процессах культурной жизни Петербурга и России, которые мы сейчас наблюдаем, и о многом-многом другом.
Валерий Георгиевич, в своем последнем романе «Горячий рукав» - его, в принципе, можно ведь назвать автобиографическим?
Валерий Попов Валерий Попов: Да.
Виктор Резунков: … Вы с чувством светлой ностальгии выделили несколько существовавших еще в Ленинграде очагов культуры, скажем так, - издательство «Советский писатель», ресторан «Европейский», Дом писателя и издательство «Детская литература». Правильно?
Валерий Попов: Да.
Виктор Резунков: А сейчас вы можете выделить какие-то очаги культуры в нынешнем Петербурге?
Валерий Попов: Ну, вот постоянных очагов культуры, пожалуй нет. Но есть Музей-квартира Пушкина, есть Дом Ахматовой, есть «Борей». В общем, есть где выпить и повидаться. Но такого вот поля огромного, толпы такой буйной, которая веселилась бы и делала дело, уже не встретишь, даже среди молодежи.
Виктор Резунков: А чем вы это объясняете, как вы воспринимаете происходящее? Взгляд оттуда.
Валерий Попов: Наверное, времена не такие буйные, времена тихие, поэтому народ не так шумит.
Виктор Резунков: Но в брежневские времена тоже было тихо. А вот перестройка, например, когда была?
Валерий Попов: Нет, в брежневские времена не было тихо. Огромные толпы желали перевернуть все к чертовой матери с ног на голову. И мы этим занимались, готовили эти все затеи в своих выпивках, книгах, поступках. Я, например, сломал дверь в Дом писателя однажды, когда там чекисты окопались и все время там гуляли, а для нас закрывали на ключ и говорили: «Проводится мероприятие». Однажды в трезвом виде я сломал дверь, пробрался через два стекла и тряс какого-то бедного чекиста и говорил: «Ты здесь, вообще, что делаешь?» Потом меня отвезли в милицию, причем милиционеры ко мне очень любовно отнеслись, перевязали. Потом пришел следователь – потрясающей красоты рыжая женщина, и она сказал: «Вы совершенно правы, эти мальчики из «большого дома» разгулялись слишком. И вы в положенное время хотели пройти в свой дом, так что вы в своем праве». И мне ничего не было, отпустили. Потом, когда я пришел в Дом писателя, мне сказала секретарша: «Один из секретарей одобрил ваш поступок». Видимо, Дудин, насколько я вычисляю. То есть можно было ломать – и мы ломали, что можно.
Виктор Резунков: В 1968 году, перед вторжением в Чехословакию российских войск, вы тоже проводили в Доме писателя, я знаю, какие-то семинары.
Валерий Попов: Не только семинары. Я помню, что однажды мы с моим другом, оператором Петей Мостовым, в то время очень известным, который много снял фильмов-лауреатов, мы с двумя девушками оказались в такси и ехали куда-то, не помню, в квартиру. И вдруг они сказали, что правильно вступили в Чехословакию, так и надо, и мы сказали: «Выходите!» Отказались от наслаждения ради идеи. Это редкий случай, но нас это всех будоражило.
Виктор Резунков: После одного из семинаров на контакт с вами вышел сотрудник КГБ, насколько известно.
Валерий Попов: Ну, да, я об это писал. Это был не семинар, это был замечательный вечер в Доме писателя, когда была первая абстрактная выставка и выступали Бродский, Довлатов, Татьяна Галушко, Гордин… Главное, я был изумлен колоссальной красоты залом, то есть зал наполнился удивительно интеллигентными и, главное, успешными людьми. Это были какие-то холеные женщины, какие-то нарядные, уверенные мужчины, инженеры, видимо, адвокаты. Я помню, что у нас бомонд был всегда, он сразу взялся, как только его позвали. После этого, да, на следующий день были звонки, звонки, звонки, потом тоже звонок, и я так радостно говорю: «Да…» - «Это с вами говорят из Комитета госбезопасности». Я говорю: «Да, конечно, конечно… Очень рад!» И он так ошеломленно, видимо, другой реакции ждал, говорит: «Давайте встретимся». Я говорю: «Конечно-конечно! Обязательно!» - «Вы понимаете, откуда вам звонят?» - «Да-да, конечно. Давайте, давайте… А где? А как я вас узнаю? Держите в руке цветок». Он говорит: «Нет, цветок не буду. Газету». Он хмуро отвел меня в гостиницу «Нева», говорил, что реакция поднимает голову в Чехословакии, и у нас тоже: «Вы часто бываете в буфете… Помогите нам. Запишите мой телефон». Я бережно записал. Потом мы разговариваем с ним дальше, и он говорит: «Что вы делаете?» - «А что я делаю?» Оказывается, я все эти буквочки и циферки (а тогда были из букв и цифр телефоны) разрисовал птичками, собачками, цветочками… И он сказал: «Все ясно. Уходите». То есть он как-то так «бил по площадям», кто-то поддался, видимо, а мне не хватило ума на эту работу.
Виктор Резунков: Вы оказались бесперспективным.
Валерий Попов: Да, ума мне не хватило на эту должность.
Виктор Резунков: В своем недавнем интервью вы заявили, что советское время было благоприятным для литературной жизни. Почему? Вот интересно…
Валерий Попов: Ну, это антисоветское время было для жизни. Потому что был такой мощный вектор – показать, что государство такое, а мы веселее его, умнее, мы его объегорим, мы его победим сексуально, то есть мы его обыграем. Такие красавцы и гении, как мы, конечно же, сомнут эту машину. И так и вышло. Поэтому порыв был общий, мы все были заодно, мы все были супермены, гении юмора. И это вот антисоветское время было чрезвычайно плодотворным. Всех, кого я обожаю, это все из того времени.
Виктор Резунков: Валерий Георгиевич, сейчас вы добились того, что добивались, скажем так, вольно или невольно, и теперь вы заявляете: «Литература теперь скучна и скудна».
Валерий Попов: Ну, вот новая литература, пожалуй, которая сейчас задействована как продукт (любимое слово всех продюсеров), она, конечно, скучна необыкновенно, потому что она делается по рецептам на конвейере, она должна быть обильна, она должна быть скуповата, чтобы покупали еще и еще. Она должна быть очень корректна, она не должна быть глубока. То есть конвейер: быстро надкусил, плюнул, выбросил, надкусил, плюнул, выбросил… И вот такие бумажные коробочки вместо книг клеятся с бешеной скоростью, экономия идет на раскрутку, и все скуднее и скуднее эти коробочки, потому что их надо продать много. И никакие идеологические задачи не ставятся и духовные. Это все более и более заметно, что главное – эти коробочки быстро продать. Потому что уже через 2 года о них с презрением вспоминают даже изготовители. Выжать кого, выплюнуть и следующего выжимать. В этом смысле, да, серьезную, дерзкую книгу просто некогда вынашивать издателям. Набузит писатель, попадут куда-то в больницу, а ждать некогда, надо, чтобы рабы не отходили от станка.
Виктор Резунков: Валерий Георгиевич, а у вас не было никогда искушения печатать такие, скажем, «печь» такие рыночные продукты?
Валерий Попов: Были, конечно. И, я помню, когда закрылись все издательства, где мы выросли, обнаглели, в редсоветы какие-то входили, и вдруг – бах, ОМОНовцы закрывают, потом там салон загара, издатели разбежались в какие-то маленькие конторы. И вот я все лето, понимая, что я над пропастью, что надо перепрыгнуть пропасть от социализма к капитализму или остаться на том берегу, я писал такую повесть «Будни гарема». Я понимал, что сейчас секс, насилие, острая интрига – нужно этим овладеть, и занимался этим с наслаждением. Было очень холодное лето, и я все лето писал «Будни гарема» - о трех музах – Муза коммерческая, Муза зарубежная, которая очень важна у нас в России, и Настоящая любовь – третья муза. И вот как они переплетаются, как они все важны одинаково. И вот такую веселую историю я написал, потом принес в одно частное издательство, которое кропало неприличные такие тексты и так же называлось, из трех букв. И мне сказали, что «мало секса, старик». И я очень обиделся, что все было много-много, и получал за это, и вдруг – мало. И потом мой друг Саша Кабаков меня встретил на Невском и отправила в «Вагриус». И там хорошо ее прочитали, весело издали, и Григорьев-Успенский, такой московский плейбой, очень вольные ребята, но уже с деловой хваткой. И так вот я перепрыгнул и в «Вагриусе» уютно жил.
Виктор Резунков: А молодых писателей вы сейчас могли бы отметить каких-то? Я знаю, что у вас было эссе «Два Павла»…
Валерий Попов: Да, я написал о двух тенденциях «Два Павла» - Павел Медокс, выпустивший книгу, и Павел Крусанов. Павел Медокс очень здорово и точно пишет обо всех болячках молодого поколения, о невостребованности, об отсутствии идей, напора времени в каком-то роде. И в то же время он не имеет совершенно такого тиража и шума, как Павел Крусанов, которые книги свои наполняет, как он сам признается, вымыслом, игрой и так далее. То есть вот почему это для молодежи важнее – читать какие-то вымыслы, какие-то государственные проекты, альтернативную историю? Я написал там, что молодежи очень приятно быть вездесущей и всемогущей, но ни за что не отвечать. То есть как бы ворочать континентами, знать, как они замешаны и что будет с великими государствами, но при этом не выходить из дома далеко. То есть, не трудясь, получать величие и владение миром. Такое безответственное величие – вот молодежь. Она хочет быть очень вездесущей и в то же время безответственной. И вот это вот Павел Крусанов это делает – дарит силу, владением миром читателям, и в то же время они понимают, что идти и бить морду кому-то вовсе не обязательно.
Виктор Резунков: То, что мы сейчас наблюдаем в Петербурге, например.
Валерий Попов: В смысле чего?
Виктор Резунков: Я имею в виду такую безответственность молодежи.
Валерий Попов: Да, она выросла в таком виртуальном мире, где все доступно, но мышцы все слабеют и слабеют.
Виктор Резунков: Вы часто смотрите телевизор?
Валерий Попов: Идеально – в 10 часов я падаю на диван, оторвавшись от работы, и начинаю чикать, чикать, чикать… И вот когда я забываю купить программу, то очень плохо получается, там стреляют, здесь стреляют или там танцуют какие-то крашеные юнцы. А когда программа есть, то я смотрю обычно какой-нибудь более-менее человеческий фильм или сериал. Но очень плохо, что фильмы хорошие всегда около полуночи начинаются. А ощущение какого-то танца безумного по всем каналам, какой-то пляски, какой-то игры ненастоящей – вот это есть. Не разобраться в чем-то, а угадать какое-то слово или что-нибудь. Это грустновато. Даже не отдохнуть, не то что наполниться чем-то.
Виктор Резунков: У вас нет ощущения, что складывается такое на этом информационное поле, пространстве своеобразная тоже ностальгическая ситуация? Я имею в виду, что много фильмов о Брежневе было к его юбилею, теперь фильмы о Сталине появляются, и новые будут появляться. И социологи отмечают тоже своеобразную ностальгию населения по брежневским временам. Это закономерно, как вы считаете?
Валерий Попов: Эти все телевизионные ностальгии, они очень безграмотные. Это просто использование бренда. Вот Мадонна уехала, и теперь Брежнев – бренд. Это не имеет отношения к истинным, я думаю, намерения продюсера, вряд ли. А некоторая такая модность – да. Вот тут выступали молодые писатели, и они все - коммунисты, социалисты. Но это – тоже пижонство. Только уже пижонство совершило круг и пришло, так сказать, откуда вырвалось. Проханов выдвигается с сами снобистски настроенными хлопцами – это какой-то такой бег по кругу. Я считаю, что мы должны владеть всеми временами, а не времена нами должны владеть.
Помню, как я приходил в райком комсомола, брал путевку куда-нибудь в Тихвин, ездил, там отмечал и возвращался на диван, и изучал жизнь здесь, а не там. Однажды я так наизучался, что деньги кончились, и я опять пришел. Мне говорят: «Ты разве не в Тихвине?» - «Я не в Тихвине. Но хотел бы еще не быть и в Гатчине». И мне со стоном еще одну путевку выписали. Все понимали эту игру, то есть деньги на культуру тратились, и не всегда бесполезно. То есть я как-то выполз, хотя никогда никаких комсомольских шедевров не писал, и, наверное, они бы с отвращением их выбросили, если бы я написал. Не этого они хотели. Они хотели, чтобы как-то происходило что-то в их поле зрения.
Хотя ни копейкой я, к сожалению, не отплатил, а писал всю белиберду, которая мне приходила в голову. Но, конечно, сейчас уехать на Таймыр, как я мечтаю, мне сейчас по повести нужен Таймыр, но никак я там не окажусь. У меня друг на Таймыре сейчас бьется, а каких-то фактов мне не найти. Я в Интернете, как крыса, ищу пейзажи Таймыра. А вот так вот надо. Поэтому времена все содержат вкусные дольки.
Виктор Резунков: А политикой интересуетесь, смотрите политические новости, следите за политическими событиями, в Петербурге в частности?
Валерий Попов: В Петербурге, конечно, организация такая весомая, может быть, по инерции, - Союз писателей, и мы общаемся. Недавно был круглый стол со «Справедливой Россией» в Центре всемирной литературы. И мы с интересом услышали, что это критически настроенные люди, во всяком случае, в эти дни. Говорили о том, что НДС совершенно нелепо вставлен, и не печатают, так сказать, ничего, что выходит за рамки «Единой России». И я, со своей стороны, сказал, что я живу как бы на лучшем углу мира, на мой взгляд, - Большой Морской и Невского, и проскочил туда между социализмом и капитализмом, потому что социализм бы мне не дал, а капитализм бы не продал, и я бы не купил. А вот как играть временами – это надо уметь. И я, по-моему, это умел раньше, сейчас – не знаю. И сказал, что, с одной стороны, город сверкает, он такой парадный, а с другой стороны, закрыли баню. Я туда пришел, там какие-то голые люди бегают… Там было принято из парилки выходить во двор, и вот какие-то люди сидят, они увидели меня – и побежали, то есть какая-то подпольная жизнь идет. Но вот мяса не найти, например, в центре, то есть изобилие закончилось какими-то целлофановыми пакетами.
Казалось бы, рынок приведет к роскоши, а рынок привел к шаурме. Какие-то артистические, авторские места исчезают. Нет такого кафе, где бы я себя чувствовал представителем богемы, где встретил бы родственных людей. Нет, все какие-то бутики, бутики, бутики, у которых тут же появляются таджики, все стирают, потом месяц – бутик, потом – опять таджики, опять все стирают. И вот что за странный круговорот? Вообще, конечно, рынок слеп немножко, он как-то не принес нам блаженства. У меня была такая передача «От ужасов социализма к ужасам капитализма». Вот что мясо исчезнет при капитализме – я этого никак не ожидал. Надо переть на Сенной рынок и по рыночным ценам покупать, а ближе нет мяса. Вот как-то не нужно мясо при капитализме. Нужны целлофановые пакеты. Поэтому есть что критиковать, и оппозиционная партия нужна. И если прокатят все оппозиционные партии, то это будет чрезвычайно плохо и для правящей партии, конечно, потому что застой начинается с единовластия.
Виктор Резунков: А как вам Невский? Вот вы пережили столько много эпох, самых разных, начиная от послевоенного Петербурга, воспоминания детства и так далее. Когда вы помните Невский самым лучшим?
Валерий Попов: Самым красивым он стал сейчас. А самым нашим он был, конечно, с 1960 по 1980 годы, потому что все точки мы знали, начиная от сосисочной мясокомбината, где потрясающее было мясо, потом кафе «Ленинград», где молочная была кухня для завтрака, а дальше – «Европа», «Восточный», «Кавказский». Потом подвальчик на углу Садовой, когда на радио халтурили и шли в подвальчик, и там Сергей Филиппов, Ростислав Широких - такой был замечательный диктор, красавец, любитель хорошо выпить, и там просто был богемный клуб великолепный, все обнимались, целовались, одалживались. И вот такого нашего Невского уже нет. Есть какие-то возникающие и исчезающие роскошные… Ну, потом, огромное количество всяких таких американских фаст-фудов, «Кентукки», в доме, где Пушкин пил вино, допустим, - «Кентукки Чикен».
И вот самый такой символический эпизод такой. Была «Баррикада», и мы смеялись: на таком углу аристократическом «Баррикаду» засадили, что за идеологию? А сейчас «Баррикаду» завесили, а напротив открыли кафе «Барракуда». То есть от «Баррикады» к «Барракуде» - две эпохи, два слова.
Виктор Резунков: Валерий Георгиевич, как живут писатели Санкт-Петербурга? Насколько мне известно, Союз писателей так и живет без помещения, Дом писателей сейчас превращен в отель, по-моему, четырехзвездочный или даже пятизвездочный. И какие вы сирые, нищие… Или нет?
Валерий Попов: Да, в принципе, писателю, может быть, и не нужен дворец. Главное сейчас – это компьютер, и было бы куда послать. А с этим, может быть, стало лучше, потому что адресов издательств больше, чем было раньше. А про Дом писателей мы как раз недавно написали письмо, где сказали, что 3 марта объявлен ЮНЕСКО Всемирным днем писателя, и вот в связи с этим не одолжите ли нам какой-нибудь особнячок? Пока этот вопрос переваривается, но, в принципе, как всем творческим союзам, нам тоже могут, я надеюсь, натворить какой-нибудь замок. И там мы развернемся.
Виктор Резунков: А надеетесь на какой?.. Или пока не хотите сглазить?
Валерий Попов: Ну, есть такое суровое мнение, что сейчас не дают, а берут, наоборот, особнячки. Но все-таки я верю в созидательную силу хаоса, он в разгаре. Вдруг приходит почтальон и приносит тебе перевод, когда ты уже собрался застрелиться. Жизнь многообразна.
Виктор Резунков: В Петербурге, по-моему, в одну сторону сейчас идет. Недавно правительство, например, заявило, что около 50 или даже около сотни дворцов в Петербурге будет приватизировано и переведено из федеральной собственности в городскую собственность и проданы. Вас не беспокоит этот процесс?
Валерий Попов: Конечно, беспокоит, но вот был такой у нас Евгений Колмановский, критик, и он говорит: «Когда у меня выкинули книжку из плана со скандалом, я пошел в обком и стал просить квартиру. И мне ее дали». То есть надо сочетать уходы, рынки, всю боксерскую тактику. Поэтому особняки, главное, что они уходят не под городскую жизнь – вот что плохо. Если бы они уходили под яркие такие места, но они уходят под охрану, под плечистых хлопцев, которые уже не пустят туда никого. Вот это очень плохо, что город становится закрытым.
Виктор Резунков: Александр из Петербурга, здравствуйте.
Слушатель: Добрый вечер. Рад слышать моего питерского Валерия Попова, которого очень ценю. Вопрос у меня будет один. Хотелось бы много задать, но, тем не менее. И маленькая реплика. Мне кажется, что все дело не в том, что такие у нас хищники-издатели, а в том, что время настолько сложное, настолько многомерное, многослойное, что невозможно создать роман, который вмещал бы хотя бы четверть этой жизни, поэтому приходится какие-то лакуны, осколки чего-то большого описывать. Я не верю, что сейчас может даже гений написать что-то похожее на «Войну и мир», целую эпоху вместить даже в два больших тома. Поэтому потребуются, по-видимому, вагоны этих томов, чтобы вместить хотя бы кусок этой эпохи. И вопрос у меня вот какой. Нам все время в России предлагают образцы Запада. Логическая цепочка. Во Франции Мишель Уэльбек, которого я не очень ценю, у него трюизмов много, плагиата и прочего, но он считается сейчас самым продаваемым и самым читаемым во Франции, насколько я знаю. Этот человек пишет о том, как западное потребительское общество прогоркло, смердит. О чем это говорит, Валерий, вы можете мне пояснить, когда читатели читают, что их мир подходит к концу, там труп уже смердящий?
Валерий Попов: Ну, это, видимо, самый продаваемый товар. Потому что есть любители и мертвечинки в большом количестве. Еще давно, когда я на Запад к моему другу приехал, он говорит: «Сейчас лучший философ – Дарида, который пишет только о конце света». Как-то приятно, знаете, сидя в кресле с сигарой, почитать о конце света, почувствовать такую скорбь, а потом пойти в баню или еще куда-то. То есть вот такая дозированная скорбь очень хорошо потребляется, и люди ее любят: ах, какой я негодяй. Это все товар рыночный и вполне объяснимый. После этого не наступает отчаяние, а человек просто как бы приобщается к глубинам с помощью скорби. И это так научились делать. Потому что радость создавать, конечно, труднее. Потому что радость всегда талантлива, а скорбь – фасованный товар, ее легко вставлять в любой роман, это дешевка, поэтому ее так много в книгах.
Виктор Резунков: Валерий Георгиевич, а первый вопрос, что невозможно написать сейчас «Войну и мир»? И действительно, многие говорят, и социологи, и исследователи, что количество событий на единицу времени по сравнению с теми же 60-ми годами в гораздо большем объеме, чем даже можно себе представить. Сейчас происходит гораздо больше событий в течение часа, чем, например, в том же 1970 или 1980 году.
Валерий Попов: Ну, события – это все-таки то, что здорово влияет на жизнь, а сейчас все какие-то такие блошиные скачки наблюдаются. События как-то мелковаты для того, чтобы от каждого приходить… Уже как-то мы отупели от чехарды, то есть больших событий небогаты, поэтому достаточно взять одно событие, написать роман про 90-е годы. Не обязательно брать полвека, а вот роман может вмещать и неделю – неделю скачка цен или неделю путча. То есть роман можно написать. Другое дело, что я лично не люблю «Войну и мир». Я считаю, что большой писатель – это тот, кто перестал быть хорошим писателем, то есть который накручивает туда политику, историю, тащит туда значительные такие, но оперные декорации, - вот он становится большим, великим. Я великий мне не люб. Мне люб Чехов, которого великим никто не называет.
Виктор Резунков: Я немножко иначе поставлю вопрос. Вы великий коллекционер гротескных событий, которые происходили с вами и которые вы так творчески использовали. Сейчас стало таких событий больше или такое же количество примерно, что и во времена перестройки?
Валерий Попов: Да как-то, наверное, меньше, да. Но, в принципе, есть. Недавно у нас в холодную зиму замерзла труба, а у нас труба водопроводная ведет прямо через мусорный отсек, и там разыгралась целая эпопея. Сначала пришли мастера, били и били по трубе, оттуда хлынула вода, образовался такой айсберг. Потом приехала какая-то комиссия в шубах, и сказали: «Ну, вот, мы же говорили» - и радостные уехали. То есть русская жизнь без гротеска никак невозможна. Кто-то выиграл на том, что прорвало нашу трубу, и, видимо, его повысили в должности, потому что он давно уже это предрекал, не снимая шубы.
Виктор Резунков: Сергей Борисович из Петербурга, пожалуйста.
Слушатель: Добрый день. Я историк, и я много чего сделал в городе, но вот я жил на улице Воинова, это нынешняя Шпалерная, и ходил в дом 18. Я видел похороны Анны Ахматовой, видел ее в гробу. И первый раз увидел Гумилева, стоящего у ее гроба. Потом я ходил в библиотеку, с Дудиным мы освободили при коммунистах целую церковь – угол Солянова и Пестеля, Пантелеймоновскую церковь освободили для музея. Как сейчас невозможно взять особняк? Я знаю такой особняк, это – Чайковского или Сергиевская, дом 29. Особняк, связанный с именами Нарышкина, Ганнибала. Это как раз литературный адрес, туда Пушкин ходил, не родившись, потому что мать его была беременная, в этот дом ходил.
Валерий Попов: И что там сейчас?
Слушатель: А сейчас там Фонд Сороса, еще какой-то фонд был, немецкий, американский, что-то они там делают. Они 20 лет все реставрируют и реставрируют. Гранин там приходил, уходил. Чувакин, который подписал, отдал ваш особняк, Шереметьевский дворец вот этот, он подписал, а потом при загадочных обстоятельствах скончался вскоре, вот он отдал этот особняк. Так вот, вместо того, чтобы ходить, возьмите 29-ый дом, дом Нарышкина, двухэтажный дом, сходите и возьмите его, он полупустующий стоит. У меня справка написана, запишите мой телефон.
Виктор Резунков: Запишем обязательно потом.
Валерий Попов: Да-да, это очень хорошая подсказка, потому что, как ни странно, какой дворец – такие и писатели. Если бы у нас не было особняка на Шпалерной, мы бы не были такими удалыми, это точно.
Виктор Резунков: Валерий Георгиевич, я не писатель и не член петербургского Союза писателей, но как журналист еще со времен начала перестройки волей-неволей следил за происходящим в писательской среде Петербурга. Когда произошел какой-то первый раскол и как все это развивается? Сейчас до сих пор существует некая такая расколотая питерская, скажем, организация? Это имеет под собой какие-то идеологические основы?
Валерий Попов: В общем-то, да. Развалилось на тех, кто хотел остаться в советском государстве, и тех, кто хотел из него уйти, так эти два отряда и идут своими путями. Хотя оба больше потеряли, чем нашли, на этих путях, потому что тех государство тоже не поддерживает, хотя они за него, так сказать, рвут тельняшку, мы получили только свободу издателей нам не платить. Вот я сегодня как раз письмо отправил в издательство «Зебра», чтобы они все-таки не прятались от меня с моими деньгами. Была попытка сделать какую-то ассоциацию, чтобы решать какие-то технические вопросы, но она как-то прекратилась. Я сейчас не настроен из-за идеологии кровь проливать, как и многие, но остались люди, которые готовы проливать кровь, в том числе и чужую, на этом фронте. Вот такое мирное сосуществование.
Виктор Резунков: Эдуард из Петербурга, пожалуйста.
Слушатель: Здравствуйте. Хотел Валерию Попову вопрос задать. Такое впечатление создается, что сейчас читают в основном такое чтиво в бумажных обложках. Мне уже под 50, у меня дети учатся, и они читают совсем другую, хорошую литературу. И удивляет, конечно, издательства, на кого они работают. Потому что не знаю, кто это читает. Я пробовал делать так называемую «негритянскую» литературную работенку, и издатели меня просто поразили. Вот что надо, выдается заказ – и рисуется такой образ читателя, совершенно забавный: девушка-секретарша, уставшая от реальной жизни, сидящая в метро – очень странный такой персонаж. Вот что вы скажете по этому поводу, почему создается впечатление, что читается в основном такое чтиво?
Виктор Резунков: И какая ситуация с издательствами в Петербурге?
Валерий Попов: Я, например, почти все последние книжки издал в Москве, потому что там очень хорошие коммерсанты, которые вдруг решают издать серьезную серию. А в Петербурге все-таки из имиджа не вышло издательство ни одно. Вот «Амфора» хотела издавать новую продвинутую литературу, молодежную, и много напечатала, но как-то, по-моему, она теперь перешла на коммерческую литературу. «Азбука» - это как бы классика. Такой вот заинтересованной поддержки от издателей в Питере я не ощущаю. А в Москве романы у меня происходят периодически то с одним издательством, то с другим, и даже в «ЭКСМО» оказались люди, которые слышат, а не просто печатают.
Меня огорчает не только развлекательная литература, а огорчает то, что все заполнилось интеллектуальными подделками. Вот это меня больше всего возмущает, что какие-то иностранные имена как бы дарят нам какое-то необыкновенное проникновение в философию, а на самом деле это все ремесленное. Вот как «Код да Винчи» - это как бы глубинная философия, психология, история, а на самом деле это… То есть научились подделывать и серьезную литературу еще больше. Как раз такая передовая молодежь, она как раз на эти подделки клюет, какой-нибудь Месимо у них обязательно должен быть в рюкзачке. Он всегда как бы по ветру, но этот ветер тоже абсолютно протухший, на мой взгляд. А вот свободная мысль, какое-то озорство, литературная какая-то действительно новация – за новацию выдается набор очередных штампов. Поэтому молодежь как бы ограблена. Скажем, все читают Еленек. Читать ее трудно, но надо, потому что ты интеллектуал. Вот интеллектуалы еще больше обмануты, чем потребители. А с так называемой развлекательной литературой тоже обман, потому что она никакая не развлекательная, она скучная ужасно и глупая. Не важно, кто кого убил, совершенно от лени просто ее читают. То есть все направлено на то, чтобы сделать дешевле, а продать дороже. А внутри должно быть пусто, чтобы быстрее делать.
Поэтому все равно какие-то такие мамонты, как мы, нас уже не переделать на овец, мы будем писать дальше. Да и огромное количество сюжетов, например, жизнь простой семьи – там такое количество трагедий. Вот я написал два романа – «Третье дыхание» про болезнь жены и «Комар живет, пока поет» про жизнь и смерть моего отца, которая недавно произошла, последним летом. И там, по-моему, кто читал, говорят, что были близки рыдания к смеху. То есть огромное количество жизней и людей… Исчезла страна почему-то из литературы. Нет у нас страны, понимаете, уже нет ни Архангельска, нет ничего, есть только банки и джипы. А сделаешь шаг в сторону – и ты найдешь колоссальный роман, колоссального персонажа. Просто не успеешь, тебя уже выгонят за это время.
Виктор Резунков: А что бы вы могли сказать о тех литературных премиях, которые сейчас существуют в России?
Валерий Попов: Мы в Питере учредили, в этом году четвертый раз будем вручать премию имени Гоголя по семи номинациям, там «Старосветские помещики», «Тарас Бульба» - по соответствующим жанрам. И премию Ахматовой – за поэзию. Премию Заболоцкого – за модернистскую поэзию. И премию Маршака – за детскую литературу. Вот эти премии у нас в Питере находят и многих вытянули из безвестности, показали их. А в принципе, большинство премий стало игровыми. Премии – это какие-то такие интеллектуальные жмурки, всегда там немножко… Ну, легко вычисляешь и не радуешься в основном. Вот это – хороший парень, дали ему потому-то, потому что он дал в позапрошлый раз этому, который сейчас судит… Но ничего, Москва мне нравится своей хитростью, бойкостью. Я сам туда езду, огребаю иногда. Потому что одного питерца они все-таки пропускают иногда, им нужно. Но нормально, потому что премия становится премией для тех, кто ее делает, а не для того, чтобы цвела литература.
Виктор Резунков: Елена Владимировна из Москвы, пожалуйста.
Слушатель: Добрый вечер. Мне хотелось бы знать ваше мнение. Сейчас вышла книга последняя Людмила Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Вы случайно не читали ее?
Валерий Попов: Я ее начал как раз недавно. Мне интересны вообще вещи Улицкой, и дочитаю – поговорим. А что вы хотели спросить?
Слушатель: Просто хотелось узнать ваше мнение об этой книге.
Валерий Попов: Я думаю, такое ощущение, что, как всегда у Улицкой, очень точно… Почему ее популярность так велика? Потому что она вернулась к жизни из дебрей модернизма, которые нас душили некоторое время. Она пишет очень похоже, очень остро, очень живо, и главное – с точки зрения интеллигента, что стало уже, видимо, редкостью. У нас с точки зрения ОМОНовцев чаще пишут, или с точки зрения политикана, или с точки зрения прокурора, что тоже существенно. Но вот с точки зрения интеллигента пишет, пожалуй, одна Улицкая. У нее интеллигентный взгляд на жизнь, и это очень востребовано.
Виктор Резунков: Давайте вернемся в Петербург все-таки. Валерий Георгиевич, я все-таки хотел бы поговорить с вами об отношениях с властью, о вашем личном отношении к власти. Раньше у писателей со Смольным были одни отношения, к примеру, в 70-е или в 80-е годы, при Брежневе. А сейчас какие отношения со Смольным у петербургских писателей?
Валерий Попов: Я считаю, что это нелепо – бороться со Смольным. Уже орденов никаких не получишь, и даже плиту хорошую не получишь. Сотрудничаем, находим хорошие результаты. Вот тот фестиваль литературный, который проводится в Дни города, вручение премий – это происходит при выделении денег от Смольного. Были, конечно, всякие накладки, они нам задерживали, то забывали, то еще что-то. Мне кажется, большая ошибка властей, что они не делают из писателей героев, городских чудаков, городских сумасшедших. Они вот не делают из писателей культа совершенно напрасно. Вот я бы вполне годился на роль городского сумасшедшего, которого можно было показывать иностранцам, написал 35 книг, прожил много забавных эпох и приключений. Но как-то вот нет, все-таки сидите, так сказать, поскромнее, не так уж и нужны. Вот такое ощущение есть. Хотя, с другой стороны, они могли вообще ничего не делать, а мы сегодня говорили насчет Лейпцигской ярмарки, насчет ярмарки в «Ленэкспо», которая будет, где нам дают павильон бесплатно. То есть времена ничуть не хуже.
Виктор Резунков: Владимир Александрович, Москва, пожалуйста.
Слушатель: Добрый вечер. Вопрос мой будет краток, как раз по поводу кризиса жанра. Мы все понимаем, как тот затейливый навоз, которым вы восхищались в начале доклада, приятно вам щекочет нос. Я уполномочен просить вас ответить на вопрос, предложенный комиссией студентов. Согласно ли вы, что в буржуазном обществе даже в форме временного оживления пережитков прошлого, как теперь, свобода творчества оборачивается на деле подчинением самого творчества подавляющего большинства деятелей искусства интересам финансового капитала? И не есть ли так называемое чистое искусство лишь скрытая форма буржуазной партийности? Спасибо вам большое.
Валерий Попов: Да, оказалось, что свобода – это не то, что дарится обществом, а это врожденное и развитое чувство каждого индивидуума. То есть капитализм построил писателей в гораздо более четкие ряды. Наша задача была – выбиться из этих рядов, а сейчас задача – построить в ряды, в том числе и неформалов. Вот стройными рядами прошли неформалы. Вот стройной шеренгой постмодернисты прошли. И все они – в стройных шеренгах. В том числе, и безумие дозируется. Но это, наверное, нормально, потому что полная свобода – это, конечно, пустота. То есть, как сказал мой друг-философ, культура – это система ограничений. Вот в таких ограничениях такая культура, в таких ограничениях другая культура, но всегда она бьется о стенки ограничений и цветет.
Виктор Резунков: Валерий Георгиевич, вы часто ездили за рубеж и во время перестройки, и сейчас, наверное, ездите. У вас не складывается впечатление, что интерес и в Европе, и в Америке к России почти пропадает в последние годы?
Валерий Попов: Надо показать – и интерес будет. Он пропадает, может быть, в куршевельским гулякам (хотя это, по-моему, увеличивает интерес). Однажды меня направили в тюрьму и сказали, что там очень трудная аудитория. А оказалась, что это замечательная аудитория. Смотря что говорить и что показывать. Они просто говорили: «Оставайтесь, оставайтесь…» Я сказал: «Нет, спасибо». И там такие же уши, такие же глаза, и если ты их разговоришь, если ты их развлечешь, если ты их взволнуешь… Я вот был на парижской ярмарке «Русский год», и потом меня в Марсель заманили и в Женеву с переводом повести «Третье дыхание» в Париже. И тетеньки, так сказать, лезли с книгами на подпись. То есть ничего не изменилось, люди абсолютно те же. Просто ты будь ярок – и получишь глаза и уши, что в Благовещенске, что в Марселе. То есть все люди живы, только нам, главное, остаться живыми.
Виктор Резунков: Спасибо большое, Валерий Георгиевич.
