При каких обстоятельствах Москва сможет без проблем работать с Тегераном?
Ирина Лагунина: Суббота. Нью-Йорк, штаб-квартира Организации Объединенных Наций. В Совете Безопасности председательствует посол Южной Африки Думисани Кумало:
Думисани Кумало: Результаты голосования таковы: проект резолюции поддержан 15-ю голосами. Проект резолюции утвержден единогласно как резолюция номер 1747 2007 года.
Ирина Лагунина: Министр иностранных дел России Сергей Лавров на встрече с журналистами во вторник.
Сергей Лавров: Мы рассчитываем, что иранское руководство адекватно воспримет те сигналы, которые содержатся в принятой Советом Безопасности на днях резолюции. Принятая Советом Безопасности резолюция призвана способствовать именно возобновлению переговоров. Она не является инструментом наказания Ирана.
Ирина Лагунина: Объяснил во вторник журналистам министр иностранных дел России Сергей Лавров. Принятие этой резолюции, запрещающей любой экспорт оружия в Иран и замораживающей счета дополнительных 28 лиц и институтов, связанных с иранской ядерной программой (треть из них принадлежит с Иранской революционной гвардией), совпало с угрозами России заморозить работы на иранской атомной станции в Бушере и не обеспечивать эту АЭС урановым топливом. Официально эти угрозы были вызваны тем, что Иран, якобы, не оплатил счета за работу. Пока, несмотря на раздраженную риторику с обеих сторон (а Иран заявлял, что деньги переведены), работы в Бушере не останавливались.
Но западные комментаторы вздохнули с некоторым облегчением. Россия, по мнению большинства наблюдателей, готова идти в ногу с международным сообществом, хотя бы в вопросах, представляющих столь серьезную опасность, как возможная иранская программа создания ядерного оружия. Об этом говорит и наш сегодняшний собеседник – директор Института научной и международной безопасности в Вашингтоне Дэвид Олбрайт.
Дэвид Олбрайт: Похоже, что Россия поддерживает усиление давления на Иран. Из последних сообщений видно, что Россия не готова пойти на еще более жесткие санкции, но последние ее действия, с точки зрения Соединенных Штатов, показывают, что она готова идти вместе с международным сообществом, сама обеспокоена тем направлением, которое принимает иранская ядерная программа, и задается вопросом, на самом ли деле эта программа имеет такой мирных характер, как говорит иранское руководство, или она ставит целью создание ядерного оружия.
Ирина Лагунина: Некоторые эксперты по проблеме говорят, что у России в данном случае нет выбора, поскольку ее действия зависят от действий Международного агентства по атомной энергии. Я предлагаю послушать мнение Ирана Сафранчука. Он возглавляет московское отделение Американского центра оборонной информации.
Иван Сафранчук: Для России принципиально важным являет то, чтобы Иран полностью сотрудничал с МАГАТЭ. Россия просит от Ирана только то, что просит МАГАТЭ. Россия не может сотрудничать с Ираном, если он не является добросовестным членом МАГАТЭ. Поэтому пока есть риск того, что Иран вообще может выйти из МАГАТЭ, а Иран несколько раз об этом заявлял, то Россия не может, конечно, туда поставлять топливо.
Ирина Лагунина: Дэвид Олбрайт, вы согласны с этой оценкой поведения России?
Дэвид Олбрайт: Это сложнее. Всегда есть проблема, как сбалансировать коммерческие интересы, интересы безопасности и международные обязательства. Если будет доказано, что Иран нарушает условия Договора о нераспространении ядерного оружия, или если он выйдет из этого договора, то Россия, возможно, не будет продолжать работы в Бушере. То есть, если Иран будет признан нарушителем международного права, то, в соответствии с Договором о нераспространении оружия массового поражения, мирное сотрудничество с ним в атомной области невозможно. Но если коммерческие интересы России настолько велики, что она готова пренебречь условиями договора, то она может это сделать. Конечно, в этом случае она подвергнется критике со стороны международного сообщества, но она при этом может продолжать сотрудничество.
Но из того, что я слышу от источников в Вашингтоне и Европе, Россия сделала все для того, чтобы Иран самостоятельно не мог запустить реактор в Бушере. То есть даже если иранская сторона получит от России топливо, иранские специалисты все равно не смогут самостоятельно обслуживать эту атомную станцию. Так что Тегерану все равно придется решить все свои проблемы с МАГАТЭ и доказать истинные намерения его ядерной программы.
Ирина Лагунина: Но то, что сказали вы, полностью противоречит тому, что заявляют иранские руководители. Даже президент страны Махмуд Ахмадинеджад заметил, что угрозы России как раз показывают, насколько важно Ирану обзавестись своими собственными технологическими возможностями для производства ядерного топлива.
Дэвид Олбрайт: Это очень упрощенный анализ: если Иран не получит российское топливо, он должен будет произвести собственное, а значит, причина, по которой Иран хочет создавать цепочку обогащения, - желание быть самодостаточным. Но если бы Иран на самом деле хотел добиться именно этого, то он бы подождал как минимум лет десять перед тем, как покупать элементы атомной станции. Потому что сейчас его технологии на десять лет отстают от того, чтобы производить топливо для этой станции. Для этого нужны огромные технологические возможности, значительно превышающие то, что есть сейчас у Ирана. С этой точки зрения произвести бомбу из высокообогащенного урана легче, чем произвести достаточное количество обогащенного урана для атомной электростанции. И в этом-то как раз и проблема.
В мире сейчас существует консенсус, что Иран вправе обладать атомной энергией и атомными электростанциями, никто это право не оспаривает. Проблема же появляется только потому, что Иран в 1985 году, в разгар ирано-иракской войны, начал тайную программу обогащения урана. А в то время в стране не было даже отдаленных планов создания атомной энергетики. Опыты с обогащением велись военными, насколько мы сейчас понимаем. И они просто до последнего времени не были успешными. Им потребовалось 20 лет, чтобы начать обогащение урана хотя бы в небольших количествах. Поэтому все заявления иранского руководства, что стране надо производить собственное топливо, чтобы не зависеть от поставщиков, вызывают только подозрения. И эти подозрения заставили даже Россию сейчас остановиться, несмотря на огромные коммерческие интересы в этой стране, несмотря на то, что она могла бы легко закончить строительство реактора, снабдить его топливом и приступить к созданию второго реактора.
Ирина Лагунина: Топливо для реакторов доступно на мировом рынке и весьма дешево. Например, Южная Корея, которая никогда даже не стремилась обзавестись своим топливом и экономика которой полностью зависит от атомной энергии, никогда не испытывала проблем с поставщиками. Может ли в данных обстоятельствах Иран обратиться к третьей стороне, минуя Россию?
Дэвид Олбрайт: Нет, не сейчас, не с теми резолюциями, которые принял Совет Безопасности. Для России и проекта в Бушере в резолюциях было сделано исключение. Но если третья страна попытается вступить в отношения с Ираном и предоставить ядерное топливо, то это будет нарушением режима Совета Безопасности ООН. Это одна из причин. Но, по-моему, никакая страна не пойдет на такой шаг, в первую очередь, просто из уважения к России. Ведь это – российский контракт. Именно поэтому без России Ирану будет очень трудно найти топливо.
Ирина Лагунина: Но это условие не вечно…
Дэвид Олбрайт: Если позже Ирану удастся уладить свои отношения с международным сообществом, доказать, что он не нарушает режим контроля и проверок в рамках Договора о нераспространении ядерного оружия, и убедить мир, что его программа не ставит целью создание ядерного оружия, тогда Тегеран сможет строить столько атомных станций и реакторов, сколько ему необходимо, и покупать топливо не обязательно у того, кто предоставил ему реакторы. Вот тогда он был бы похож на Южную Корею. У Южной Кореи в прошлом была военная ядерная программа. И недавно ее поймали на лжи, что она скрыла от международных инспекторов прошлые разработки и исследования. Но она очистила свою репутацию. Она доказали инспекторам МАГАТЭ, что, несмотря на ложь в прошлом, сейчас они исправились, проблемы больше не существует. И они сами предложили ввести дополнительные меры контроля и прозрачности их программы, чтобы подобного не повторялось и чтобы у международного сообщества не было никаких подозрений. Иран ничего подобного не предпринял.
Ирина Лагунина: Мы беседовали с Дэвидом Олбрайтом, директором Института научной и международной безопасности в Вашингтоне.
Между тем «Атомстройэкспорт» подтвердил, что иранская сторона все-таки перевела платежи. Как сообщает агентство ИТАР-ТАСС, в «Атомстройэкспорте» отметили, что «на работе российских специалистов на строительстве отмечаемый в Иране праздник Навруз не отразился, работа идет в нормальном режиме».
Почему сербские мусульмане отвергают течение Ваххаби в своей стране?
Ирина Лагунина: В сербском городе Нови Пазар во вторник состоялась встреча сербских и боснийских духовных исламских лидеров. Сараевский раис уль-улема Церич выступил против требований белградской исламской общины, отделиться от центра в Сараево и провозгласить в Сербии собственное управление. Этот конфликт длится долго. Белградский муфтий считает, что с исчезновением Югославии Сербия имеет право на свою самостоятельную территориальную организацию мусульман. В феврале сербские мусульмане приняли решение, что центр ислама в Сербии будет в Белграде. Между тем, никаких духовных разногласий – с точки зрения толкования и практики ислама - между сербскими и боснийскими мусульманами нет.
А вот десять дней назад Сербию потрясло громкое сообщение Министерства внутренних дел о том, что на юге Сербии, в районе Санджак на границе с Черногорией и Боснией, традиционно населённом мусульманами, раскрыта ваххабитская террористическая группа. Сообщалось, что вдали от населённых пунктов, в горах, обнаружен лагерь мусульманских экстремистов. В нем найдено много оружия, боеприпасов, взрывчатка и военная форма.
Рассказывает наш корреспондент в Белграде Айя Куге.
Айя Куге: Четверо молодых парней были арестованы, правда, не в самом лагере, пятый сбежал, но сдался позже. Их подозревают в «подготовке преступного заговора против конституционного порядка и безопасности Сербии». В общественном сознании всех исламистов сразу окрестили террористами, и наступила напряжённая атмосфера: Сербия под угрозой исламского терроризма. Кто эти исламисты ваххабитского толка и откуда они в Сербии?
Мы разговариваем с белградским социологом религии Мирко Дорджевичем.
Мирко Джорджевич: Ваххабиты не являются, по крайней мере, до сих пор не являлись, никакой террористической группой как, например, «Аль-Каида». Ваххабизм – это движение, в основе учения которого принцип возвращения к простому исконному исламу, к самым его началам, если такой ислам вообще и существовал. Они выступают против культа святых, против иерархии в исламской общине, протестуют даже против слишком откровенного воздвижения пророка Мухаммеда. Ранее в истории у них было большое число сторонников. Но важнее то, что в начале XIX века произошел поворот, и ваххабиты признали имперские политические течения и, вместо исконного ислама, на идею которого опираются, приняли «исламизм» как некого рода военизированную идеологию. Однако ваххабиты не террористы, как утверждается в сообщении МВД Сербии, они – экстремистское крыло ислама. Такой религиозный экстремизм есть внутри всех религий, всех конфессий, и они - пример этого экстремизма, который вдруг стал проблемой в Сербии.
Айя Куге: В Санджаке, в городе Нови Пазар, ваххабиты появились лет десять назад. Они никогда не скрывались. Молодые бородатые люди, с белыми кепками на голове, с укороченными брюками – ваххаби были у всех на виду. Местные жители начали их бояться лишь в последнее время, когда произошло несколько серьёзных инцидентов, направленных против других мусульман. Радикальные исламисты пытались ворваться в мечети и установить там свой порядок. Во время одного такого инцидента в ноябре у мечети в городе Нови Пазар трое прихожан получили ранения из огнестрельного оружия. До сих пор в Сербии считали, что ваххаби – это внутренняя проблема мусульманской общины, что это их междоусобный конфликт.
Мирко Джорджевич: Их исторический центр – Саудовская Аравия, оттуда они распространились по всему миру, оттуда исходит главное влияние на группы их последователей, численность которых может быть меньше или больше в зависимости от страны. У нас в Сербии до недавнего времени это были маленькие группы. Теперь, правда, говорят, что их движение исчисляется уже не десятками, а сотнями. До сих пор стрелы их экстремизма были направлены против структур исламской общины в Санджаке – не против нации, не против государства. Однако мутации в таких движениях возможны, и они могут стать, и уже стали, общественным проблемой, которая тревожит неспокойную, растерянную Сербию, а значит, может принять и более широкие формы.
Айя Куге: Год назад неправительственный аналитический центр «Международная кризисная группа» выпустил сообщение, в котором утверждается, что войны в 90-х годах благоприятствовали расширению ваххабитского движения на Балканах. Считается, что в Сербии, в Санджаке сейчас живет около тысячи ваххаби. Они, якобы, получают финансовую помощь из Сараево через гуманитарные организации Саудовской Аравии, от других организаций Ближнего Востока и от местных бизнесменов. В Санджаке, в городе Нови Пазар, ваххабитов начали замечать пять лет назад, когда они стали выступать публично. Однако специалисты утверждают, что создать свою организованную сеть им не удалось - ни в Сербии, ни в Боснии, ни в Косово. Так ли это?
Мирко Джорджевич: Именно так! Были попытки при покровительстве высоких кругов Саудовской Аравии. Но на Балканах это не в диковинку. По последней информации, у ваххабитов есть сильный финансовый, организационный и кадровой центр в Вене. Понятно, что все центры политической мощи (а ваххабиты - хорошая политическая карта) пытаются создавать сети по всему миру. Намного интереснее вопрос, почему не удалось создать их сеть на Балканах и в Сербии. Ответ простой: это Европа, Европа светская, и Сербия к ней принадлежит. Хотя в Санджаке большинство мусульман, но они не являются мусульманами в том строгом смысле этого слова, который принят в арабских странах. Наших мусульман в Сербии, в Боснии, в Косово арабы не считают не настоящим мусульманами, а так, верующими второго сорта. У нас строгий ислам, особенно ислам радикального типа, не приживается.
Айя Куге: Ваххабиты в Сербии - обычно малообразованные люди, безработная молодёжь в тяжёлой материальной ситуации. Отец двух арестованных в Санджаке 20-летних парней, учитель математики Идриз Вейсалович выступил по телевидению и рассказал, что его сыновья не могли найти работу, жили тяжело и в последние годы повернулись к религии. Он искренне сокрушённо задал вопрос: где и кто главные организаторы террористической группы, если арестованы лишь четверо парней, которые далеко от дома никогда не уходили и явно не могли добыть столько оружия?
Откуда и кто оказывает влияние на ваххабитов в Сербии? В Белграде утверждают, что оружие им, вероятно, поступило из Косово, а поддержка - из Боснии.
Мирко Джорджевич: Рядом - Босния, в которой движение сторонников ваххабизма намного сильнее, чем в Сербии. Группы там организованнее, крепко связанные, у них есть свои школы. Однако было бы большим преувеличением сказать, что большинство мусульман в Боснии разделяют их настроения. Наоборот, руководство мусульманской общины в Сараево энергично сопротивляется ваххабитам и имеет свою собственную жесткую позицию по отношению к этому движению. Аналогичная ситуация и в Косово, там ваххабитов до недавнего времени вообще не было. Косовские мусульмане настроены по-другому, если можно так сказать: она настроены «проалбански». В последнее время там появились ваххабитские группы, и в Сербии это воспринимается как угроза. Мы знаем, что Косово приближается к определённой независимости, и часть сербской общественности из-за этого взволнована. Поэтому у нас в обществе и в средствах информации были попытки представить появление ваххабитом в Косово как очередной заговор против сербов. В Белграде по этому поводу даже пытались разжигать антиисламские настроения, но ничего из этого не вышло.
Айя Куге: Исследования общественного мнения показали, что около 70 процентов мусульман Боснии против радикального ислама, против ваххабитского движения. В Косово у них поддержка ещё меньше. Но сербские политики порой нагнетают атмосферу: новая опасность со стороны ислама!
Мирко Джорджевич: Я всегда боюсь этой трескотни политиков, министров и их советников. Они сразу заявили: вот, раскрыта террористическая организация ваххабитов, представляющая опасность для Сербии. У этих политиков, наверное, есть какие-то свои интересы так говорить. Но есть ли у таких групп оружие, взрывчатка, подпольная работа какая-то – всем этим должна заниматься полиция, а следственные органы должны доказать, является ли эта группа террористической организацией и откуда она взялась. Я понимаю, что политические структуры заинтересованы в том, чтобы знать о движении ваххабитов, о том, откуда им поступает помощь и оружие.
Айя Куге: Откуда ваххабитам из Санджака поступило оружие – пока неизвестно. Также не до конца известно, принадлежит ли этому движению обнаруженный в горах военный лагерь. Но, тем не менее, в Сербии уже все ваххабиты провозглашены террористами, которые действуют против конституционного порядка страны.
Мирко Джорджевич: Меня удивили такие поспешные определения со стороны политиков: они, по сути, вынесли приговор до суда. Религиозный экстремизм присутствует во всех религиях, от индуизма до нас, православных. У нас ведь тоже есть секта зилотов, на флаге которых написано: «Православие или смерть». Я общался с представителями движения Ваххаби в Санджаке. Первое, слышишь от них, - это что они на корню отрицают, что являются политической организацией, не говоря уже о терроризме. Ваххабиты подчёркивают, что их в Сербии не понимают, не допускают к средствам информации, не дают возможности вести диалог в обществе. Но они действительно религиозные экстремисты, и этот экстремизм может иметь серьёзные последствия, учитывая нестабильную политическую ситуацию в Сербии и в регионе.
Однако нельзя делать поспешные выводы о том, что в городе Нови Пазар - центр терроризма и экстремизма. Это пока ещё всего на всего организованное ваххабитами столкновение со структурами мусульманской общины, у которой свои большие проблемы. Но ваххабиты у нас не имеют влияния. Они проповедуют идеи, которые не применимы в современном мире, не только в Европе, но даже во многих арабских странах. Ведь невозможно перенести принципы исламского права, шариата, в страны, где веками существовали традиции и ислам другого типа. Кстати, право шариата сейчас вызывает большие общественные дебаты во многих исламских государствах. Наших ваххабитов надо воспринимать просто как группы экстремистов и предоставить – и это я хочу подчеркнуть – предоставить возможность полиции заниматься своим делом. Затем органы правосудия должны максимально открыто и гласно, на основе доказательств и фактов, рассмотреть и выяснить, раскрыта ли террористическая группа, или это просто религиозная организация.
Айя Куге: К сожалению, следственные органы и органы правосудия Сербии медлительные, а это нагнетает ситуацию. Теперь озабочена не только мусульманская община. У подозрительности и даже паники, которые последовали после ареста группы ваххаби, есть свои причины, которые характерны не только для Сербии.
Удастся ли казакам воссоздать Терскую область?
Ирина Лагунина: Лидеры Терского казачества намерены предложить официальной Москве свой вариант решения проблем славянского населения Северного Кавказа. Особую надежду казаки возлагают на идею воссоздания Терской области, которая, по их задумке, должна включить в себя нынешние территории шести северокавказских субъектов. В Москве создан общественный комитет по воссозданию Терской области. Оппоненты казаков считают, что любая попытка территориального передела может только резко осложнить ситуацию на Северном Кавказе.
Рассказывает наш корреспондент Олег Кусов.
Олег Кусов: Терские казаки считают себя исконными жителями Северного Кавказа. Казаки отделяют себя от тех русских, кто в советские годы приезжал поднимать промышленность в национальных республиках, в том числе и грозненские нефтепредприятия. На территории Чечено-Ингушетии терские казаки проживали в трёх крупных районах – Сунженском, Наурском и Шелковском. В результате событий, развернувшихся в Чечне после 1991 года, в республике почти не осталось ни русских, ни казаков.
Тимур Музаев: За прошедшие две войны и годы разгула анархии и бандитизма русскоязычное население в чеченской республике сократилось на порядок. Я бы не сказал, что там не осталось жителей, что называют, русскоязычных. В Шелковском, Наурском районе, в городе Грозном есть, скажем факты, когда люди возвращаются уже в город. Правда, это пока случаи единичные.
Олег Кусов: Это был главный редактор Общественного информационного центра национальной политики Тимур Музаев.
Казаки, покинувшие Чечню, предложили федеральному центру свой вариант решения проблемы возвращения славян.
Владимир Пархоменко: Необходимо искать способы и методы проживания рядом, но не проживания вместе по советским лекалам.
Олег Кусов: Говорил член правления Терского казачьего Войска Владимир Пархоменко, который вместе со своими соратниками несколько лет назад основал общественный комитет по воссозданию Терской области на Северном Кавказе.
Владимир Пархоменко: Идею создания этого комитета одобрили все представители русских и казачьих общин на территории C еверного Кавказа. Но сегодня, после всех событий конца 80-х – начала 90-х годов, когда произошли эти трагические события, мы прекрасно понимаем, что Кавказ, где очень жесткие существуют методы устранения противоречий, так сказать, между представителями разных народностей, этнических составляющих, принять те методы, которые были у нас в период до 1991 года, мы не можем. Сегодня нельзя говорить о том, что все должны вернуться в места своего прежнего проживания. Сегодня такие декларации чреваты, они опасны новым кровопролитием. Сегодня необходимо иметь строгий научный подход к тому, как проживать на этой территории. Вот этот принцип компактного проживания, он оправдал себя. И в условиях дореволюционной России на Северном Кавказе, и в определенной степени после октябрьского периода, до начала Второй мировой войны.
Олег Кусов: Главный редактор альманаха «Русскийгеополитический сборник» ЕвгенийМорозов стал одним из разработчиков концепции идеи образования казачьей области на Северном Кавказе.
Евгений Морозов: Роль этого комитета в настоящих условиях – это выработка и выдвижение концепций обустройства жизни на Северном Кавказе, конкретно, если хотите, размежевания русских с чеченами. Потому что уже ясно, что дальнейшее проживание невозможно. Концепция уже выработана, сейчас ведется ее пропаганда, этой концепции.
Олег Кусов: Председатель координационного совета комитета по воссозданию Терской области, член правления Терского казачьего Войска Владимир Пархоменко считает, что для образования нового субъекта в России правовых препятствий нет.
Владимир Пархоменко: Речь идет о создании новой административно-территориальной единицы. Но я хочу напомнить, что территориальное устройство России, ее деление никогда не было предметом поклонения в исторической России. Вы помните, что конфигурации губерний менялись очень часто в зависимости от политических, экономических факторов, то есть никогда не было территориально-административное устройство предметом поклонения в исторической России. Сегодня еще реально объединить те части Северного Кавказа, республик северокавказских, в которых преимущественно проживает русское население. Это, как мы сказали уже, северный Дагестан, в основном Кизлярский район и счасть Хасавюртовского района. Это два района Чечено-Ингушской республики – Наурский и Шелкоской район, по Сунжи, с включением города Грозного как федерального центра. Это район Ингушетии, это Моздокский район Северной Осетии. Часть Кабардино-Балкарии, Прохладенский район, с теми землями, где исторически проживали.
У нас было письмо в Госдуму, оно было исследовано Правовым комитетом Госдумы, и, в принципе, исходя из Конституции Российской Федерации, законов Российской Федерации, подзаконных актов, сегодня не имеется препятствий для организации вот этой новой административно-территориальной структуры. Я хочу напомнить, что после 1991 года безболезненно, беспрепятственно на территории возникло новое автономное образование – Ингушская республика.
Олег Кусов: Однако у терских казаков уже есть неудачный опыт образования национально-культурной автономии в Моздокском районе Северной Осетии. Автономия была основана в 2000 году и просуществовала всего три года. Затем сотрудники Министерства юстиции России разъяснили её лидерам, что казаков все-таки на официальном уровне народом считать не принято, следовательно, национально-культурная автономия им не положена. Лидеры терского казачества намерены оспорить это утверждение в Верховном суде России.
Терская казачья область в тех границах, в которых современные казаки видят её сегодня, просуществовала на российской карте с 1921 по 1922 год. Затем эта территория была поделена между различными субъектами. Ныне она принадлежит Дагестану, Чечне, Ингушетии, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Ставропольскому краю.
Слово – главному редактору Общественного информационного центра национальной политики Тимуру Музаеву.
Тимур Музаев: Сама идея воссоздания Терского края или Терской области, мне кажется, она заслуживает внимания. Потому что казаки, как особая этно-сословная группа, имеют прав на определенную форму своего самоопределения, своей автономии в рамках систем, сложившейся в Российской Федерации. Вместе с тем, если ставить вопрос об изменении каких-то территориальных, административных границ, то здесь мы наткнемся на множество нерешаемых проблем, которые способны разжечь многочисленные межнациональные конфликты. Здесь и в Дагестане, и в Чечне, и в Ингушетии, и в Осетии, и в Кабардино-Балкарии, то есть практически во всех республиках Северного Кавказа есть проблемы казачества.
И изменением границ эту проблему решить невозможно, это же очевидно. Во-первых, нет сейчас этих границ. Если брать за основу границы 1921 года, которые предлагают, а почему не 1917 года, а почему не XIX века? Если говорить о территории Ставропольского края, других регионов, то вполне возможно там какое-то размежевание и создание там каких-то компактных казачьих областей, если большинство местного населения на это выразит свое согласие. Что же касается так называемых казачьих регионов в национальных республиках, то там компактного проживания казаков уже давным-давно нет, там население уже давно смешанное, и во многих этих районах казаки составляют половину, а в некоторых и меньше половины части населения. Там невозможно создать компактные поселения казаков. Как это решать (путем изменения границ?) и как избежать конфликтов, как преодолеть эти конфликты – тоже никто не решается и не возьмется никогда за решение этих проблем. Следовательно, мы имеем дело просто с голым лозунгом, за которым никаких реальных обоснований нет.
Олег Кусов: Один из лидеров российского казачества, главный редактор альманаха «Русскийгеополитический сборник» ЕвгенийМорозов подчёркивает, что образование казачьего субъекта на Северном Кавказе – это дело не сегодняшнего дня.
Евгений Морозов: Существование властной структуры Российской Федерации в ее нынешнем положении невозможно, потому что ее можно описать двумя словами: диктатура бюрократии. Бюрократия никогда не была способна к организации производства и к возглавлению развития. Бюрократия была инструментом. Сейчас же инструмент – бюрократия – обладает всей полнотой власти. Но такое положение невозможно и нестерпимо, оно будет трансформироваться дальше. И поскольку национальное самоощущение русского народа быстро развивается, и вот это вот давление русского национального сознания, даже без всяких особенных там революций, вспышкопусканий и шапкозакидательства, оно неизбежно будет формировать российскую властную систему в необходимом для народных масс направлении, то есть приближении к русским национальным интересам. Чем дальше будет идти эта трансформация, тем более востребованной будет становиться концепция воссоздания Грозненской области и пропаганда этой концепции.
Олег Кусов: Так считает главный редактор альманаха «Русскийгеополитический сборник» ЕвгенийМорозов.
Решая проблемы какого-либо этноса, невозможно апеллировать к истории, убеждён Тимур Музаев.
Тимур Музаев: На Северном Кавказе невозможно найти такую отправную точку, которая удовлетворила бы все группы населения. Если искать такую точку для одной группы населения, то другие будут искать тоже свои точки зрения, что породит многочисленные неразрешаемые конфликты. Другое дело – проблема русскоязычного населения в национальных республиках. Это сложнейшая проблема, действительно идет отток русскоязычного населения, более того, русские, вообще представители славянских народов в национальных республиках чувствуют себя ущемленными в своих правах. И это должно беспокоить и федеральные власти, и руководство республик. Здесь нужно говорить не об изменении границ и не о какой-то там декларативной дружбе народов, а здесь нужно говорить о конкретном решении проблем конкретных людей. Если казачество в первую очередь занялось проблемами людей, смогло бы предложить какие-то реальные разумные пути решения этих проблем, вот тогда, возможно, к их планам автономии казачьей могли бы и более серьезно прислушаться.
Олег Кусов: Казаки возлагают надежды на федеральный центр. Но ещё недавно именно так называемые «федералы» не разбирались в национальностях жителей Чечни, напоминает Тимур Музаев.
Тимур Музаев: Русскоязычное население Чеченской республики оказалось в самом тяжелом положении в результате этих двух войн. Когда говорится о геноциде русскоязычного населения в Чечне, то в первую очередь мне, например, вспоминаются бомбардировки Грозного российской авиацией. Именно русскоязычное население жило в Грозном, и именно в первую очередь оно погибло от этих бомбардировок. И когда некоторые спекулянты от патриотизма говорят: «Куда делись 27-30 тысяч человек русскоязычного населения, куда они исчезли, а вот они исчезли во время бомбардировок, во время этих зачисток, во время этих жутких налетов на Грозный. То, что происходило там, это настоящий геноцид, устроенный федеральной армией в первую очередь. Что же касается нынешней ситуации, то я думаю, что людей еще нужно долго убеждать и доказывать им, что ситуация изменилась и то, что натворили и местные республиканские власти, и федеральные власти, не повторится вновь.
Олег Кусов: Так считает главный редактор Общественного информационного центра национальной политики Тимур Музаев.
Бюрократия в борьбе с благотворительностью, или что мешает работе с трудными детьми в России?
Ирина Лагунина: Работа с трудными подростками, с детьми из неблагополучных семей, с уличными детьми, с детьми-сиротами в России ведется на недостаточном уровне. В то же время за последние годы возникло некоторое количество учреждений, приютов, реабилитационных центров, которые успешно занимаются проблемными детьми. Но их работе мешает ведомственная несогласованность и даже обычная бумажная волокита.
Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Приходя в те немногие места, которые предназначены для помощи обездоленным, отверженным обществом детям, я уже привыкла к тому, что люди, там работающие выглядят немного иначе, чем их коллеги – воспитатели, педагоги, психологи в обычных школах, больницах или детских садах. Все-таки нужно быть особым человеком, чтобы сознательно прийти работать туда, где от маленьких девочек, объясняющих, как они попали в приют, можно услышать…
Девочка: У нас мама умерла, и решается: если папа получит справку о зарплате через три месяца, он только нас сможет забрать.
Девочка: У меня тоже мама умерла.
Девочка: И у меня мама умерла. Бабушке не отдали документы, чтобы на нее дали опекунство.
Тамара: Меня Тамара зовут. У мамы парализована правая сторона.
Кристина: Я Кристина.
Тамара: Я знаю, почему она сюда попала. У нее дом сгорел.
Кристина: И мама в больнице.
Татьяна Вольтская: Мама умерла, дом сгорел… И все равно они смеются, потому что дети. И слава богу. Тем более что эти пожары и эти болезни и сама смерть, постигшая их матерей и отцов, неслучайны. Это дети наркоманов и алкоголиков, и совершенно неизвестно, что бы с ними случилось, останься они в своих домах подольше. Сегодня эти девочки живут в социально-реабилитационном центре «Дом милосердия» и ожидают своей дальнейшей участи: устройство в семью, под опеку к родственникам или, если ни то, ни другое не удастся, в детский дом.
Про мальчика, не пожелавшего разговаривать, и про других детей говорит социальный педагог Светлана Поливанова.
Светлана Поливанова: Мачеха выгнала зимой. Семья пьющая была, выгнала зимой на улицу. Потом попал сюда. Дети, оставшиеся без попечения, осиротевшие. К нам ребенок может поступить, если не родной папа, например, и такие были случаи, или, наоборот, мачеха. В какой-то период возникают сложности, ребенок может временно здесь пожить, как-то его судьба определится. Есть ребенок, достаточно взрослая девочка, она у нас посещала группу дневного стационара, и мама и папа у нее алкоголизированы, в общем, люди спившиеся, в условиях жутких, трущобных. Ребенок при этом скрывал такое свое положение, она старалась еще поддерживать имидж нормального, благополучного ребенка. Дневной стационар посещала, с педагогами, с психологами. Потом второй год она живет у нас здесь. Семья алкоголизирована, родители не работают, просто ведут асоциальный образ жизни, не могут они заниматься проблемой квартиры, документов своих собственных, а ребенок, тем не менее, растет, ей нужно как-то выживать. Вот таким детям тоже приходим на помощь.
Но есть дети, которые подверглись, например, физическому насилию со стороны родственников, были изъяты и после больницы поступили к нам. Девочка есть такая – мама наркоманка была, безнадежно, ребенок был изъят из семьи, и сейчас пытаются найти ей приемную семью. Это группа СВГ – семейно-воспитательная группа, приемная семья.
Татьяна Вольтская: Этот список кошмаров, связанных с детьми, можно длить, длить и длить. Сами дети рассказывают о постигших их несчастьях даже как бы весело, как будто это не с ними случилось. И глядя на них, никто бы не заподозрил, из каких трущоб и отчаянных ситуаций их вытащили. Они уже, что называется, отошли и выглядят не хуже всех прочих детей. Пожалуй, фигурка одной только девочки, худенькой, стриженой почти под ноль, в платье на вырост, говорила о том, что этот ребенок еще недавно голодал, был завшивленным и оборванным.
Рассуждать о том, как нужна помощь таким детям, излишне. Глаза людей, которые решились принять на себя весь этот неподъемный груз детских бед, как правило, светятся. Эти люди работают не из-за денег и престижа, но даже они мрачнеют, когда речь заходит о том, что мешает им работать.
Говорит директор приюта «Дом милосердия» Владислав Никитин.
Владислав Никитин: Наши органы исполнительной власти имеют некие планы, проекты, но они не очень бережно используют тот ресурс, который есть. В частности, мы можем иметь группу дневного пребывания, и нам нужно для этого помещение. Вторая группа была, но школа, с которой мы сотрудничали, она это помещение по желанию органов образования стала использовать по-другому – группы не стало. Других никто не дает. Это самый больной вопрос в нашем городе, хотя у нас есть кадры и организационный ресурс для этого. Детей, нуждающихся в такой дополнительной поддержке, в каждой школе есть несколько десятков. Это действительно отдельная работа, и она развивается достаточно медленно. Правда, сейчас концепция социально-экономического развития Петербурга начинает как-то реализовываться, здесь в каждом районе создаются органы социальной защиты, которые опорой будут этой работы, создаются учреждения. Но профессионализма и координации в работе еще мало.
Татьяна Вольтская: Имеется в виду, чтобы за такими детьми начинать следить прямо в школе, да? И из них формировать какую-то группу для занятий?
Владислав Никитин: Не обязательно только формировать группу. Дело в том, что профилактика безнадзорности и сиротства включает в себя несколько этапов. Если взаимодействие между, как это называется в законодательстве, субъектами профилактики налажено, они сообщают сразу тем людям, которые могут принять какие-то меры конкретные, поддержать семью, осадить этих родителей, если там жестокое обращение, и так далее. Но вот это взаимодействие отлажено плохо.
Татьяна Вольтская: А почему?
Владислав Никитин: У нас всегда это уже общее место: прописывается закон, который определяет общую форму, а инструкция к исполнению закона, как правило, не прописывается. Мы предлагаем свой путь в данном случае в этом году в рамках проекта «Всем миром на защиту детства», финансирует его Фонд Серафима Саровского. Мы проводим семинары с пятью районами, для управленцев и специалистов по формированию межведомственных мультидисциплинарных команд. Это, значит, собирание вместе представителей разных ведомств, органов соцзащиты, образования, комиссий по делам несовершеннолетних, милиции, занятости, молодежной политики. Просто собрались, увидели друг друга, поняли, что происходит с семьей и ребенком, которые являются объектом их и нашей работы, и поняли, что происходит тогда, когда мы плохо взаимодействуем друг с другом. Поставить себя на место семьи, на место ребенка – мы это делаем в форме деловой игры. Почувствовать себя в роли родителей, в роли этого ребенка очень помогает. Люди сразу понимают, что так издеваться над себе подобными нельзя.
Когда приходит в одну и ту же семью в разное время милиция, потом соцзащита, потом школа – какие же у вас проблемы… Хотя знаю, что там, допустим, жестокое обращение с ребенком, но нет профессионального умения, навыков взаимодействия с ребенком, с семьей. Люди приходят новые в эту сферу. Ядром всего этого должны быть органы соцзащиты, так во всем мире. Но приходят работать люди, отработавшие либо в милиции много лет, либо в этих собесах со взаимодействию с пенсионерами и инвалидами. А сфера новая, и начинают они работать по старинке, они начинают собирать информацию – кому надо помочь, потом выдать материальную помощь. Может доходить до смешного: один говорит, что ребенка надо изъять, ребенок пусть живет в приюте, допустим, а другое подразделение этого же органа выдает материальную помощь этой семье, которая ее счастливо пропивает. Кроме всего прочего, когда мы говорим о том, что новые социальные работники не знают, что делать с семьей, у них еще и руки-то пустые. Приманивают: «Иди ко мне» - а куда позвать-то, что делать-то? Нужны помещения, нужны материальные ресурсы, связанные с организацией спортивных занятий, обучением профессиональной деятельности, других досуговых форм.
Есть проекты, есть попытки, но все упирается в этот ресурс. И слава богу, губернатор сейчас все-таки поворачивается к нам и говорит: «Создавайте в районах, выделяйте, организовывайте…» Но пока что ведь на уровне чиновников-исполнителей, которые отвечают уже за наполняемость работой, должно быть понимание, что тут главное – кадры. Педагог, социальный работник – это не чиновник, сидящий за столом и выписывающий эти пособия, будь он тысячу раз хорошим человеком, хорошей мамой, женщиной и так далее. Он должен обладать определенным набором личностных качеств. Есть люди, которым это интересно, но их могут не устроить те деньги, которые он заработает на этом месте. Молодой специалист, приходящий сюда, даже с высшим образованием, он может получать 6 тысяч рублей. Выпускники наших вузов с хорошим потенциалом, чтобы их вовлечь в эту работу, надо сильно постараться.
Татьяна Вольтская: Отдельная головная боль – это форма государственного финансирования, которая доставляет работникам приютов очень много хлопот. Особенно досадует Владислав Никитин на систему госзаказа, которая, по его словам, увеличила количество бумажной работы раз в пять.
Владислав Никитин: Найти исполнителя этого заказа отнюдь не просто, потому что рынок строится таким образом, что эти деньги для коммерческих структур, да еще без возможности получить предоплату, только после поставки, да еще предоставление документации довольно многообразной на конкурс, - просто никто на нее не идет. То есть получается так, что государство ставит свои организации в роль придурков, извините меня. То есть мы говорим: вот возьмите деньги и сделайте хоть что-нибудь. И все это, якобы, борьба с коррупцией. На самом деле, это создание поля, благоприятного для этой самой коррупции в финансовом проявлении. Государственные организации ввиду того, что действует сейчас закон о размещении государственного заказа, то есть любую закупку проводить через конкурс… Вот хотим мы купить моющее средство или какое-то спортивное оборудование – мы просто так не можем выбрать поставщика, мы же должны провести конкурс.
Татьяна Вольтская: Просто пойти в магазин и купить…
Владислав Никитин: Нет-нет, невозможно! То есть считается, что тут вот все руководители, надо их ограничить в возможности украсть лишний рубль, вступить с кем-то в сговор. В Америке тоже эта система действует, и там она тоже доведена до определенного абсурда, там куча юристов на это дело работает, но та несколько другие условия. У нас это действительно выматывает иногда последние жилы. То есть мы просто вместо того, чтобы заниматься работой с детьми и с семьей, мы вынуждены кучу сил тратить на то, чтобы разместить эти деньги. Можно вывесить заявку в Интернете, но на эту заявку никто не реагирует, она висит там две недели. Если это большие деньги, несколько сотен тысяч, это одно, а если это маленькие деньги – 30, 40, 50 тысяч – никому это не нужно. Потому что та куча бумаг, которые нужно под это подложить, проведя этот конкурс, - они считают, что это нерентабельно, нецелесообразно. Тут надо что-то государству пересматривать, потому что оно нерационально использует свой кадровый ресурс, который и так с низкими зарплатами в таких структурах он небольшой.
Татьяна Вольтская: Владислав Никитин недавно побывал в Америке, знакомился с тамошней системой работы с проблемными семьями, которая кажется ему более рациональной, хотя и не лишенной недостатков.
Владислав Никитин: Вот у нас сейчас есть так называемый 120-ый закон «О системе профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних». В нем прописаны, что обязаны делать те или иные органы или учреждения: милиция, социальная защита, управление образования. Но если мы возьмем и разложим этот закон в некую схему взаимодействия, то четкого взаимодействия все равно не получается. Например, там в DCFS – департамент, который обслуживает эти нужды в семьей ребенка – есть служба такой как бы «скорой помощи», оперативного реагирования. И это оперативное реагирование, оно построено четко, есть телефоны конкретные, есть какие-то другие способы информирования. Поступает информация – и команда, которая круглосуточно дежурит, просто в зависимости от остроты случая выезжает, отсматривает этот случай и решает, это случай наш или не наш, есть там признаки такой трудной жизненной ситуации, социально опасного положения у ребенка и семьи или нет. Если есть, то тогда они передают на следующий этап, и следующая служба, так сказать, она отрабатывает этот случай в плане социального расследования уже более подробно, либо снимает эти причины и трудные ситуации сама, либо передает уже дальше. И так примерно четыре службы, стоящие друг за другом, в зависимости от остроты и глубины вот этой трудной ситуации семьи или ребенка, в которой они оказались.
Это все находится в одних руках. У нас вот только на будущий год, когда функции органов опеки и попечительства перейдут органам исполнительной власти от органов местного самоуправления в Москве, Петербурге, это более-менее перейдет в одни руки. Но даже в системе социальной защиты пока такой ясной, поэтапно простроенной системы, структуры нет, и она должна только сформироваться.
Татьяна Вольтская: Говорил директор социально-реабилитационного центра «Дом милосердия» Владислав Никитин.
