Программу ведет Андрей Шарый. Прини мают участие корреспондент Радио Свобода Петр Вайль и писатель Дмитрий Быков.
Андрей Шарый : Московский журнал "Тайм-аут" обнародовал результаты продлившегося почти полгода исследования, отражающего литературные предпочтения современных российских писателей. 80 популярных литераторов - среди них Сергей Лукьяненко, Владимир Сорокин, Людмила Улицкая, Александр Генис, Виктория Токарева (всех я просто не смогу перечислить) - отвечали на вопросы о том, какие книги, по их мнению, остались недооцененными, кому они вручили бы Нобелевскую премию и какой должна быть главная книга в школьной программе по литературе. Вот некоторые результаты этой большой анкеты: книга номер 1 школьной программы - "Война и мир" (9 голосов), Библия (6 голосов), "Евгений Онегин", "Братья Карамазовы", "Мертвые души" (по 4 голоса). Наиболее популярные недооцененные книги ХХ века? "Котлован" и "Чевенгур" Платонова, "Город Эн" Добычина, "Четвертая проза" Мандельштама, "Жизнь и судьба Гроссмана". Об исследовании журнала "Тайм-аут" я беседовал с двумя участниками этой анкеты - писателями Дмитрием Быковым и моим коллегой, обозревателем Радио Свобода Петром Вайлем. Господа писатели, добрый вечер! Дмитрий, вопрос к вам. Заметили ли вы какие-то изменения в оценках современной и, вообще, русской литературы? Есть какая-то динамика?
Дмитрий Быков : Заметна только одна тенденция, наиболее наглядная, - это все более стремительное опускание советского материка, советской Атлантиды. Почти полное отсутствие каких-то новых всплытий и новообразований на его месте. Люди уже с трудом помнят, что, собственно, было тогда. Когда разговор заходит о советской литературе, то самой переоцененной книгой стабильно называют "Тихий Дон", хотя переоцененных сочинений в советской традиции было куда больше, а "Тихий Дон" имел хотя бы какие-то основания, какие-то заслуги для такого рода переоценки. Уж переоцененных минимум сто раз книг существовало значительно больше. Из недооцененных называют единицы, как Веллер, который вспомнил роман Мориса Семашко. Остальные, так или иначе, сводили счет с европейской классической традицией.
Андрей Шарый : Дмитрий, а что вы скажите об отношении к классике?
Дмитрий Быков : Вот это подтверждает еще одну мою интенцию о том, что классика уже современному читателю мало что говорит. Она ушла из активного обихода читательского, к сожалению. Подавляющее большинство на вопрос - какую книгу вы оставили бы в школьной программе, если надо было бы оставить какую-то одну? - ответило "Войну и мир". Мне кажется, что это ответ чрезвычайно неудачный. Потому что "Война и мир" как раз книга очень нетипичная для русской литературы, очень одинокая в ней. Она, конечно, не может представительствовать за нее, не говоря уже о том, что, наверное, давно большинство писателей "Войну и мир" не перечитывало. Просто потому, что видно, до какой степени она уж школьнику точно ничего не скажет.
"Мертвые души" занимает второе место по упоминаниям после "Войны и мира". И вот здесь я, пожалуй, готов согласиться.
Андрей Шарый : Петр, соотношение современности и классики, классической традиции нового русского слова вас удивило или нет?
Петр Вайль : Да, немножко удивило. Мы с Дмитрием как раз по соседству были, так по алфавиту получилось. Я обратил внимание, знаете на что? Что у вас намного больше совсем современной русской литературы, чем у меня. Вы называете Андрея Кнышева, и Леонида Каганова, и Боровикова, и Александра Мелихова, учебник рисования Кантора и так далее и так далее в числе таких образцовых что ли произведений. У меня этого гораздо меньше. Но при этом в школьной программе оставить единственную книгу вы предлагает "Одиссею". А что, по вашему, "Одиссея" легче читается, чем "Война и мир"? По-моему, оба они для школьников нечитаемые.
Дмитрий Быков : Во всяком случае, она гораздо увлекательнее, сказочнее. В ней помещается вся мировая литература. Но, если брать из русской, то, наверное, тогда уж действительно русский аналог "Одиссеи", а именно "Странствия Чичикова", а если из мировой, то, конечно, "Все вышло из нее".
Петр Вайль : И "Мертвые души" - это моя любимая книга. В вопросе - какая ваша любимая книга? - я написал "Мертвые души", но для школы я предложил оставить "Бесы" Достоевского. Мне кажется, что там заложено все, чем сформирована современная Россия и вся Россия ХХ века. Не согласны?
Дмитрий Быков : Во всяком случае, проще разбираться в реальности с этим путеводителем.
Андрей Шарый : Петр, вы на фоне Дмитрия выглядите, как сторонник вечных ценностей. Верно я понимаю?
Петр Вайль : Если Дима назвал "Одиссею", то, пожалуй, он в этом меня переплюнул. Русская литература первой половины ХХ века, я даже не говорю о XIX - о великих Гоголях, и Толстых, и Достоевских, мне кажется, что первая половина ХХ века намного удачнее. На всю вторую половину ХХ века я бы, безусловно, выделил только "Москва. Петушки" Венедикта Ерофеева.
Андрей Шарый : Еще одни вопрос довольно любопытный. Кому бы вы дали Нобелевскую премию по литературе? Первое место занял Набоков. 10 писателей из 80 предложили бы вручить ему премию, по 6 голосов получили Андрей Платонов, Толстой. И по 4 человека посчитали достойными кандидатами Чехова и Варлама Шаламова.
Дмитрий, как вы оцените сам, собственно говоря, результат этих симпатий?
Петр Вайль : У вас написаны Трумэн Капота и Людмила Петрушевская.
Дмитрий Быков : Да, вот Людмиле Петрушевской я и сейчас, конечно, с удовольствием повторил бы. Я не знаю, насколько в этом нуждается Капота. Я его назвал просто как любимого автора. Дело в том, что, понимаете, Нобелевская премия, как мне представляется, она очень часто вручалась по мотивам, далеким от литературы не обязательно политическим, но общественным, социальным. А вот этих двух людей я назвал как писателей, которым очень жалко человека. И вот мне кажется, что жалость к человеку - это самая дефицитная материя в мировой литературе, единственно важная. Поэтому, может быть, если уж брать других людей, то я, конечно, назвал бы Платонова, которого, кажется, упомянул как писателя, над которым всегда плачу. Сколько бы я не перечитывал "Разноцветную бабочку", или "Восьмушку", или "Епифанские шлюзы" я ничего с собой не могу сделать. Вот эта слезная такая традиция действует на меня очень сильно. Тут нельзя не реветь, потому что это такое бессильное и беспомощное горе, с которым ничего сделать нельзя. И вот я бы дал людям, которые, в общем, заставляют плакать над человеческой участью.
Петр Вайль : Что касается меня, то я на этот вопрос - кому бы вы дали Нобелевскую премию? - я назвал Джойса за "Улисс". У Быкова точка зрения, которую он сейчас изложил, очень благородная. Но я больше всего преклоняюсь в искусстве перед величием замысла. Вот то, на что замахнулся Джойс, это, конечно, (уже несколько парадоксально скажу) почти неважно, что у него получилось, он замахнулся на такое.
Андрей Шарый : Давайте немножечко отойдем от личных симпатий. Постараемся немного такой социологически короткий анализ произвести всего этого.
Дмитрий, на ваш взгляд, о чем свидетельствует эта анкета? В чем ее главный диагноз писательского сообщества может быть из того, что сделал журнал "Тайм-аут"?
Дмитрий Быков : Я бы не сказал, что это диагноз. Слово "диагноз" оно несет в себе некоторые негативные канотации, как если бы речь шла о болезни. Здесь как раз, по-моему, зафиксирована очень важная и положительная вещь - писатели читают друг друга. В советское время они могли, наверное, позволить себе роскошь друг друга не читать, а сейчас литераторов так мало, и положение их, в общем-то, так маргинально, что приходится относиться друг к другу, как на одному плоту среди бушующего океана. Поэтому все стали гораздо дружественнее. Очень приятно большое количество упоминания современников. Широкий охват литературы - не то, что, вот, я не читаю коллег, а читаю классику. Все читают друг друга, следят друг за другом ревниво и внимательно. Так что, мне кажется, что нравы в писательском сообществе за счет его некоторого оскудения во всех отношениях - материальном, численном - эти нравы сильно улучшились.
Петр Вайль : Мне кажется самым примечательным разнообразие ответов. Я совершенно убежден, что лет 30 назад гораздо больше единодушие наблюдалось бы по любому пункту из этой анкеты. Принять так жаловаться и плакать, что 30-20 лет назад больше читали. Может быть, больше читали, но читали единодушнее. А вот то, что идет такой колоссальный, огромный свободный выбор... Вы посмотрите, максимальные цифры в чем совпали? 80 человек - это 10, но их-то 80 человек! Вы можете себе представить! Могу не глядя поручиться, что 25 лет назад было бы и 40, и 50 совпадений. Это значит, что читают больше.
