29 марта в Москве прощались с Михаилом Ульяновым. Прощались с ним на свой лад в каждой семье и даже очень далеко от Москвы. Михаил Ульянов был великим, невероятно органичным актером, из порядком повыбитой сильной мужской породы, человеком сокрушительного обаяния, руководителем театра, общим любимцем.

Михаил Александрович Ульянов в последние годы своей жизни редко давал интервью. Может быть, потому, что уже болел, а, скорее всего, оттого, что старался не допускать в свою жизнь лишней суеты. Свой долг он видел в сохранении Вахтанговского театра, которому был предан до конца своих дней. И это ему удавалось, несмотря на достаточно сложную творческую и человеческую атмосферу в этом коллективе. Об этом мы говорили с ним в небольшом интервью, которое вы сейчас услышите. Сидя рядом с легендарным человеком в его кабинете, я почувствовал, что болит у него не только тело, но и душа. Болит из-за того, что происходит вокруг, из-за лжи, несправедливости, страданий маленького человека. Недаром, уже будучи больным, он согласился сниматься в трагическом фильме Станислава Говорухина «Ворошиловский стрелок». Михаил Александрович не любил громких слов, патетики, хотя был настоящим гражданином своей многострадальной страны. И в день нашей встречи он говорил о том, что его волнует.

— Вся наша жизнь заполнена всем, происходящим в нашем обществе, в нашем государстве. Происходит очень необычный, непривычный процесс. Люди требуют к себе другого отношения, чем то, к которому, как казалось нам, уже привыкли. Нет, мы не привыкли. Люди заговорили в полный голос и потребовали к себе уважительного отношения. Это не быдло, это не люди, которые все скушают. Уже нет. Этот процесс, естественно, должен находить какой-то отклик и отражение в наших произведениях, в наших спектаклях и фильмах. Тут дело не в документальном переносе, тут речь идет о проблемах, которые возникают. Скажем, давным-давно известно, что ложь истребляет душу человеческую, делает ее не озвученной. Сегодня виновные, вероятно, есть, но виновны не только сегодняшние, а вчерашние и позавчерашние. Там, в наших первых произрастаниях мы накапливали эти проблемы. И в этом смысле либо в пьесах, поднимающих подобные вещи, либо в классике, в которой находится отклик сегодняшнего дня, каждый театр ищет свое соучастие. Тут дело не в том, чтобы заклеймить и осудить. Тут дело в том, чтобы понять, куда мы пришли, почему мы пришли, и что должно нам помочь не идти больше этим путем. Мы должны призывать людей через театральную трибуну к раздумьям. Наверняка будем искать какую-то современную пьесу, которая бы отражала сегодняшние проблемы и сегодняшнюю жизнь. Потому что у меня такой ощущение, что современная пьеса сейчас нужна. Но нас сдерживает режиссура, не хватает режиссуры.

— Известно, что вы всегда пытались и порой довольно успешно, бороться с театральной рутиной. Этим ли обусловлено то, что вы уже несколько лет приглашаете Мирзоева и, в свое время, когда вы возглавили театр, вы пригласили нескольких не молодых, но среднего поколения режиссеров?
— У нас был первоклассный набор режиссуры. У нас работал Петр Наумович Фоменко, один из выдающихся режиссеров не только русского театра, Виктюк, к которому можно по-разному относиться, но это мастер первого европейского класса, мы пригласили Аркадия Фридриховича Каца из Риги, где у него был блистательный театр, много было постановок хороших, и у нас работал Гарик Черняховский. Но по разным причинам они все ушли. В некоторых театрах сейчас сами актеры ставят спектакли. Я — против. Не потому, что я не доверяю актерам, но уникальное соединение режиссерского и актерского таланта — редкостное явление. Чаще всего бывает, что хороший актер это очень средний режиссер. Убогий режиссер, такая домашняя режиссура. Это для тети Мани на именинах. Это не годится. Я этого не поддерживаю и сам, несмотря на то, что я мог бы раздвинуть ряды и сделать свой спектакль. Но я не считаю это нужным, и считаю это даже неполезным для театра. Поэтому приглашаю. Не потому, что мы такие ломатели традиции, а жизнь заставляет нас. Это одна из проблем, которую неизвестно, как решать, но пока решать приходится только одним путем — приглашением. В этом есть свои прелести. В этом есть свои сложности. Но другого нам сейчас не дано.

Удивительно, что Михаил Александрович Ульянов, будучи представителем старшего театрального поколения, не в пример его сверстникам коллегам, в том числе и по Вахтанговскому театру, всегда старался понять, чего хочет молодой зритель. И поэтому никогда не боялся экспериментов, проб и ошибок. Именно с его согласия в театр пришел такой необычный и неоднозначный режиссер как Владимир Мирзоев.

— Михаил Александрович, я недаром спросил о приглашаемых режиссерах. Дело в том, что все-таки сказываются обычно разные взгляды разных поколений актеров и режиссеров. Я был на сборе труппы, и известный режиссер, народный артист СССР, сказал, потрясая кулаками, что он «не потерпит мирзоевщины в своем театре». Вот вы тоже человек того поколения, и, все же, «мирзоевщину» терпите.
— В искусстве нет одного решения, в искусстве не существует только эта школа и никакой другой. В искусстве не бывает, что это решение неоспоримое. Было такое времечко у нас, когда говорили, что этот спектакль народу нужен, а вот этот спектакль народу не нужен, это наше, а это их. Почему, отчего? — никто не знал. Сплошная идеология, цензура и прочее. Сейчас, когда есть полная возможность очень разнообразного отношения к жизни, к театру, к искусству, это глупо. Ему не нравится «мирзоевщина»? Ну и не надо, милости просим. Это еще не значит, что «мирзоевщину» нужно запретить. Да, что-то есть такое, что многих раздражает в нем. Но, тем не менее, он у нас поставил спектакль «Амфитрион», который мы тоже внутри театра страшно ругали, а сейчас он идет с большим успехом. И идет на него молодежь. Надо трезво смотреть правде в глаза. Все мы другого поколения, мы по-иному мыслим, мы по-иному относимся. Это ни хорошо, ни плохо, это так и есть. Это природа, это человечность. Человек стареет, в чем-то начинает медленнее идти, устает и отстает. Кто-то отстает катастрофически, кто-то отстает на пол шага, но факт остается фактом. Поэтому я не говорю, что Мирзоев решил все вопросы. Но я не могу и сказать, что Мирзоева надо запретить. Вообще, запрещать в искусстве ничего не надо. Ходят — хорошо, не ходят — значит, это не нужно зрителю. Зритель — самый великий цензор, самый великий режиссер — народ, публика. Либо она идет, и что-то находит, либо она не идет, ей скучно ходить в этот театр. Вообще, я должен сказать, что всякие привычные нам поиски врагов народа, которые мешают нам развиться, это, слава тебе Господи, будем надеяться, что пройденная дорога. В искусстве не может быть одного решения. В искусстве не может быть одной точки зрения. А какой ты придерживаешься — это твоя воля, твой выбор. Слава Богу, есть из чего выбирать.

Михаил Александрович Ульянов сохранил Вахтанговский театр, но как же велика была жертва, принесенная артистом Ульяновым! Можно только мечтать о том, сколько бы он мог еще сыграть и на сцене, и в кино. Сам он очень редко делился планами и актерскими мечтами. Однако, в тот вечер, когда мы разговаривали, Михаил Александрович, к моему удивлению, вдруг стал рассказывать о той заветной роли, которую, судя по всему, вынашивал в сердце.

— Михаил Александрович, меня давно не оставляет мысль о том, что вы принесли художественному руководству театра в жертву свое актерство. Это не так?
— В какой-то мере это так, потому что у нас большой коллектив, спектаклей мы можем ставить не так уж много — три, максимум четыре спектакля в сезон. Поэтому, что называется, места под солнцем у нас маловато. Большой коллектив, хорошая труппа, ее надо всю занимать. Поэтому я иногда отступаю в тень. Не по благородству, а от усталости, потому что тянуть и одно, и другое сложно. Доронина играет все подряд и режиссирует. Дай ей Бог, она это может, а я на это не рискую идти. И потом я прохладен к театру одного актера. Скажем, когда актер один, вокруг него все крутится, я у фонтана — это не стиль Вахтанговского театра. У нас мастеров много всяких — и молодых, и средних. У нас нет доминанты, вокруг которой строятся все остальные прелести. Мы — ученики одной школы. У кого-то судьба сложилась так, что они народные артисты, у кого-то не сложилась, они не стали народными артистами, кто-то стал олицетворять время свое, кто-то этого не умеет делать.

— И, все же, я знаю, что у вас в планах есть интереснейшая работа.
— Я репетирую, пробую, вернее, репетировать, не начал еще, но скоро начнем, «Земляничную поляну» Бергмана. Это, конечно, очень тонкий был фильм, тонкая литература. Речь идет о человеке, которому 76 лет, он как бы прокручивает свою жизнь, и в этой жизни видит массу вещей, которые он делал напрасно. Кто его знает… Сейчас немножко надоел громкий голос на сцене, хочется поразмышлять, а не просто орать, что-то доказывать или против чего-то протестовать. Крику и так много. Поэтому в театре, я льщу, может, себя надеждой, может, я ошибусь, но хочется какой-то тишины, не покоя, а тишины и раздумья, тишины и совести. То есть, как ты живешь на этом свете, как ты жил.

К великому сожалению, ни спектакль по «Земляничной поляне», ни роль не состоялись. Но в жизни Михаила Александровича Ульянова были и Егор Трубников, и Антоний, и Бригелла, и Маршал Жуков, и великий генерал Чарнота в булгаковском «Беге». Они, как их создатель, в наших сердцах навсегда.