Владимир Салимон живет в Москве, автор более десяти сборников лирики, лауреат Европейской премии Римской академии им. Антоньетты Драга
* * *
Никакая теплоизоляция
все равно меня не защитит,
без Вергилия и без Горация
стылый ветер сердце леденит.
Кое-как хочу собраться с силами,
будто бы не знаю с малых лет:
счастье есть лишь только под оливами,
а под лопухами счастья нет.
* * *
На горизонте точка с запятой.
По области с утра туман густой,
как облако над морем-океаном.
Как будто бы опять к своим баранам
из дальних странствий возвратился я.
Друзья. Соседи. Слезы в три ручья.
По-братски крепкие рукопожатья.
К своим бараном, стало быть, опять я.
* * *
Им отольются наши слезки.
А, может быть, и выйдут боком
смертельно бледные березки
в овражке узком и глубоком.
Военным кинохроникером
запечатленные навеки,
предстанут перед нашим взором
окрестные леса и реки.
Как будто ни на что другое
земля родная не годится,
пригодна быть лишь полем боя,
где будет кровь ручьями литься.
* * *
Дворцовой стражи слышатся шаги.
Во мраке, оглянувшись, я увижу
не белое, как мел, лицо слуги,
но мокнущую под дождем афишу.
При свете уличного фонаря
имеет прошлогодний снег оттенок,
наш двор, которому благодаря,
становится похожим на застенок.
* * *
Замедленного действия, наверное,
в нас с малых лет заложена взрывчатка,
ее обнаруженье планомерное -
задача органов правопорядка.
А я, услышав скрежет металлический
в твоей груди, не стану волноваться,
закатывать припадок истерический,
или в бреду горячечном метаться.
Я не предам значенья подозрительным
во тьме кромешной шорохам и скрипам.
Я распахну движением решительным
окно навстречу тополям и липам.
* * *
В ожиданьи прибытия поезда
время есть лишний раз убедиться,
сколь пахуча подчас и забориста
в привокзальном буфете водица.
Небольшое число посетителей
возле стойки просительно жмется,
слышу я, как их злобных гонителей
шаг печатный вдали раздается.
Перетянутые портупеями
вижу я мускулистые торсы.
Словно старого парка аллеями
маршируют во мраке матросы.
* * *
Вторая половина марта.
И все окрест в одно мгновенье,
как политическая карта,
претерпевает измененье.
Нет Берега Слоновой Кости,
Цейлона и Мадагаскара.
Скорее я умру от злости,
чем от сердечного удара.
Как будто море отступило,
привычный ход вещей наруша,
ужасная под слоем ила
внезапно обнажилась суша.
* * *
Среда кислотно-щелочная.
Труба фабрично-заводская
торчит, как будто перископ,
Россия не дремала чтоб.
Она меж тем спокойно дремлет.
И я спросонья вижу, как
вконец ослабший ветер треплет
немало претерпевший флаг.
* * *
Даже небольшое потепление,
даже весел стук и плеск воды
явное вносили оживление
прежде в наши стройные ряды.
Может быть, потеряна чувствительность,
кто-то сбился с верного пути
и в расчете на благотворительность
ковыляет малость позади?
Но теперь все больше лица хмурые
окружают поутру меня -
тертые, помятые, понурые,
страшные, как смерть, при свете дня.
* * *
Не у дел остались пионеры,
голуби, вороны и грачи.
Опустели городские скверы.
Изредка слышны шаги в ночи.
Призраки былого в полумраке,
молча, из сырой земли встают.
Тихо на флагштоках реют флаги.
За рекой в Кремле куранты бьют.
Неспроста у них шинели долги,
тяжелы недаром сапоги -
ходят призраки, как кривотолки.
До сих пор морочат нам мозги.
* * *
Характерные свойства утратили.
Дабы не углубляться в детали -
друг на дружку, как гробокопатели,
мы немножко похожими стали.
Будто целыми днями на воздухе
мы промерзшую землю копаем,
и, о скором не думая отдыхе,
забубенную глину долбаем.
Когти медные, клювы железные.
Но пугает не наше уродство,
содрогаются силы небесные
от настолько буквального сходства.
* * *
Зеленой массой прирастает сад.
Отец семейства, он пускает корни
и множество встречается ребят
на барина похожих между дворни.
Их выдает, быть может, сумма черт,
от деда перешедших по наследству,
а барин был суров, жестокосерд,
возможно, даже склонен к людоедству.
.
* * *
Тому есть множество причин,
чтоб несмотря на бездорожие,
на шум автомобильных шин,
поверить все же в царство Божие.
Серпа и молота союз
распался мигом, в одночасие,
и с плеч свалился тяжкий груз
чудовищного соучастия.
И понял, что не совершал
я никакого преступления,
и не от ужаса дрожал,
а только лишь от раздражения.
Разносит вешний ветерок
по области благую весточку.
Вот-вот напялит паренек
пиджак в полоску, брюки в клеточку.
* * *
Похолодало странным образом,
так словно баночку с эфиром
разбив, я вскрикнул страшным голосом,
когда он воспарил над миром.
В клубах тумана ядовитого
я задыхаюсь поневоле.
Ужаснее лица небритого
давно не кошенное поле.
О горьком пьянице, наверное,
уместно вспомнить в поле чистом,
какое-то строенье скверное
вдали завидев утром мглистым.
* * *
Только света и тени игра.
Ничего постоянного нету.
Лишь в дощатом заборе дыра,
да и та с небольшую монету.
Невелик был, как видно, сучок,
и береза была неказистой,
а срубивший ее мужичок
и сноровистый и мускулистый.
Ясный взгляд устремив в небеса,
будто Божьей ища благодати,
умудрился за четверть часа
преспокойно ее заломати.
* * *
Не представляя себе подлинных
масштабов бедствия, сначала
сидели в комнатах нетопленых
мы, завернувшись в одеяла.
Потом, засунув ноги в валенки,
как старики, клонясь друг к дружке
на развалившейся завалинке
у покосившейся избушки.
Нет моря синего в окрестности,
а то бы рыбку золотую
при нашей скудости и бедности
пошел просить за Русь святую.
* * *
Набухли оконные рамы.
Полуденный зной нестерпим.
Как будто бы мы со дна ямы
в бездонное небо глядим.
Нас мучает страшная жажда,
и голод ужасный гнетет,
но честно тюремная стража
нелегкую службу несет.
И тот, кто стоит в карауле -
в боях закаленный солдат -
не спит, развалившись на стуле,
зажав между ног автомат.
* * *
Необычайно погода дождливая.
Из берегов вышла речка-вонючка.
Но осеняет улыбка счастливая
лик твой, поскольку сегодня получка.
Пусть у тебя за подкладкой припрятана
и небольшая заначка, пусть даже
кофта вся латана и перелатана --
волос покуда чернее, чем сажа.
Грудь колесом под футболкой заношенной
гнусного желто-зеленого цвета,
в точности, будто сурепки не кошенной
в самый разгар подмосковного лета.
* * *
Поезд, идущий по узкоколейке,
будто бы пьяный, качается.
Немолодой человек в тюбетейке
с криком в крапиву бросается.
Не потому, что не видел он прежде
стонущего и ревущего,
а потому что явился невежде
в поезде облик грядущего.
Лик его грозен, а тело ужасно,
словно у змея крылатого.
С ним невзначай повстречаться опасно -
нет его хуже проклятого!
* * *
Не со мной одним случается,
но и многими другими
чувствуется, что сгущается
тьма кромешная над ними.
Это как галлюцинация,
состояние гипноза.
Надо думать, наша нация
не увянет, точно роза.
* * *
Небольшая, в сущности, отдушина.
Неказистый, в общем, городок.
Фонарей на всю округу дюжина.
Но и в темноте все видит Бог.
И тому есть доказательств множество.
Как и прежде, нынче на виду
всякое ничтожество, убожество
в поле, огороде и саду.
* * *
Серпик на небе заметил я узенький,
меньше тонюсенького заусенца.
Из-за холма показался малюсенький
месяц, как крестик на теле младенца.
Следом за тем увидал колоколенку,
что далеко за рекою возникла.
Видно, заморскую эту диковинку
нынче несчастная участь настигла.
Кто бы мог знать, что любимое детище
венецианца ли, иль флорентийца,
то ли в страшилище, то ли в посмешище
может в конце-то концов превратиться.
* * *
Будто бы стою я в оцепленьи
где-нибудь на подступах к Кремлю,
на себе, застыв в оцепененьи,
чей-то я недобрый взгляд ловлю.
Солнце светит поутру в полсилы,
и не ярко и не горячо,
но быльем не поросли могилы
на кремлевском кладбище еще.
Любопытство страх превозмогает,
и смотрю я, как на белый свет
нагло червь могильный выползает,
зная, на него управы нет.
* * *
В соприкосновение пришли друг с дружкой,
на путях стоящие, вагоны,
а в нетопленом домишке - миска с кружкой,
и в углу - промеж собой иконы.
На мгновенье пробудился было спящий
на лежанке путевой обходчик.
Дождик, в сумерках унылых моросящий,
состоял весь из тире и точек.
Днями и ночами отбивал морзянку,
барабаня без конца в окошко,
будто слал, подлец, депеши на Лубянку
и на всех на нас постукивал немножко.
* * *
Ощущения самые разные
посещают меня поутру,
то мне мнятся вокруг флаги красные,
что трепещут на стылом ветру.
Это памятью я исторической
объяснить, вероятно, могу,
подоплеки иной, политической,
не найти, как иголки в стогу.
Ну какая быть может политика
ослепительно солнечным днем,
когда вдруг твое милое личико
от смущения вспыхнет огнем!
* * *
В кинофильме бесстрашные отроки
покоряли просторы Вселенной.
Пусть я редко об этом, но все-таки
вспоминаю с тоской неизменной.
Будто бы пионеры и школьники
вновь зовут меня к новым свершеньям,
я же, ерзая на подоконнике,
за окошко смотрю с отвращеньем.
* * *
Жду, когда дворники станут лопатами
снег с тротуаров сгребать в полумраке.
Будто живущие под оккупантами,
мы испугаемся лая собаки.
Стук металлической двери последует
поутру следом за сдавленным стоном.
Прав без сомнения тот, кто советует
власть уважать и не спорить с законом.
