В Нью-Йорке в возрасте 84-х лет скончался американский писатель Курт Воннегут. Его литературное наследие включает девятнадцать романов, десятки рассказов, очерков и пьес. Пик популярности прозы Воннегута, писателя, который придерживался радикальных антивоенных убеждений, в США и во всем мире, в том числе в СССР, пришелся на 1960-е годы. О роли Курта Воннегута в мировой литературе я беседовал с обозревателем Радио Свобода, писателем Петром Вайлем, который был знаком с Воннегутом, и с петербургским филологом, специалистом по англоязычной литературе Андреем Аствацатуровым, автором нескольких статей о прозе Воннегута.
Андрей Аствацатуров: — Слово «смерть» совершенно не укладывается в наше представление о Курте Воннегуте. Этот писатель всегда стремился стоически противостоять воле к смерти, воле к разрушению. Он видел смерть не в банальном прекращении физического существования, а в образе жизни, в автоматическом существовании человека. Умер не просто яркий писатель, некогда популярный, а умер яркий человек. И вот если взглянуть на его фотографии, скажем, 1960-70-х годов, то перед нами очень выразительное, динамичное лицо, лицо энергичного человека, неизменно ироничное.
— Одну из ваших статей я просмотрел сейчас в Интернете, она называется «Поэтика и насилие». Почему вы выбрали такой образ для того, чтобы характеризовать творчество Воннегута?
Андрей Аствацатуров: — Я как раз пытался показать, что Воннегут выступает именно против европейского разума, против европейских ценностей. Это взгляд такого американца на события Второй мировой войны, скорее взгляд, конечно, пишущего персонажа, что вот, именно европейские ценности, репрессирующие ценности разума, которые расчленяют живое тело мира, они приводят именно к такому органическому состоянию мира, как война. Европейское искусство, поэтизируя войну, драматизируя войну, закрывая абсурд, потворствует войне что ли. Форма примиряет содержание — вот это одна из основных мыслей романа Воннегута «Бойня №5». И он предлагает в «Бойне №5» совершенно другую поэтику, подчеркнуто антиэстетическую. То есть он именно борется с искусством.
— Почему Воннегут стал таким культовым писателем для советской интеллигенции?
Петр Вайль: — Для советской интеллигенции главным был роман «Колыбель для кошки», потому что вот этот антивоенный пафос Воннегута казался чем-то относительно банальным для советской интеллигенции, а «Колыбель для кошки» — это было открытие. Здесь многое совпало. Он попал в Советский Союз вовремя. «Колыбель для кошки» — роман насквозь гротескный и ироничный. Этими двумя приемами Воннегут владел виртуозно, а как раз тогда литература для себя открывала ироническую прозу. Раньше ее просто быть не могло по определению, а вот с оттепелью началось нечто подобное. Они просто напрямую учились у Воннегута и хватали кусками, и его выражения и образы расходились просто на жаргон. Его ключевое понятие в книге «Колыбель для кошки» было — карас — неформальное объединение единомышленников. Это вот как раз именно то, на чем держались все 1960-е годы, и о распаде чего они так горюют до сих пор. Тут Воннегут попал. Затем, он был человек, восстающий против всяческой наукомании, попытки устроить общество по разумному научному принципу, и это тоже было крайне симпатично освобождающемуся российскому обществу. И при этом он подавал это в очень легкой и свободной форме. Я-то как раз думаю, почему Воннегут не сделался по-настоящему великим писателем, потому что его главными стилистическими приемами были ирония и гротеск, а это вещи тупиковые. Человек начинает, что называется, вариться в своем соку и не выходит за пределы этого. Собственно говоря, его писательская судьба о том и говорит — в последние годы, если не десятилетия, он вряд ли произвел что-то такое выдающееся.
Андрей Аствацатуров: — Петр Вайль прав, прежде всего был вот этот пафос, антитехнократичность Воннегута — он был именно в этом востребован и интересен. С другой стороны, все-таки советское общество было не в состоянии уловить антивоенную мудрость Воннегута. В первую очередь Воннегут воспринимался именно на фоне каких-то таких своих фантастических интонаций и создания каких-то утопических пространств. Уже игра и работа с приемами фантастической литературы вызывали некоторый интерес, с обнажением этих приемов, и их немножко экзистенциалистским прочтением, потому что все-таки это была не чистая фантастика, а фантастика, во-первых, определенным образом стилистически поданная, и, во-вторых, начиненная таким мощным зарядом почти сартровской философии.
Петр Вайль: — Воннегут с возрастом становился все более и более фигурой общественной. Может быть, каким-то образом перетекала творческая энергия от писательства к этому. В последние годы он совсем сделался таким отчаянным радикалом, отрицающим всякий истеблишмент. Он, в том числе, и в самые такие неприятные для советской оппозиции годы активно выступал в защиту. Я имел честь познакомиться с Воннегутом в Нью-Йорке в 1978 году, когда он вместе с Артуром Миллером (Arthur Miller) и Эдвардом Олби (Edward Allbee) выходил на демонстрацию в защиту академика Сахарова. Он вел всегда себя очень достойно. Притом что специального интереса к России и к русским, насколько я знаю, никогда не было. Известно широко его письмо Сергею Довлатову. Когда Довлатов несколько раз напечатался в русском американском литературном журнале «Ньюйоркер» (The New Yorker), Воннегут прислал ему письмо, которое просто восхищает своей легкостью, благородством и юмором. Он написал: «Я родился в этой стране, воевал за нее, проливал за нее кровь — "Ньюйоркер" не взял у меня ни одного рассказа. А вы только приехали — и бах, сразу полдюжины». Это, конечно, красивый жест большого писателя молодому, начинающему.
— Простой, веселый человек Воннегут...
Петр Вайль: — Я не думаю, что он был простой. Но то, что он был человеком с исключительным, обостренным чувством юмора, это точно.
— Мы говорили немножко о философии творчества Воннегута и о социальной его активности, и о том, что он пришелся ко двору, ко времени 1960-х годов в Советском Союзе. Хотя шлейф этой популярности все-таки был еще и значительно более протяженным. Что сейчас осталось? Есть сейчас какая-то сиюминутная важность того, что написал Воннегут? Или все это уже остается в XX веке?
Андрей Аствацатуров: — Воннегут, конечно, мне представляется интересным именно тем, что он очень хорошо чувствовал свое время. И мне кажется, что он от этого и пострадал как художник. Он был слишком восприимчив к тенденциям. Нельзя сказать, что он рынок обслуживал и так далее, но он очень чувствовал колебания литературы, поэтому он именно писатель своих десятилетий. Он и менял манеру своего письма в соответствии с новыми тенденциями. Его произведения скорее все-таки чуть-чуть вторичны, они чуть-чуть остаются именно в своем времени. Его антивоенный пафос и его антивоенный роман все-таки по силе и по мощи уступают Джозефу Хеллеру. Мне кажется, что его можно прочитать с точки зрения именно литературы постмодернизма, децентрирующей, молчащей по поводу абсурда, молчащей по поводу мира. Но вот еще какой-то интерес к такой интонации есть.
