Театральная цензура в 1909-м году

Владимир Тольц: Сегодня речь пойдет о театре начала 20 века. А точнее, об одной из явлений, связанных с его жизнью - цензуре.

Ольга Эдельман: В 1909 году драматическая цензура представила отчет о своей работе за год. В том году на рассмотрение цензуры было представлено всего 2274 драматических произведения, из них разрешены к постановке были 1255, еще 670 "разрешены с исключениями", то есть цензура потребовала выбросить какие-то места, и запрещены 349 пьес. Из этих 2274 произведений 1564 были на русском языке. Кроме того, в цензуру были представлены (а значит, ставились на театральных подмостках) пьесы на 16 языках.

Владимир Тольц: Занятное совпадение - почти что будущие 15 советских республик, а в сталинское время, считая Карело-Финскую - и все 16 выходили. Но языки, конечно, не совпадали с набором титульных народностей союзных республик…

Ольга Эдельман: Пьесы были на малорусском (украинском), немецком, французском, английском, прибалтийских языках - латышском, эстонском, литовском, на финском, татарском, армянском, польском, еврейском (на идиш, вероятно). А также чешском, болгарском. Две пьесы была на японском, и одна - на языке эсперанто.

Владимир Тольц: И как, на японском и эсперанто - цензура пропустила?

Ольга Эдельман: Да. А также пропустила все представленные пьесы на английском, финском, чешском, армянском.

Владимир Тольц: А много ли их было?

Ольга Эдельман: Финских - 14, чешских 10, английских 7, армянских всего 2.

Владимир Тольц: Ну, Финляндия и Польша входили в состав Российской империи. А вообще, получается своеобразный срез культурной жизни народов империи. Северо-западная ее часть - Прибалтика, Польша, Финляндия - жили в большей мере по западным стандартам, раз у них был театр на национальном языке. А национальный театр, это значит - и драматургия, и артисты. И Украина, и евреи имели свой театр. Из народов Кавказа и Закавказья - только армяне, да и то всего две пьесы. Из тех, кто жил восточнее - только татары. И, вероятно, японцы русского Дальнего Востока - кто бы еще мог смотреть пьесы на японском?

Ольга Эдельман: В Средней Азии театр, таким образом, не замечен. А на эсперанто ставили, очевидно, любители этого языка, тогда еще мечтали сделать его международным.

Владимир Тольц: Ну, конечно, нельзя судить только по данным цензуры и за один год. Может быть, на других языках театры тоже были, да вот в 1909 году не пытались обновить репертуар. Давайте еще вглядимся в количественные характеристики. Больше всего, понятно, русских пьес. Вы уже назвали - 1564. Что на втором месте?

Ольга Эдельман: По количеству следующие - пьесы на еврейском языке, 156. Затем украинские - 131, немецкие - 116, латышские - 103. На эстонском - 58, на литовском - 35 и 39 по-французски. Все остальные - по нескольку штук, максимум полтора десятка.

Владимир Тольц: Сегодня наши собеседники - профессор, ректор школы-студии МХАТ Анатолий Миронович Смелянский и директор театрального музея имени Бахрушина, профессор Борис Николаевич Любимов. И я обращаюсь к ним с вопросом: вот мы пытаемся как-то обогатить массовые представления о состоянии театральной жизни начала ХХ века, используя цензурный отчет 1909 года. Как вы можете прокомментировать этот документ?

Анатолий Смелянский: Есть, наверное, смысл в таком разговоре говорить о том, что было, что есть. Во-первых, здесь важно отметить открытость русской цензуры той эпохи. Она действовала довольно долго, даже еще, по-моему, в советское время, по крайней мере, в конце 20-х годов выпускались так называемые репертуарные бюллетени, которые указывали, какие пьесы под разными литерами «А», «Б» и так далее, что разрешается полностью, что разрешается с ограничениями и так далее. Потом в какой-то момент цензура не отчитывалась и никто не знал, по каким мотивам или по каким причинам что-либо разрешено или не разрешено. И мы должны понять, что в России произошло. Как таковая цензура просто как печать, как штамп того ведомства, которое потом называлось у нас Комитет по охране государственных тайн в печати, что и является цензурным ведомством, на самом деле это ведомство было гораздо более широким и включало огромное количество внештатных сотрудников, я бы сказал.

В принципе было скандалом и катастрофой, если в цензуру представлена Министерством культуры пьеса, которая бы в цензуре не получила одобрение. Если пьеса представлена, не получила одобрение, то есть не прошла цензуру - это скандал и был бы признан профнепригодным редактор, который эту пьесу готовил с тем или иным автором. То есть, в сущности говоря, у цензуры было огромное количество добровольных помощников, во-первых, в лице самих творцов, которые занимались самоцензурой – режиссер, актер, редактор, завлит театра и так далее. То есть работала огромная машина предварительной обработки пьесы и поиска в ней мест, неудобных для цензуры. Я помню, одна редактор репертуарной коллегии Министерства культуры СССР, она все время мне говорила в те годы, лет 20-25 назад про какую-нибудь пьесу, которую Художественный театр представлял еще не в цензуру, мы с цензурой не имели дела никогда, она мне говорила: «Вот это место прочитайте». Я читал. Она говорила: «Мне тут что-то жмет». Мы должны сопоставлять эпохи и понять, что русская цензура дореволюционная действовала по определенным правилам. Была духовная цензура, политическая цензура и так далее. В советское время цензура существовала по очень жестким, они менялись эти нормативы, но это известно, это можно описать.

Владимир Тольц: Спасибо, Анатолий Миронович. Борис Николаевич, прошу вас!

Борис Любимов: Во-первых, все-таки я скажу, что поражаюсь, что есть отчет. Второе обстоятельство: меня чрезвычайно заинтересовала языковая статистика. Количество украинских и еврейских пьес чрезвычайно меня заинтересовало.

Владимир Тольц: Спасибо, Борис Николаевич. Сейчас мы обратимся к тому, за что запрещали пьесы?

Ольга Эдельман: Цензура в отчете о запрещенных пьесах поместила большую таблицу: дата рассмотрения цензурой, автор, название, жанр, сколько действий или сцен в пьесе и мотив, по которому она запрещена. Надо сказать, имена авторов современному уху ничего не говорят. Самый известный - Боборыкин. Поэтому я все это опустила, и в фрагментах списка (а он длинный, ведь 349 пьес запретили), в тех фрагментах, что я выбрала для передачи, я оставила только название пьесы, жанр (он не всюду был указан) и объяснение, за что ее запретили.

Из отчета о драматических сочинениях, запрещенных в 1909 г. На русском языке.

Ольга Эдельман: Я, читая этот список, забавлялась тем, что часто невозможно по названию угадать, за что пьесу запретили. Ну, комедия "Служанка из Парижа, или Ай да наследники" - понятное дело, порнография. Равно как и фарс "Розовая штучка или панталоны моей жены" - да я и сама бы охотно запретила пьесу с таким названием. А вот "Известный соблазнитель, или Дон-Жуан" - вовсе даже не эротика, это "опорочение лиц духовного звания". "В омуте жизни" и "Белая роза" - про революционное движение. А драма "Черные вороны или свободные рабы и владыки" - вовсе не про революцию, это опять порнография.

Владимир Тольц: Я вот хочу предложить нашим уважаемым гостям - давайте попробуем поиграть в загадки: попробовать по названию пьесы предположить, за что цензура ее запретила. Вот, например: "Черт на погосте". Как вы считаете, уважаемые господа профессоры, за что могли запретить эту пьесу?

Анатолий Смелянский: Видимо, что-то недопустимое с точки зрения православия ил что-нибудь такого. Эротика на кладбище.

Владимир Тольц: Спасибо, ответ принят. А вы как считаете, Борис Николаевич?

Борис Любимов: Я думаю, здесь некое глумление, скажем, над таинством смерти. Наверное, охранение святынь как таинство смерти.

Владимир Тольц: Ну что ж, мнение понятно. Надо сказать, что оба уважаемых театроведа тут не угадали. Пьесу запретили «Черт на погосте» за порнографию. Давайте еще попробуем. Вот пьеса под названием "Лови момент (учащиеся)"?

Анатолий Смелянский: Что может сказать через сто лет человек, которого спросят, почему запрещали пьесу под названием «Большевики» в 67-м году? Довольно трудно угадать. Но в данном случае можно предположить, что некие учащиеся, возможно, барышни вели себя весьма легкомысленно по отношению к педагогам с тем, чтобы получить более высокие оценки.

Борис Любимов: Развращение нравов нам не нужно.

Владимир Тольц: Эту пьесу запретили за "изображение террористов". "Генрих или один за всех, все за одного", драма. За что?

Борис Любимов: В нынешних условиях это звучит как групповой секс.

Анатолий Смелянский: Безусловно.

Владимир Тольц: На самом деле в этой пьесе речь шла о забастовке.

Ольга Эдельман: Мы сегодня обсуждаем список театральных пьес, запрещенных цензурой в 1909 году. Цензоры указывали, за что они запретили каждую пьесу.

В этом списке встречаются очень похожие названия, но драма "Месть, око за око" была запрещена за "неуважение к монархической власти", а "Око за зуб" - снова порнография. "Колдовство и пытка", трагедия - кощунство и порнография, а "Последняя пытка", драма - "возбуждение против православия". Два одинаковых названия "Навьи чары" (навки - это русалки). Но в одном случае запрещено за "террористические зажигательные речи одного из действующих лиц", в другом - порнография. Может, конечно, это одна и та же пьеса, но разные цензоры увидели в ней разные поводы для запрета, но мне все же кажется, что пьесы совершенно разные, просто название совпало.

Из отчета о драматических сочинениях, запрещенных в 1909 г. На русском языке.

Владимир Тольц: При всей видимой причудливости причин запрета, цензура имела вполне ясную логику, которую, как мне кажется, легко сегодня улавливается даже не специалистами в этой области прошлого. Запрещалась пропаганда революции, особенно терроризма. А терроризм был весьма актуальной темой - эсеры, анархисты, максималисты, - все они мечтали л совершении какого-нибудь политического убийства. Провокатор, изображенный на сцене в драме "Азев или Черные вороны" - это тот самый Евно Азеф, его разоблачение стало тогда свежей темой. Нельзя было выводить на сцену исторических монархов, ни в каком виде. Не полагалось, чтобы какой-нибудь скверный провинциальный лицедей изображал из себя Петра Великого. Так же в принципе нельзя было ставить пьес на библейские сюжеты. Религия была государственным делом, поэтому все, что могло быть сочтено кощунством, также запрещалось. Ну, а остальное - из области так называемых "преступлений против нравственности".

Ольга Эдельман: Плюс отдельные экзотические казусы. Вот, в нашем списке - пьеса Пуришкевича "Законодатели". Пуришкевич - известный публицист, ультра-правый, ультра-монархист, антисемит, ультра-патриот и депутат Государственной Думы. Его опус запретили с пояснением: "Явная тенденция автора осмеять политических врагов. Портретность в изображении действующих лиц". Нехорошо, в самом деле. Или вот пьеса "Волки" была сочтена за "опорочение целого ведомства" - Министерства путей сообщения.

Владимир Тольц: Действиями цензуры можно возмущаться, можно их высмеивать, некоторые, наоборот, требуют ее возрождения, а те, кто верят, что она никуда и не пропадала - ужесточения. Но несомненно, что цензура как-то отражает не только особенности и политического строя, и нравы общества, в котором она функционирует. И в этой связи я хочу спросить наших уважаемых гостей Анатолия Смелянского и Бориса Любимова вот что: Вы - знатоки истории театра и, в каком-то смысле уже часть этой истории, вы хорошо знакомы с практикой театра советского, в том числе сталкивались с цензурными обстоятельствами. И вот всюду желая поймать «разницу во времени» хочу спросить Вас, каково все это в сравнении – цензура дореволюционная, советская и нынешнее положение дел?

Анатолий Смелянский: Конечно, несопоставима цензура советская и цензура дореволюционная по жесткости, по выстроенности советской цензуры, по абсолютному прессу и давиловке, которая, повторяю, осуществлялась не просто в цензурных формах. Потому что между цензором и театром и драматургом стояла толща, армия чиновников, которые в сущности выполняли эту цензорскую работу. Цензор был последней инстанцией, который ставил печать. Его в глаза никто не вдел – это Кощей Бессмертный, сидящий в дупле на дереве. К нему никогда не допускали. Я был бы счастлив увидеть цензора и сказать: «Иван Иванович, как говорится, помилуй бог, что ты делаешь?». Ничего в царской цензуре не было. Все пьесы запрещенные чаще всего ничтожные пьески, не сыгравшие никакой роли в истории русского театра. Но царская цензура, какие-то вещи не пропускали, были репертуарные комитеты при императорских театрах. Например, не рекомендовали «Дядю Ваню» в Малом театре. Только благодаря глупости репертуарного комитета императорского при Малом театре Художественный театр получил пьесу Чехова.

Во-первых, можно было бороться. Во-вторых, в одном театре не разрешают, в другом разрешают. В-третьих, с цензурой можно было разговаривать. Нельзя показывать монарха, но в Художественном театре разрешается в 1898 году пьеса «Царь Федор Иоаннович». Дореволюционную русскую цензуру ненавидели, достаточно вспомнить Аверченко с его характеристикой русской цензуры: «Медные лбы, чугунные мозги, железные подбородки. Расцвет русской металлургии», – это его шутка. Но насчет того, что расцвет русской металлургии в цензуре до революции – это смешно говорить. Настоящий расцвет русской цензуры, конечно, - это советское время, когда цензура пронизывала все клетки государственной и общественной жизни от цензуры на уровне пионерской организации т детсада, от цензуры лозунгов, обращений, плакатов, до цензуры жеста, до цензуры молчания.

Что касается сегодняшней ситуации, я в последние годы не знаю, не чувствую, не могу сказать ни об одном цензурном вмешательстве ни в одну пьесу, ни в один спектакль. Цензура как бы исчезла или, как сказал бы Василий Васильевич Розанов, «когда начальство ушло».

Владимир Тольц: Борис Николаевич, вы хотите что-то добавить?

Борис Любимов: Мне кажется, что меня в этом контексте удивляет не столько количество запрещенных пьес, сколько количество разрешенных. Всего 374 пьесы признаны по разным причинам недостойными того, чтобы показывать со сцены. О боже мой, по-моему, просто замечательная драматургия была в 1909 году.

Из отчета о драматических сочинениях, запрещенных в 1909 г. На русском языке.

Владимир Тольц: Оля, я думаю, вот еще о чем нужно поговорить. В начале передачи мы рассказывали, что в цензуру были представлены, кроме русских, пьесы еще на 16 языках. Можно ли заметить какую-то разницу в причинах цензурных запретов?

Ольга Эдельман: Пожалуй, да, хотя сложно сравнивать - очень неравное количество. Такое впечатление, что там попадалось относительно меньше порнографии. Большинство запрещенных пьес на еврейском языке - за пропаганду революции и обсуждение еврейского вопроса, погромов. Польские - революция. Все три запрещенных литовских пьесы касались религиозных вопросов, кощунство. Немецкие - тоже все больше про религию, а также "изображение короля в неподобающей обстановке". Любопытно, что все четыре запрещенных татарских пьесы (из 8 представленных) так или иначе касались молодежи - "Молодая жизнь", "Ученики и молодежь", "Учитель", и запрещены были за возбуждение классовой вражды и вражды инородцев к русским. И вот набор пьес на украинском языке меня озадачил: почему-то существенная часть запрещенных пьес - нечто вроде "Снохачество, изнасилование, детоубийство, отцеубийство, а также сопротивление властям", какие-то мрачные истории про преступления на почве инцеста. На других языках этого не пытались ставить в театрах, разве что мелькнуло однажды "отцеубийство на эротической подкладке".

Владимир Тольц: Это любопытно, но достойно отдельного рассмотрения. Скажем, украинские театральные запреты могут быть как-то связаны с оживленным обсуждением тогда на Украине проблем общественной морали. Но с другой стороны, источником их может оказаться и какой-нибудь расхожий тогда бульварный роман, который антрепренеры пытались приспособить к сцене… В общем, надо разбираться…