Елена Рыковцева: Сегодня во многих странах мира – Соединенных Штатах, Австрии, Швейцарии, Колумбии и других – вслух читают книгу Анны Политковской о чеченской войне. Такую акцию в память о погибшей журналистке предложил провести Фонд Петера Вайса. Идею поддержали ПЕН-клуб и «Репортеры без границ». В чтениях примут участие более 50 различных организаций, среди которых много радиостанций в том числе – наша, Радио Свобода.
«Кто я такая? И почему пишу о второй чеченской войне? – так начинала свою книгу Анна Политковская. - Я журналистка. Работаю спецкором столичной «Новой газеты», и это единственная причина, почему я увидела войну, - меня послали ее освещать. Но не потому, что я – военный корреспондент и хорошо знаю этот предмет. Наоборот: потому, что сугубо гражданский человек. Идея главного редактора была проста: именно мне, сугубо гражданскому человеку, куда понятнее переживания других сугубо гражданских людей – жителей чеченских сел и городов, на головы которых свалилась война.
Вот и все.
Поэтому езжу в Чечню каждый месяц, начиная с июля 1999 года (с событий так называемого «рейда Басаева на Дагестан», который спровоцировала всю последующую вторую чеченскую). Естественно, исходила всю Чечню вдоль и поперек. Видела много горя. Главное из которого – то, что многие мои герои, о которых писала за эти два с половиной года, - теперь мертвы. Такая страшная война случилась...»
7 октября прошлого года Анна Политковская ушла вслед за своими героями.
На западе ее книга вышла под названием «Маленький уголок ада». Предисловие к американскому изданию писал профессор социологии Университета Норд-Вестерн в Чикаго Георгий Дерлугьян. О чем писал – он сейчас сам вам расскажет.
Георгий Дергульян Георгий Дерлугьян: Предисловие было очень трудным, потому что мне было сложно объяснить американскому читателю, почему они должны это читать. Мне и самому себе это было немножко трудно объяснить. Кроме того, должен сказать, что я не литератур, не литературовед, я не журналист, я не защитник прав человека. Я – исследователь, социолог. И вот мне надо было объяснить самому себе и читателю, почему появилась эта книга, и что в ней происходит.
Объяснение достаточно простое. В России в последние 200 лет существовала – и надеюсь, что с Анной Политковской не оборвалась, – традиция антипатриотической патриотической критики. То есть люди, которые болеют душой за страну, пишут то, что с точки зрения властей на данный момент будет являться чем-то очень вредным. Начинается эта традиция с Радищева, конечно, если не раньше, она продолжается через всех наших народников, через тех, кто принял «путь славный, имя доброе народного заступника, чахотку и Сибирь». Идет она через Антона Павловича Чехова, поездка на Сахалин. Это Короленко с его защитой Бейлиса, с тем, что он писал во время большевистского террора. Это Максим Горький также. Это, конечно, Солженицын. Я настаиваю на том, что я совершенно не сравниваю литературный размер, я не говорю о литературной стороне этих обличений. Я говорю, что существует – и это очень важная часть – российская интеллектуальная традиция.
Далее я пытался объяснить американскому читателю, почему они не должны искать правды во всем, что они читают. Потому что правда находится только на стыке различных позиций. Вы должны понять, что если вы будете читать, скажем, веб-сайты чеченских сепаратистов, если, с другой стороны, вы будете читать заявления кремлевского начальства, то вы не получите объективной картинки. Она не где-то посередине, вы просто должны себе представлять все поле.
Там я рассказывал некоторые такие почти личные истории о том, что когда-то, 25 лет назад, я был аспирантом в Москве, в Институте всеобщей истории, писал диссертацию об организации партизанского движения в Мозамбике. В это время появляется книга «Руководящая роль коммунистической партии Португалии национально-освободительными движениями народов Африки. Написал ее тогдашний сотрудник журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге Ястржембский. Для меня это была огромная проблема, потому что это была авторитетная книга, на которую я должен был ссылаться, это была целая диссертация более старшего товарища о том, чего вообще никогда не было. Изменились времена, изменились, наверное, какие-то боги у Ястржембского, но он занимает, в общем-то, ту же самую позицию, которую он занимал и 25 лет назад. То же самое я мог бы, наверное, рассказать и про Мовлади Удугова как главного чеченского пропагандиста, который начинал как такой диссидентствующий перестроечный или раннеперестроечный литератор и журналист в Чечено-Ингушской ССР.
Я попытался обрисовать в этом предисловии полное поле взаимодействий. После чего сказал: вот Политковская – это одна из крайне жестких, наверное, самая жесткая позиция в поле, это один из самых обнаженных, нервных голосов. Это трудно читать, потому что то, что она описывает, это настолько же трудно воспринимать, как и описание, скажем, того, что происходило в 1990-е годы в Восточном Тиморе, в начале 80-х в Сальвадоре. То есть это зона, где идет исключительно жестокая война. Но читать это надо, потому что, не понимая того, какова обратная сторона нашей глобализации, нельзя понять, что происходит вообще в мире.
Кроме того, надо понимать, что Политковская очень русская и очень советская журналистка. Она не просто находится в этой давней традиции, восходящей к Радищеву, любви к своей родине через обличение ее пороков. А она действительно показывает эту любовь очень сильно, описывая тех же самых российских солдат, тех же омоновцев, многие из которых, как я понимаю, приходили к ней просто жаловаться на жизнь. Ведь то, на что их бросили в Чечне, конечно, это страшно, это коверкает их собственную жизнь. Это коверкает общество, которое вынуждено нести социальные и этические издержки на этих людей, которые возвращаются, и возвращаются с огромным количеством психологических проблем, что описала Анна.
То есть она описала цельную и страшную картину. Картинка необходима. Это, конечно, может быть, не самый приятный журнал для воскресного развлекательного чтения. Это картинка, которую необходимо знать и которую необходимо принимать, потому что это – часть современного мира.
Елена Рыковцева: Это был автор предисловия к американскому изданию книги Анны Политковской Георгий Дерлугьян, который сказал, что воспринимать эту книгу тяжело. Слишком много трагедий, много горя. И все-таки послушайте.
Фрагменты из книги мы просили читать тех людей, которые пользуются уважением среди многих наших слушателей. И если бы Аня была жива, ей, может быть, было бы приятно, что именно они читают вслух ее книгу.
Никита Белых читает главу «Поля чудес. Нефтяные».
Никита Белых: «Если заходит разговор, по какому, собственно, поводу война в Чечне, то большинство говорит – по поводу нефти. Ее Королевское Величество Чеченская Труба и их Королевские Высочества Чеченские Скважины крутят, как хотят, жизнью сотен тысяч людей вот уже десяток лет. Кто со скважиной – тот в Чечне и прав. Кто воевал вместе с Дудаевым – потом получал в подарок от него свои скважины. Кто был верен Масхадову – скважины от Масхадова. А кто воевал и победил сейчас?
Эта традиция полностью соблюдена. Кто победил, тому и контрибуции: вышки и заветные дырки в Трубе. Дележка главного чеченского «пирога» идет полным ходом. Под надзором победителей – федеральных сил.
На далекой окраине Аргуна, где-то в пяти километрах в сторону от шоссе, пронизывающего этот третий по величине городок по пути в Грозный, – вроде бы скромный въезд в местный колхоз. Неприметная дорога, ведущая на поля. Трактор вдали, для отвода любопытных глаз. И даже кто-то что-то собирает. Ни одного военного или блокпоста.
А вот и колхозный вроде бы сторож. Он опускает-поднимает веревку с красными флажками. Рядом с убогой сторожкой – простенькие, побитые красные «Жигули». Ничего необычного, кроме одного: в машине – полная «загрузка». Наш автомобиль молча провожают четыре пары внимательных глаз «Жигуленковых» пассажиров. Разгадка, кто тут и что делает, наступит очень скоро.
Впрочем, и мы знаем, куда едем, что ищем. Бывшая колхозная дорога между старыми грушевыми деревьями прямиком ведет к местным «золотым приискам». Через пару километров труднопроходимой, джиповой дороги – аргунские нефтяные поля чудес. То бишь откопанный магистральный нефтепровод – попросту Труба, сплошь усыпанная нелегальными врезами. Из дырок разного калибра – часть из которых мелкотравчатые, видимо, пулевые, другие же пошире – круглосуточно вытекает чеченская нефть. Она попадает в естественные отстойники – ямы разной ширины и неопределяемой глубины. На местном сленге ямы называются «амбарами». В них происходит первичная дегазация и очищение ворованной сырой нефти.
А вот и главные ямы – полные. Нефть в них с ярким зеленым отливом. Это означает, она уже «готовенькая», и вот-вот приедет бензовоз ее отсасывать. Но нам это наблюдать не дано. «Колхозный сторож» дал всего-то минут десять на экскурсию по полям. Тишину глухомани, окружающую таинство естественных отстойников, разрывают вертолеты. Они кружат туда-сюда над расчехленной Трубой, и знающие люди, наши проводники, советуют более не дразнить гусей – надо уезжать. Вертолет не будет спрашивать, зачем мы рассматриваем нефтяное месторождение. Вертолет будет просто стрелять. Слишком большие деньги в игре, чтобы задавать дополнительные вопросы – легче убить. Вокруг – ни души.
Уезжаем… Но и это еще не конец. Через несколько сот метров – встреча с местными «смотрящими». Это – так называемые чеченские милиционеры на белом джипе без номеров и, естественно, с автоматами. Двери автомобиля уже открыты – это подготовка к стрельбе. Бойцов, без сомнения, вызвал «сторож», и за ними быстренько сгоняли те самые красные «Жигули».
Слава Богу, случается чудо – «милиционеры» выпускают нас из своих объятий, и мы на скорости пролетаем мимо «сторожа», удивленно взирающего нам вслед: а почему мы, собственно, еще живы…
Подобные поля чудес – по всей нефтяной Чечне. А это примерно половина ее территории. Современная история чеченской нефти – это история, прежде всего, воровства. Труба откачивает «налево» столько, сколько хочешь, сколько есть сил увезти. Нелегальная нефтедобыча и нефтепереработка налажена.
Однако главная местная «конфетка» – это все-таки не поля чудес, а скважины. Главные битвы – именно вокруг них. И, может, потому и не убили за экскурсию по аргунскому колхозу, что это, в общем-то, мелочи и добыча для нефтяного «низшего класса».
Например, хотя все нефтеперерабатывающие заводы Чечни полуразрушены – там еще есть чем поживиться. Демонтаж оборудования собственными силами принял массовый характер. В основном это происходит так: ночами, когда вроде бы действует комендантский час и блокпосты должны стрелять без предупреждения в каждый движущийся предмет или тело, груженные бывшим оборудованием гражданские «КамАЗы» с чеченскими номерами идут по направлению к Осетии и Ставропольскому краю. Обычно колонны с ворованным госимуществом движутся под охраной федералов-контрактников, которым, в общем-то, все равно, чем промышлять.
Эти тандемы полностью структурировались: федералы плюс чеченцы-воры и образовали устойчивые орг-преступные группировки. И к новым бандформированиям не рискуют приближаться не только представители чеченской администрации, ответственные за ТЭК, но и бойцы других военных ведомств. Например, комендантские роты в Грозном, несущие ответственность за сохранность предприятий на подотчетной территории. Они боятся быть нечаянно расстрелянными, что уже неоднократно случалось».
Елена Рыковцева: А теперь послушайте главу, которая называется «Махкетинский концлагерь с коммерческим уклоном». Читает Сергей Бунтман.
Сергей Бунтман: «Розита из селения Товзени еле шевелит губами. Глаза ее, как бы преодолев естественное предназначение, остановились и глядят куда-то внутрь. Розите пока трудно ходить – болят ноги и почки. Месяц назад Розите пришлось пройти через фильтрационный лагерь – она так это называет. За то, что «приютила в доме боевиков». Именно так ей кричали военные.
Розите уже немало лет. У нее много детей и несколько внуков. Младшая, трехлетняя, ранее не говорившая по-русски, но видевшая, как волокли по полу ее бабушку, теперь постоянно кричит: «Ложись! На пол!» Розиту забрали из дома на рассвете, когда все спали, окружив дом и не дав толком собраться. И бросили в яму на территории военной части.
- Толкали? Пинали?
- Да, как обычно у нас.
Поджав ноги, Розита просидела в яме на земляном полу 12 суток. Солдат, который охранял яму, как-то ночью сжалился – бросил кусок паласа.
- Я подложила под себя. Солдат – он же человек, – шевелит губами Розита.
«Ее» яма была неглубокая. Метр двадцать, не больше. Без крыши, но распрямиться невозможно: сверху положены бревна. Так что 12 суток – на корточках или сидя на том паласе. И это зимой! За все это время Розите так и не предъявили никакого обвинения, хотя трижды водили на допросы. Молодые офицеры, годящиеся ей в сыновья и представившиеся сотрудниками ФСБ, надевали Розите «детские варежки на резинке»: на пальцы одной руки – один конец оголенных проводов, на пальцы другой – их другой конец. А сами провода перекинуты через шею, сзади.
- Да, я очень кричала, когда ток пускали. Но все остальное вытерпела молча. Боялась еще больше их раздразнить.
Фээсбэшники приговаривали: «Плохо танцуешь. Подбавить надо», – именуя «танцами» конвульсии Розитиного тела. И подбавляли.
- А что они хотели?
- Они ничего не спрашивали.
Тем временем родственники Розиты через посредников получили от тех же офицеров задание: искать деньги на выкуп. Им объяснили: надо спешить – Розита плохо переносит яму, может не выдержать. Сначала военные запросили сумму, о которой сельчане (деньги на выкуп тут теперь принято собирать всем миром) сказали так: даже если продать все село, все равно не расплатиться. Военные, на удивление, оказались сговорчивыми и снизили сумму в десяток раз. Деньги привезли, и Розита, еле переставляя ноги, грязная и немытая, вышла на свободу, к полковому КПП. И упала на руки детям.
Самое время подвести промежуточную черту: на территории военной части, расположенной на окраине селения Хотгуни Веденского района, где дислоцируются 45-й воздушно-десантный и 119-й парашютно-десантный полки Министерства обороны, а также подразделения МВД, Минюста и ФСБ, существует концентрационный лагерь. С коммерческим уклоном.
Иса, который живет в Сельментаузене, в начале февраля он также попал в концлагерь на окраине Хотгуни. Об его тело тушили сигареты, ему рвали ногти, его били по почкам наполненными водой бутылками из-под пепси. Потом скинули в яму, именуемую «ванной». Она была заполнена водой (зима, между прочим), и вслед сбрасываемым туда чеченцам швыряли дымовые шашки.
Их было шестеро в яме. Не всем удалось выжить.
Офицеры в младших чинах, проводившие коллективные допросы, говорили чеченцам, что у них красивые попки, и насиловали их. При этом добавляли, что это потому, что «ваши бабы с нами не хотят». Выжившие чеченцы сейчас говорят, что мстить за «красивые попки» – дело всей их оставшейся жизни.
Иса тоже так и не оправился от шока – это заметно. Как и Розиту, его отпустили за выкуп, который собирал весь Сельментаузен. Но сначала вволю поиздевались еще и над родственниками, собравшимися у КПП полка в надежде выяснить судьбу своих, уведенных в яму.
Конвейер мародерства и рэкета под маркой «выявления бандитов» – в Чечне бесперебойный. И значит, пора подводить следующую промежуточную черту: вторая война лишь поменяла исполнителей творимых тут преступлений. То, против чего была объявлена «антитеррористическая операция», – оголтелое заложничество, рабство и выкупы за живой товар – все это теперь делают нынешние хозяева положения, военные, силой оружия, физического и психического насилия».
Елена Рыковцева: Главу «Смерть под взглядами» читает Андрей Бабицкий.
Андрей Бабицкий: «Дуба-Юрт похож на огромное огородное пугало. Неживой, драный, изрешеченный «градом», в прожженных дырах от артиллерийских снарядов. Кое-где – признаки возвращения людей, завешенные одеялами оконные проемы. Но их очень мало, потому что мало этих проемов. Но что дома? Даже горы над Дуба-Юртом теперь общипанные, как облезлые дворовые псы. В лишаях – в глубоких, до их горных «костей», до самых мезозойских меловых скелетов, проплешинах на местах глубинных бомбовых ударов.
Такие же и дуба-юртовцы. Потерянное племя, не ведающее, как восстановить то, что разгромлено и выжжено на 98 процентов. Они то и дело вспоминают, как мучительно умирало село, через которое, сменяя друг друга, проходили и «белые», и «красные»: и войска, несколько месяцев подряд бравшие Аргунское ущелье, и отряды боевиков, уходившие с равнин, возвращавшиеся и вновь уходившие… И кошмарный по интенсивности, тотальный артобстрел 31 декабря 1999 года. Это когда вся планета веселилась до упаду, встречая Миллениум. И последующие за этим беспрерывные двухмесячные артобстрелы.
Люди, маленькими группками, спасались бегством из Дуба-Юрта в Чири-Юрт постоянно. Летели бомбы, метался «град», а они, без всякого «коридора», топали длинной чередой в сторону Чири-Юрта… Одни в череде падали, убитые, другие их поднимали и уносили с собой, чтобы похоронить в Чири-Юрте – все равно шли…
Дуба-юртовцы хотели поблизости переждать, пока закончатся бои, и тут же вернуться. Однако война не просто отбросила эту идею прочь – она ее «творчески» переработала. И беженцам была предложена мучительнейшая из пыток – ежедневное созерцание кладбища собственных судеб. С 6 февраля в Дуба-Юрте уже не было ни одного жителя, и тогда федералы стали жечь дома – те, которые уцелели при бомбежках. Зачем? Из чувства мести, их переполнявшего. От горечи за убитых товарищей. И дуба-юртовцы, стоя на чири-юртовской окраине, смотрели, как это происходит…
«Я была одна из них, – говорит Раиса Амтаева, мать двух детей-подростков, мальчика Ислама и девочки Ларисы, онемевших во время февральского бегства из-под бомбежек. – Мы бессильно созерцали, как уничтожали наши судьбы. Мы стояли и смотрели: «Вот ваша сторона улицы загорелась, вот – наша…» Это был конец всему. Самые страшные дни моей жизни. От прошлого у меня не осталось ни одной фотографии».
Уничтожение Дуба-Юрта повергло в шок даже бойцов той армейской части, которую оставили в нем стоять после этого пожарного погрома Заместитель командира воинской части 69771 подполковник С.Ларичев, увидев место своей новой дислокации и осознав, что именно он теперь будет «глаза в глаза» с обезумевшим горя населением, пошел на совершенно неординарно для федералов шаг – вместе с главой сельской администрации В.Яхъяевым и представителем МЧС России полковником Ю.Войченко составил акт «осмотра села Дуба-Юрт». Там значится, что «проходящие через село колонны военной техники и находящийся в них личный состав систематически грабят и поджигают дома мирных жителей…» Под этим беспрецедентным для нынешней войны протоколом – печать «Воинская часть 69771».
Но не помогло. Никто из военных прокуроров, наведывавшихся в Дуба-Юрт «для проверки изложенных фактов», не заговорил о главном – о компенсациях сельчанам за армейское мародерство. И не потребовал суда над мародерами. Потому что русские «герои» в Чечне – вне подозрений… Такая традиция сложилась на этой войне в поддержку другой, давней, которая состоит в следующем: мы – страна, не переносящая таких знаков препинания, как «точки». Поэтому у нас никогда не получается «завершенки». И в делах – вечная беременность, а посему беспросветность. Дуба-юртовцы очень хорошо понимают, что никакого конца не будет, и надеяться не на кого, но и сами они – бессильны: безденежье, не на что вновь отстроиться… Куда теперь идти Раисе – матери немых подростков-инвалидов? А изголодавшейся Хазимат? На что надеяться? Где сажать тот огород, которым хотя бы следующей зимой прокормиться?
Очень трудно оставаться людьми, когда все превращено в пепел, включая судьбу, когда ты знаешь, что бандиты, из-за которых все начиналось, все равно опять ушли в горы. А солдат, в гневе на весь чеченский народ обливавший соляркой дом Хазимат, санитарки детской поликлиники с двадцатилетним стажем, – просто-напросто упустил этих боевиков».
Елена Рыковцева: Эту книгу Анна Политковская закончила в конце 2002 года. Вот как она описывает ситуацию в Чечне на тот момент:
«Беспросветность и непроглядность – во всём, что касается её финала. «Зачистки» не прекращаются и похожи на массовые аутодафе. Пытки – норма. Бессудные казни – рутина. Мародёрство – обыденность. Похищения людей силами федеральных военнослужащих с целью последующей рабо- (живыми) и трупо- (мёртвыми) торговли – тривиальный чеченский быт.
Ритуал а-ля «37-й год» - бесследные ночные исчезновения «человеческого материала». По утрам – раскромсанные, изуродованные тела на окраинах, подброшенные в комендантский час. Государственный терроризм, противостоящий негосударственному. Ваххабитские банды, налетающие на села и требующие «денег на джихад»... Полное моральное разложение почти 100-тысячного армейского и милицейского контингента, «гуляющего» по Чечне. И ответ, которого следовало ожидать, - воспроизводство терроризма и рекрутирование новых бойцов-сопротивленцев.
Кто виноват? Как в этом разобраться? И понять всё и всех? Как чувствуют себя главные действующие лица второй чеченской войны? Президент Масхадов? Избранный народом и потому принявший на себя ответственность за его судьбу?.. Масхадов – в горах... Виртуальный для своего народа и, как правило, хранящий молчание по любому поводу... Сподвижники Масхадова? Они разбежались по свету... Басаев? Гелаев? Хаттаб?.. А Путин? Он – в Кремле, принимает почести мирового сообщества как активный член международной ВИП-«антитеррористической группировки», в смысле «коалиции войны против террора»... Май 2002-го. Буш – в Москве... Братание... «Исторический визит»... Про Чечню – почти ни слова, будто нет войны...
Мельтешение мировых столиц перед глазами в поисках поддержки – весной побывала в Амстердаме, Париже, Женеве, Маниле, Бонне, Гамбурге... Везде зовут «сказать речь о ситуации в Чечне» - и... нулевой результат. Только вежливые «западные» аплодисменты в ответ на слова: «Помните, в Чечне каждый день продолжают гибнуть люди. Сегодня – тоже». Очевидное, хотя и невероятное общемировое предательство общечеловеческих ценностей. Уже совершенно ясно, что Декларация прав человека, продержавшись чуть более полувека, пала на второй чеченской войне...»
А теперь послушайте главу, которая называется «Старые Атаги. Зачистка № 20». Ее читает Вячеслав Измайлов, который ныне руководит в «Новой газете» отделом имени Анны Политковской.
Вячеслав Измайлов: «Что такое «зачистка»? Это слово ввела в наш обиходный словарь вторая чеченская война – а точнее, генералы Объединенной группировки войск и сил на Северном Кавказе. Из Ханкалы – главной военной базы Группировки под Грозным – транслируются их телевизионные отчеты о ходе так называемой «антитеррористической операции». Обывателей уверяют, что «зачистка» – это не что иное, как «проверка паспортного режима». А на самом деле?
Конец 2001-го и начало 2002-го стали самым жестоким периодом этой войны. «Зачистки» прокатились по Чечне, сметая все на своем пути: людей, коров, одежду, мебель, золото, утварь… Шали, Курчалой, Цоцан-Юрт, Бачи-Юрт, Урус-Мартан, Грозный, опять Шали, опять Курчалой, снова и снова Аргун, Чири-Юрт… Многосуточные блокады, рыдающие женщины, семьи, всеми правдами и неправдами увозящие своих подрастающих сыновей куда угодно, только прочь из Чечни, генерал Молтенской, то бишь наш командующий Группировкой, в орденах и звездах – и непременно на фоне трупов, оказавших сопротивление при «зачистке» – по телевизору, как главный герой нынешнего этапа покорения Чечни, и всякий раз после «зачисток» рапортующий о «значительных успехах» в ловле «боевиков».
С 28 января по 5 февраля 2002 года такая «зачистка» прошла в селе Старые Атаги (двадцать километров от Грозного и десять – от так называемых «Волчьих ворот», входа в Аргунское ущелье на языке военных). Для Старых Атагов она стала «зачисткой» № 20: 20-й с начала второй чеченской войны и 2-й – с начала этого года.
15 тысяч человек (Старые Атаги – одно из самых больших сел Чечни) в 20-й раз оказались заблокированы несколькими кольцами бронетехники не только внутри села, но и поквартально, поулично, подомно… Что творилось внутри?
- В наш дом вломились человек 20, забрали паспорт сына, – рассказывает Раиса Арсамерзаева с улицы Школьной, – хотели увезти его на «птичник». Я дала сто долларов. Они заставили меня написать расписку, что у меня к военным никаких претензий нет. Уходя, забрали электрогенератор и белье моих дочерей.
На сей раз в Старых Атагах был в большом ходу коммерческий принцип. Забирали на «фильтропункт» в основном тех, кто не мог откупиться. Входя в дома, военные так прямо и требовали – денег за мужчин. Дал – фильтрации не подлежит, и, значит, нет подозрений в связях с членами воюющих отрядов. Не дал – подлежит и подозревается. Ставки на живой товар колебались от 500 рублей до 3-4 тысяч. В зависимости от возраста: чем моложе, тем дороже, – и от визуальной оценки дома силами военнослужащих.
Помимо расценок на мужчин, была на сей раз в Старых Атагах и калькуляция на женщин. Как водится в этих местах, «женские» цены оказались значительно ниже «мужских». Впрочем, и шкала требований была другой: откупались не по поводу «птичника», а чтобы не надругались. У одной семьи за «ненасилие» молодой девушки федералы взяли 300 рублей. У другой – 500. Взамен сексуального удовлетворения принимались также серьги и цепочки – с женщин, отказывавших в минутах мародерской любви. В конце концов люди вышли на улицы, разожгли костры и оставались так на все ночи. Думали, на миру не рискнут убивать и насильничать. Но и это помогло не всем.
К 4 февраля Старые Атаги представляли из себя гигантскую картину разбоя, совершенного силами членов законных бандформирований, осуществлявших «мероприятия по ловле членов незаконных бандформирований».
Тут и там на улицах, среди костров, сидели люди. В последний день федералы взорвали пустой дом Махмуда Эсамбаева. Знаменитый советский танцовщик был родом из этих мест и, следуя чеченской традиции, выстроил в Старых Атагах прекрасный особняк для своей семьи. Туда же, под тротил, пошел и другой богатый дом – Кадыровых, предварительно чудовищно разграбленный и только потом взорванный. Его хозяин давно живет в Германии, но, по традиции, построил…
Что еще? Военные и тут исполнили обязательную программу всех последних «зачисток», которая состоит в том, чтобы испражняться в мечети.
- Они уезжали из Старых Атагов 5 февраля, – рассказывает Имади Демельханов. – Торопились. К нам во двор на скорости заскочили двое в масках, потребовали 1000 рублей за мой «КамАЗ».
Такое происходило уже в четвертый раз за эту «зачистку» – военные хотели денег за то, чтобы Имади оставили его КамАЗ «живым», а не взорвали. Два раза Имади отдал по 500 рублей, потом денег больше не было, и он расплатился двумя курицами. 5 февраля он опять предложил федералам кур. Или теленка… Но они настаивали: «Давай денег».
- Я отказался идти к соседям, занимать, потому что мне было стыдно. Тогда они поставили меня лицом к стенке, прострелили кисть правой руки и сказали: «Теперь будешь просить?» И ушли.
А как ваххабиты? В Старых Атагах – они на месте. И никуда после «зачисток» не исчезают».
Елена Рыковцева: По удивительному совпадению на прошлой неделе у Анны Политковской родилась внучка, которую назвали Анечкой, и у Вячеслава Измайлова тоже случилось пополнение в семействе.
А теперь послушайте главу, которая называется «Дети-детишки, девчонки и мальчишки». Читает Марианна Максимовская.
Марианна Максимовская: «Внешне вроде бы все неплохо и даже победно-красиво: вот пошел поезд Гудермес-Москва… Вот открылось хирургическое отделение железнодорожной больницы, полностью оснащенное – в кой-то веки с начала войны… Вот новые комбайны закуплены к весенним полевым работам – когда подобное вообще случалось с 94-го года? Чечня получила свой бюджет – совсем как остальные российские регионы, и это тоже впервые за десять лет. Зарегистрирован первый коммерческий банк – неважно, что он так и не работает, но все-таки зарегистрирован. Из Москвы вышли деньги на погашение «бюджетных» зарплат за 2000-й и 2001-й годы. У новой чеченской власти – уже целый список достижений во имя спокойствия измученного войнами народа.
Однако… Эти успехи не благодаря, а вопреки. И часто первые саботажники мирной жизни – не кто иные, как многочисленная армия нового чеченского чиновничества в районных и городских администрациях, получающая должности по принципу кумовства. Суть их жизни – приписки, подлоги, обман, вопросы без ответов, спекуляция на всем, чём можно, включая то, на чём спекулировать никак нельзя.
По документам, Курчалоевский дом-приют для детей-сирот «работает с 15 апреля 2001 года». «Работает» – это значит, там живут сироты? Мне кажется, именно так стоит понимать эти слова.
20 апреля 2001 года все двери бывшего детского садика на улице Ленина в райцентре Курчалой, где, согласно официальным справкам, располагается приют, – оказались плотно заперты. Подошедшие на шум люди послали за тем, кого тут называют директором, – Ибрагимом Яхъяевым. По документам, он – очень опытный человек, с 23-летним педагогическим стажем. Вскоре появляется Яхъяев. Мы знакомимся. И разговор у нас получается очень странный – вроде глухого с немым.
- Где же дети?
- Дома…
- А зачем приют тем, у кого, выходит, есть дом?
Директор молчит и хлопает глазами, будто не понимает, о чем я.
- Покажите, пожалуйста, списки сирот, которые у вас живут с 15 апреля.
- Вот.
- Но тут нет ни одного адреса, где дети сейчас находятся.
- А зачем адреса?
- Познакомиться с теми, кто уже числится на государственном обеспечении.
Директор опять хлопает глазами и рассматривает потолок. Как двоечник, ожидающий, что вот-вот раздастся звонок, урок закончится, и единственное, что надо, это потянуть время. Директор-«двоечник» бросает взоры на своих заместителей, и те затягивают известную песню: «Поскорее уезжайте, вам тут небезопасно. Тут бандиты. Федералы то и дело налетают. Убьют вас…»
- Пожалуйста, найдите поскорее кого-нибудь из детей этого списка. Приведите сюда.
- А зачем?
- Надо!
Ждем. Наконец приводят трех крошечных девочек. Сначала директор уверяет, что по-русски они совсем не говорят. Но девочки маленькие и наивные, хитрить, как взрослые, еще не способны, и очень быстро выясняется, что русский они знают. Жмусь и мнусь, как бы поаккуратнее спросить у сирот, что случилось с их мамами и папами, – неудобно бередить рану. Но когда решаюсь, девочки начинают радостно улыбаться, лопотать и объяснять. Мамы, выясняется, у них живы и здоровы.
- А где живете?
- Дома. У дедушки с бабушкой.
Вот тебе на! Но директор Яхъяев и глазом не моргнул, будто так и надо.
- Вам не кажется это странным?
Молчит, жмет плечами. Ни «да», ни «нет». Тертый калач.
- А где оборудование, оплаченное из государственного бюджета и выданное вам по накладным еще 10 и 13 февраля?
- На складе.
- Пойдем на склад. Покажите.
- Это у меня дома.
- Склад? Дома?
- Так верней – не пропадет.
- Ладно, пойдем домой.
И тут на директорском лице появляется совершенно неуместная довольная улыбка.
- Невозможно! – весело говорит директор, чувствуя, что победил и назойливые люди сейчас обязательно уедут не солоно хлебавши.
Но я настаиваю. Требую. Оказывается, дом неблизко, в селе Гельдекен, а там сейчас – «зачистка», значит, все дороги закрыты, значит, война – ура! – спасла от осмотра дом «сиротского» директора с большим педагогическим стажем.
Так в Чечне происходит повсеместно. «Чиновничья» заинтересованность в войне – один из сильнейших стимулов к ее продолжению. Офицеры в средних чинах, стационарно находящиеся на окраинах чеченских сел, вступают в весьма заинтересованные отношения с мелким местным чиновничеством – и им дружно надо, чтобы никто не совался в их небольшую, но плодоносную епархию. А для этого есть отличный местный метод – никому не подконтрольные «спецмероприятия» или «зачистки», которые можно объявлять, когда надо, когда требуется «закрыть» тот или иной населенный пункт.
Вот и вся разгадка. Где сиротские столы и двуспальные кровати, никто не знает. И, боюсь, не узнает. Есть в истории с Курчалоевским детдомом еще одна характерная для чеченской жизни деталь. Директор Яхъяев потому назначен и потому непотопляем, что он – протеже главы республики Ахмат-Хаджи Кадырова. Яхъяев и Кадыров – то ли хорошие знакомые, то ли дальние родственники. Именно таким образом происходит подавляющее большинство сегодняшних назначений в Чечне. Не надо иметь соответствующего образования, опыта, знаний – востребовано лишь кумовство. И если уж тебя протолкнули на должность, ты обязан делиться тем, что плывет в руки. Обеденными столами, постелями, одеялами…
Главное в этом методе – чтобы все шло без проверок, а значит, лучшего фона для грабежа, чем война, не придумать».
Елена Рыковцева: Глава под называнием «Солдатское письмо». Читает Эдуард Лимонов.
Эдуард Лимонов: «Я был призван в Вооруженные силы РФ. Мое место службы – часть № 45935, ремонтно-артиллерийские войска. Принял присягу 8 июня 2000 года. 27 ноября был переведен в 5-ю батарею на должность слесаря-сантехника. Работать приходилось днем и ночью, а материалов и средств не было, приходилось иной раз приносить свой инструмент и материал. Из-за плохого снабжения мы работали медленно, и начальство нас пугало, что отправит в войска. А отправляют в войска у нас в 5-й – только в Ханкалу.
Но в принципе служить было можно, пока не произошел такой случай. Нашему старшему сантехнику захотелось легких денег, и он втайне от нас сделал отверстие из нашей мастерской на вещевой склад. Таскал оттуда вещи и продавал. Отверстие он тщательно замаскировал, и мы узнали о нем, когда нашли в мастерской пару военных ботинок и форму. Он сказал, чтобы мы никому не говорили про этот лаз и сами туда не лезли. Нам ничего и не оставалось, как молчать, так как старший сантехник был старше нас по сроку службы на полгода. А с фазанами лучше не шутить. И еще он сказал: если найдут отверстие, сядем вместе…
И отверстие нашли. Мы с Серегой как раз находились в мастерской. К нам туда пришли завскладом прапорщик Филипов, начальник вещевой службы капитан Голод и майор Чудинов. Капитан Голод по очереди заводил нас в мастерскую, где дюймовой трубой вышибал признание – кто, когда и сколько вынес одежды. Но так как я не знал, сколько, когда и чего, а выдавать Инякова (старшего сантехника) я боялся – сказал, что об отверстии ничего не знаю. Капитан Голод бил меня по мягким местам, после чего вывел из каптерки и пригласил туда моего товарища Сергея Большакова. С ним, как я понял, он проводил такую же беседу, как и со мной: я слышал крики Сергея. Затем побеседовали с Иняковым.
После всего этого нас троих повели в воспитательный отдел на допрос к капитану Сизову. Первого – сантехника Инякова. Капитан Голод взял с собой лом и гирю. Зачем – мы с Большаковым не знали. Потом Инякова выпустили и позвали Большакова. Пока его там пытали, я узнал, зачем лом и гиря. Так как я стал задыхаться и меня трясло, я пошел в санчасть. Там мне дали успокоительное. Но за мной пришел капитан Голод и силой вытащил меня оттуда.
Привел он меня в кабинет капитана Сизова. Посадили на кресло. На столе у Сизова лежал шприц и какая-то ампула. Капитан Сизов предложил мне сразу сознаться, но сознаваться мне было не в чем. Тогда они застегнули мне руки наручниками, под ногами и руками просунули лом. И пошли курить… Когда я висел, я стал чувствовать, что задыхаюсь, и позвал на помощь. В глазах побелело, и я очнулся на полу. Меня трясло, как эпилептика. И меня отправили в санчасть.
В санчасти я пробыл до вечера, когда меня вызвал в штаб полковник Черков. Он сказал, что Иняков признался и надо написать, какую роль играл в этом деле я. Пока я писал, капитан Голод пару раз ударил меня ногой, чтобы ускорить процесс. После этого нас отвели в казарму, где мы ночевали с пристегнутыми к кровати наручниками.
Наутро мы вышли на развод и на работу. Затем на общем собрании в клубе майор Горадецкий предъявил нам иск на сумму 9000 рублей и сказал, что, если мы ее не выплатим, нас посадят и чтобы наши родители приехали 11 марта для решения этой проблемы. Иняков послал телеграмму, а я позвонил домой. Отец приехал 8 марта, поговорил с замполитом, комбатом и капитаном Голодом. Капитан Голод сказал, что надо поговорить с майором Тягуновым и чтобы отец обязательно приехал 11 марта.
Вечером 9-го я с Большаковым прочищал канализацию, и подошел Голод. Он сказал, что мой отец – … (тут следует мат - А.П.), потому что не хочет платить деньги (деньги, которых у него нет), и сказал, чтобы я нырнул в колодец, полный фекалий. Я сказал, что не буду. Тогда он приказал напиться из него. Я сказал – не буду. Но он сказал: «Умойся этой водой, или я тебя утоплю. Когда я отказался, он побежал за мной, сбил с ног и, пиная, потащил к колодцу. Засунул в фекалии в том, в чем я был, и, удовлетворенный, пошел дальше, пообещав, что меня … (здесь следует мат. – А.П.). Когда я пришел в казарму, меня уже ждали. Я зашел в туалет, чтобы умыться, и ко мне подошел подвыпивший солдат – сержант Бородинов. Он избивал меня, приговаривая, что мы с Большаковым хотим остаться чистыми. Я сидел на полу в туалете весь в крови, когда вошел капитан Голод. Он сказал Бородинову, чтобы тот оставил меня в покое и что он сильно меня разукрасил – полно следов. Я сразу понял, что капитан Голод специально натравил на меня сержанта, так как с сержантов Бородиновым был в хороших отношениях. Как я думаю, он и напоил его.
11-го приехали родители Большакова и мой отец. Им сказали, что мы должны оплатить стоимость украденных вещей или нас отдадут под суд и посадят по 158-й статье за соучастие (сокрытие). А про то, что случилось за эти два дня со мной, даже не заикнулись.
Отложили дело до приезда матери Инякова. Но она все не ехала. Угрозы со стороны Голода были постоянны. Я случайно узнал, что он просил сержантов учебных батарей нас избивать. Отношения в части совсем ухудшились. Жить и находиться там стало невозможным. 19.03.2001».
В апреле 2001-го, в «искупление своих грехов», солдат оказался-таки в Чечне. И вскоре погиб. А уехал он туда в сопровождении того самого Голода. Голод, как вы догадались, выжил… Причина гибели солдата так и осталась тайной».
Елена Рыковцева: Глава «Cержень-Юртовский старик Хоттабыч». Читает Светлана Сорокина.
Светлана Сорокина: Абдурхман Иблуев – симпатичный дедушка в веселой тюбетейке и с бородой. Представляясь, он шутит: «Абдурахман. Ибн-Хаттабович. Сержень-Юртовский старик Хоттабыч». И сам же добавляет: «Шутка плохая, по нынешним временам может плохо кончиться, потому что Хаттаб…»
Веселый дедушка рассказывает историю подлую. Рано утром 7 ноября его разбудила дочка: «Только что русские забрали Милану и Эсет!» Милана Битиргириева, племянница жены старика, и Эсет Яхъяева, сестра жены старика Хоттабыча – накануне приехали навестить Иблуевых в село Сержень-Юрт Шалинского района. А в ночь с 6-го на 7-е началась «зачистка». Женщин забрали прямо с постели, полураздетыми, не посмотрев даже в паспорта, и увезли на «чеченском НЛО» – БТРе с замазанными грязью бортовыми номерами.
- Я тут же вскочил в машину, – рассказывает старик. – И в нашу администрацию. Потом в ПОМ – поселковый отдел милиции. Потом – к коменданту, к офицерам. Говорил: «Отдайте наших женщин».
В Чечне давно все выучили главное правило выживания «антитеррористической операции»: чем быстрее начнешь искать похищенных, тем больше шансов их вернуть за выкуп.
- Я начал это делать через несколько минут после похищения! – продолжает Хоттабыч. – Их еще не могли никуда увезти! Но все военные мне уже отвечали: «Нет их у нас». Через час я поехал в Шали, в районную комендатуру, разговаривал с комендантом Нахаевым. Привез паспорта родственниц. Он мне сказал: «Подожди, отец, немного, проверим их документы и отпустим». Значит, Нахаев знал, что женщины – в комендатуре?.. Долго я ждал, чувствую, что-то не то, и опять – к Нахаеву. А он мне говорит, «честно» смотря в глаза: «Нет у нас ваших женщин».
Старик запаниковал и завалил коменданта встречными вопросами: «Что такое это «нет»: «нет» – уже убили? Или «нет» – увезли в другое место?..» Но снова не получил ответов. Ни в одной из прокуратур, действующих на территории Чечни, ни в комендатурах, ни в милициях. На том и конец этой истории. Сгинули женщины. Были – и нет.
- Я своих ругаю, – досказывает старик. – Почему не заметили, какой номер был у БТРа?
- А что толку, если знаешь? – Это Лариса Асхарова, красивая статная женщина с тем же горем за плечами. То ли жена, то ли вдова – сама не знает, как представляться, – Шарами Асхарова, тоже сержень-юртовца, дальнего родственника Ширвани Басаева, к которому Ширвани в последний раз приезжал – так говорят односельчане – году в 98-м. Так вот, федералы забрали Шарами 18 мая 2001 года, на рассвете. За родственные связи с Ширвани. Не скрывая, что за это.
- С тех пор – все, – плачет Лариса. – Я везде, где надо, оставила показания о том, что видела сама: мужа увезли на БТРе № 224, следом ехал БТР № 714 и военный «Урал» № 7646 ВА. Я сама бежала тогда за военной колонной до конца села – дальше блокпоста меня просто не пропустили… Один БТР и УРАЛ уехали в сторону расположения Дивизии особого назначения ДОН-2 (Внутренние войска МВД). Второй БТР – в 70-й артиллерийский полк. Но мои факты никого не интересовали. Не было никаких результатов, расследований… Мне просто сказали, что федералы его не забирали. Мол, утритесь.
Что делать?
Ситуация, в которую попали Иблуевы, Асхаровы и Дениевы, – тривиальная для Чечни. И в ее неисключительности заключен самый больший ее ужас. Какое бы прошлое у тебя ни было – воевал ты бок о бок с Масхадовым или против него, – ты не застрахован от стирания с лица земли. Тысячи (!) семей – в подобном положении. Им не к кому обращаться во властных структурах – их никто не слушает.
Реальный перечень «инстанций» на случай похищения человека в Чечне скуп и неадекватен событиям – вы сейчас это поймете.
Во-первых, ясновидящие. (Не смейтесь – таковы обстоятельства.)
Во-вторых, журналисты.
В-третьих, правозащитники.
В-четвертых, посредники, которых пруд пруди по Чечне и которые чаще всего жулики, берущие с несчастных деньги за крохи ничем не подтвержденной информации о том, где твой брат, муж, сын, и с которыми иметь дело – значит, материально стимулировать работорговый бизнес. Ни одна из вышеперечисленных «инстанций», естественно, не является сколько-нибудь серьезной или эффективной. Каждая – просто случайность, успокоительная «валерьянка». И не более. Мизерный шанс, что журналист проймет генералов, или генералов над генералами, и так начнутся поиски. Или – надежда на чудо. Или – самоудовлетворение, что «раз заплатил, значит, что-то сделал».
Несведущему это покажется наветом, но от того, что Путин по телевизору чеканит слова о наведении порядка – порядка в Чечне все меньше, а смертей все больше. Можно долго перебирать пепел на голове и философски ронять, что, мол, во всем виновато отсутствие средств, и были бы деньги – мы были бы чуткими и добрыми, и относились бы к каждому человеку, как к единственной ценности, и не было бы у нас бесследно сгинувших… Увы, это снова «валерьянка» и ложь. В массе своей, мы совсем не страдаем от того, что творится в стране, что у нас на потоке бессудные казни, и уже тысячи жертв «нового 37-го». Мы успокаиваем себя тем, что это пока только чеченский 37-й год, и до нас не доберутся…
Напрасно и легкомысленно: история доказывала это неоднократно. В стране царит идеология ненависти к ближнему. Вот в чем наша настоящая беда. И именно поэтому каждый день в каждом из чеченских сел – обязательная программа: похороны. И почти все те, кого хоронят, – убитые, замученные, взорванные, растерзанные люди. Однако и это тут считается «не самой большой бедой».
Самая большая – когда от человека вообще ничего не остается».
Елена Рыковцева: Из послесловия к книге «Вторая чеченская»: «Заканчивается 2002 год. Праздники подкатывают незаметно, как всегда. Хочется жить. Но еще больше хочется выть»…
В программе принимали участие Георгий Дерлугьян, Никита Белых, Сергей Бунтман, Андрей Бабицкий, Вячеслав Измайлов, Марианна Максимовская, Эдуард Лимонов, Светлана Сорокина.
