Мариинский театр привез в Москву два балетных спектакля, номинированных на премию «Золотая Маска» — «Ундину» и «Шинель». Мы поговорим о них с балетным обозревателем газеты «Коммерсант» Татьяной Кузнецовой.
«Ундина»
— Начнем с «Ундины». Этот балет претендует на награду, как лучший спектакль, хореография Пьера Лакотта, женская и мужская роли — Евгения Образцова и Леонид Сарафанов. Балет поставлен на музыку Пуни. Я вижу, что на вашем лице сразу засияла улыбка.
— Из-за Пуни серьезнейшая и успешная работа Большого театра, балет «Дочь фараона», грозила быть снятой с репертуара потому, что господин Рождественский, который в то время был руководителем Большого театра, сказал, что такой музыке не место на сцене Большого театра.
— Вот мы посмотрели «Ундину» на музыку этого несчастного Чезаре Пуни. Каково ваше впечатление именно об этой музыке в применении к балету?
— Музыка Чезаре Пуни, конечно, далека не просто от серьезной музыки, она далека от музыки балетных композиторов. Конечно, ее легкомысленный характер не отвечает патетике либретто. Тем не менее, XIX век имел очень мало Чайковских и даже Делибов. Он ставил на Пуни. И эти балеты превосходно шли много лет, потому что балет это зрелище, в котором музыка иногда играет второстепенную роль.
— Теперь я просто несколько слов скажу о балете. «Ундина» — классическая романтическая история. Если пересказать ее вкратце, то молодой человек отправляется удить рыбу, вылавливает Ундину, влюбляется в нее и предает, таким образом, свою невесту. Между тем, русалка тоже влюбляется в молодого человека и просит у своего русалочьего начальства отпустить ее на волю. Несмотря на их предупреждение о том, что это грозит ей гибелью, она принимает человеческий облик и, действительно, погибает в момент, который обещал стать самым счастливым в ее жизни — в момент своего бракосочетания. История понятна. А представьте ее в балетном театре — она сразу напоминает и «Лебединое озеро», и «Жизель».
— И, безусловно, «Сильфиду». Потому что русалка активно борется за свою любовь, она коварна, можно сказать, она всячески оттесняет эту невесту. То есть это — не кроткое создание.
— Отчасти ее история напоминает сказку о Русалочке Андерсена, и сказку о Снегурочке Островского, потому что она погибает, полюбив. Я, надо сказать, очень удивлена, что не номинированы декорации, которые сделал сам Пьер Лакотт. Это довольно теперь распространенное явление, когда режиссер и художник — одно и то же лицо. Мне эти декорации показались изумительными, потому что представляют собой стилизацию старинного театра. Выполнено это все, конечно, в совершенно других тканях, фактурах, технологиях, но, тем не менее, мы видим на сцене как будто бы старинные рисованные кулисы, как будто старинный рисованный задник, плоские лодки, лишенные объема, которые проплывают на заднем фоне. Это, с моей точки зрения, очень красиво и очень соответствует самой идее этого балета, который, как мне представляется, и есть стилизация старинного балета. Радом со мной сидели зрители, которые, видимо, не купили программки, и, не будучи очень искушенными людьми, были уверены до конца спектакля, что это не более и не менее, как Петипа. Таня, что в этом балете, на ваш взгляд, есть от Петипа, и что в этом балете всякому человеку, который знает предмет, сразу же указывает на современного хореографа?
— Весь XIX век у нас просто Петипа. Спросите простого человека, кто поставил «Лебединое озеро» — тоже Петипа. Петипа это такое собирательное имя XIX века. Что касается самого Петипа, то его поэтика совершенно другая. Этот человек уже пережил балетный романтический век, и в балете его время называется классицизмом, что не соответствует классификации изобразительного искусства, но, тем не менее, это уравновешенность, геометрическая гармония, это имперский стиль ритуала, церемониала с постепенным выходом всей балетной иерархии, до появления Балерины в финале. Это все напоминает придворные церемониалы, и даже перекликается с настоящим классицизмом Людовика XIV. Современник Петипа Иванов пытался немножко драматизировать эту структуру, а наш москвич, выходец из Петербурга Горский ломал линейность, пытался сделать свободные мизансцены, живые мизансцены, похожие на реальную жизнь. И Лакотт здесь, в общем, не пытается подражать кому-нибудь из них. Мне кажется, что он даже не очень пытается воспроизвести Перро — настоящего творца этого балета. Хотя, безусловно, в подводной картине, где Ундина просит свою повелительницу отпустить ее на землю, просто скопирована структура второго акта «Жизели». Повелительница — Мирта, две Наяды — две виллисы, и кордебалет. Но скопировано в таком несколько формальном варианте, потому что кордебалету не придается такого значения как в «Жизели». Лакотт — превосходный знаток старинного французского танца. Он учился во времена второй мировой войны, и застал еще педагогов, которые что-то помнили из XIX века. И этот французский танец, который в XX веке в значительной мере утрачен, вот эта его дотошность, такая детализация, столько мелких движений, столько поворотиков, столько нюансиков, все это в современном балете утрачено. Поэтому, когда хореограф воспроизводит ту школу танца, которая уже не в ходу в мире, это производит впечатление настоящего старинного балета. И это выполнить чрезвычайно сложно просто потому, что современные артисты балета нацелены на другой тип движений. Заставить работать эти мелкие штучки, получить удовольствие от чистоты позиций, от выполнения этих коварных и неприятных поворотиков и всяческих мелочей, это великая заслуга исполнителей труппы Мариинского театра. В этом смысле мне кажется, Женя Образцова, молодая балерина, которая номинирована на главную роль — вне всякой конкуренции. Конечно, можно укорять ее за недостаточную глубину этого образа. Но у Лакотта не получилось того романтического балета, который мы знаем из истории. Эта «Ундина» была равной «Жизели» по романтизму. Например, танец Ундины с тенью, когда ее тело начинает отбрасывать тень, и она понимает, что стала смертной окончательно и бесповоротно, это была вершина балетного драматизма. У Лакотта этот танец не получился. Он выполнен в том же милом куртуазном жанре, что и все остальное. Поэтому контрастов роли хореография не дает.
— Я хочу сказать, что, все-таки, был один момент, когда это произошло. Когда, умирая, она, до этого абсолютно невесомая, легкая, воздушная, как будто бы действительно существо абсолютно нереальное, вдруг «повисает» на партнере тяжелым и реальным телом. И в этот момент мне было очень страшно. Этот секундный переход от потустороннего, легкого и бессмертного в смерть очень сильно драматически на меня подействовал. В этом балете есть еще одна партия. Леонид Сарафанов номинирован на премию. Я скажу нашим слушателям, что он выглядит просто прелестно, с абсолютно детским лицом, хотя он уже довольно именитый танцовщик, и начало этого спектакля, когда он должен играть такого молоденького мальчика, просто «садится» на его внешние данные. А затем он должен рассказать в танце балет воспитания. То есть историю о том, как из влюбленного, беззаботного мальчика вылупляется любящий мужчина, готовый ради своей любви на жертву. И, честно говоря, вначале мне казалось, что Леонид Сарафанов с этой партией справиться не сможет. Я имею в виду не ее техническую, а ее драматическую часть. Тем не менее, к финалу балета он совершенно убедил меня в том, что он не только превосходный танцор, но еще и очень хороший артист.
— Я, конечно, в этом балете, прежде всего, вижу в нем танцовщика. Как он танцует! Я просто не представляю, что кто-то может сравниться с ним. Это бесконечные трудности, которые не выглядят трудностями. Эти ноги порхают в таком темпе, что в голове не укладывается, в котором говорить нельзя, не то, что танцевать, усложненные заноски с поворотами, впереди, сзади, эти пируэты и туры, когда после выпрыга в воздух, двойного поворота, человек заканчивает на одной ноге, еще и медленно вынимая другую. Вот эти внутренние движенческие контрасты и крайне сложная координация, они просто приводят в восторг. Я могу еще сказать, что кроме этих двух главных исполнителей, весь кордебалет и все солисты Мариинки с этим балетом справляются очень хорошо. Я не знаю, есть ли в России другая труппа, которая с этим бы справилась. По дисциплине, по культуре танца, по той дотошности, с которой они выполняют требования хореографа, этой труппе нет равных.
«Шинель»
— Сейчас наша интонация немного изменится, потому что мы перейдем к другому балету, представленному труппой Мариинского театра в Москве, в рамках фестиваля «Золотая маска». Этот балет называется «Шинель», поставлен он на музыку Шостаковича хореографом, имя которого мне ничего не говорит — Ноа Д. Гелбер. Он номинирован на «Золотую маску» как хореограф, а также номинирован исполнитель роли Акакия Акакиевича, Андрей Иванов.
— Я могу сказать, что не мудрено, что это имя ничего не говорит. Это дебют хореографа. Ассистент Уильяма Форсайта, он работал с Мариинским театром, перенося балеты своего шефа на петербургскую сцену. Мариинский театр предложил ему поставить «Шинель», которую хореограф до того не читал. Хореограф прочитал и сказал: «А что — поставлю». Музыка скомпонована из фильмов Шостаковича.
Сцена из балета «Шинель» — В этом случае мы имеем дело с музыкой великого композитора и она совершенно, на мой взгляд, задавила все то, что происходило на сцене.
— Очень многие ратуют за то, чтобы балеты ставились на великую музыку. Но ведь это означает, что равновеликим должен быть хореограф.
— Итак, это действительно балет, поставленный по повести Гоголя «Шинель», в нем на сцену выведен маленький чиновник Акакий Акакиевич, и одна сцена, надо сказать, в этом спектакле произвела на меня впечатление.
— А именно — самая первая. Это именно то, что позволяет балету сделаться самостоятельным видом искусства. Акакий Акакиевич пишет два письма. Одно — военный циркуляр, а другое — гражданское. И эти письма воплощаются в конкретных персонажей, там две мужские вариации, чрезвычайно выразительные, отвечающие и казенности этих бумаг, и их содержимому, и атмосфере того времени. А Акакий Акакиевич, который варьирует немного движение этих писем, как бы перевоплощаясь то в военного человека, то в светского, вот эти мужские дуэты чрезвычайно выразительные и емкие. И кажется, что дальше Гоголь будет развиваться по таким балетным законам. Но дальше начинается пересказ сюжета. Акакий Акакиевич видит дыру на своем пальто, на своей шинели, он просовывает туда руку, он просовывает туда голову, он идет к портному, портной сидит и шьет иголкой. Портной пьян, и это тоже видно. И вот бескрылое такое повествование очень скоро просаживает спектакль, который начался так энергично.
— Но там есть один человек, который номинирован на «Маску», его зовут Андрей Иванов.
— Акакию Акакиевичу все-таки хореограф дал больше, чем остальным. Просто его фрагменты тонут в тех сценах, в которых он вынужден участвовать почти как статист. Те моменты, когда ему позволено танцевать, Андрей Иванов выглядит совершенно замечательным артистом при том, что это танцовщик маленького роста и в традиционном балетном репертуаре ему бы наверняка не вылезти за партии шутов или каких-то божков в «Баядерке». Никакие актерские данные в этих ролях не могут проявиться. Андрей Иванов здесь дорывается до настоящей драматической роли. Когда он делает чрезвычайно сложные и виртуозные вещи, ты ни на секунду не забываешь, что это Акакий Акакиевич, что это не тур и большой пируэт сам по себе. Как-то не приходит в голову отдельно хлопать этому большому пируэту, который выполнен замечательно, потому что здесь захватывает Андрей Иванов и как актер, и как танцовщик, который аккумулирует все лучшее, что есть в этом балете.
— В любом случае, мы должны тогда признать, что работа хореографа Гелбера стала своего рода шинелью для танцора, которому иначе бы не удалось выбиться в премьеры Мариинского театра.
— Я думаю, что он и не выбился. Это просто такой шанс показать себя. Возможно, кто-нибудь из хореографов его увидит и потом что-нибудь сделает специально для него. Потому что при том репертуаре, который существует в театре, все равно бедные маленькие артисты вынуждены прозябать на втором плане.
— Слышите, как у нас все сходится? Бедный маленький человек, бедный маленький артист.
— Я имею виду маленького роста.
— Но ему дана шинель, и уже за это спасибо Гелберу.
— И, в общем, в этом поединке Сарафанова и Иванова я болею за Иванова, потому что Сарафанову еще достанется, а для Иванова это — жар-птица в руке.
