Лиля Пальвелева : С некоторых пор старое доброе наречие «всяко» стало широко употребляться самостоятельно, в одиночку, и в несвойственном ему значении. На вопрос – ты придешь на встречу? - можно услышать утвердительное – ну это всяко! Скорее всего, здесь произошло усечение до одного слова конструкции «во всяком случае», и прилагательное «всякий» превратилось в жаргонное «всяко». Нет, само по себе слово не сленговое. В литературном русском языке оно встречается в словосочетаниях «всяко бывает», «всяко случалось» и даже «всяко-разно», только никогда прежде не жило оно самостоятельной жизнью, а всегда вместе с другими словами.
Директор Института русского языка РГГУ Максим Кронгауз считает: самое значимое в рассматриваемом примере совсем не то, что в выражении «во всяком случае» утратился предлог «во», а то, что произошла замена частей речи.
Максим Кронгауз : Здесь есть и тенденция, уже не связанная с предлогами - любовь современного сленга к наречиям. Сегодня очень многие слова употребляются в функции наречий, а раньше мы бы себе и представить не могли, что такое слово может употребляться как наречие, очень часто как оценочное наречие. Приведу несколько примеров из сленга. «Готично» - очень модное слово. Ну это просто положительная оценка, с некоторыми нюансами. Затем - «лениво». Вместо слова «лень» сегодня используется явно нареченная форма «лениво» - мне лениво.
Лиля Пальвелева : «Легко»!
Максим Кронгауз : Да, «легко». Но «легко» немножко иначе. Это такое обстоятельство. В нем есть определенная лихость. Или выражение безразличия «мне это параллельно», «мне это фиолетово» и так далее.
Лиля Пальвелева : С просьбой прокомментировать эти примеры мы обратимся к Ирине Левонтиной, старшему научному сотруднику Института русского языка имени Виноградова.
Ирина Левонтина : Действительно, много интересных наречий появилось, как и много интересных существительных, прилагательных и глаголов. Но, вообще-то, я тут вспомнила у Пушкина: «И было мне, мои друзья, и кюхельбекерно, и тошно». Что там «фиолетово»! «Кюхельбекерно» - это еще и почище!
Лиля Пальвелева : То есть ничего принципиально нового с языком в этой части не происходит?
Ирина Левонтина : Конечно, происходит. Что-то очень новое все время появляется. Но стало ли больше наречий или нет, этого я не знаю. Это Максим Анисимович, может быть, считал, он знает лучше. Но, вообще, конечно, интересные наречия появляются. Я бы тут отметила, что, действительно, в русском языке очень много таких конструкций, в которых нет «я», нет активного субъекта. Это могут быть безличные синтаксические конструкции или не безличные конструкции, Мы не будем сейчас углубляться в синтаксические тонкости, но вот это, действительно, такая яркая особенность русского языка.
Лиля Пальвелева : Вернемся к примерам, которые прозвучали. Вы говорите, что нет «я». Действительно, когда говорят «легко» или «лениво» нужно было бы, согласно нормам, сказать «я ленюсь».
Ирина Левонтина : Или «мне лень». А стало «легко». Тут Максим прав, что это обстоятельство. Имеется в виду, что не мне легко это сделать, а я легко это сделаю. Это такое замечательное слово, которое вошло в моду и активно употребляется. Причем, даже настолько активно, что кажется - оно было всегда. Недавно в каком-то историческом фильме гусару что-то такое предлагают сделать, а он отвечает: «Легко!» Конечно, это ужасный анахронизм, но вот люди этого уже не чувствуют. Так привыкли к этому «легко». Так вот, это, действительно, характерно для русского языка, что мы любим описывать мир, как живущий своей жизнью. Такие заметки фенолога. Где можно, мы избегаем говорить об активных действиях. Причем, что интересно – меняется язык. Все меняется – меняются ценностные установки, какие-то очень важные вещи, меняются синтаксические конструкции, немыслимое что-то происходит! Но некоторые вещи остаются неизменными и даже развиваются, в том числе вот эта любовь русского языка к созерцательности, то есть все происходит как бы само собой.
Лиля Пальвелева : Помимо твой личной воли.
Ирина Левонтина : Да. И еще эмоциональность. Вот это две вещи, которые не уходят, а только все больше проявляются. Что я имею в виду, когда говорю, что мы любим описывать события, как происходящие независимо от человеческой воли? Вспомним у Толстого в «Анне Карениной». Там Стива Облонский расстроенный. Старый слуга его утешает и говорит, что ничего, все образуется. И Стива сразу – хорошее словечко «образуется». Надо рассказать. Тут важен смысл, что вот сейчас плохо, а будет хорошо. И все это произойдет постепенно и незаметно, само по себе, даже делать ничего не нужно. Вот мы так любим.
Посмотрите, как мы говорим о своей жизни, о своих действиях. «Получилось». Почему не пришел? - Не получилось. Так вышло, что я не сделал работу. Так вышло. Одно дело – я не сделал работу, а другое дело – так вышло. «Сложилось». Причем, все эти глаголы имеют еще и немножко разные значения. Тут целая философия. Если подробно разбирать, каждый из них еще какой-то оттенок вот этой независимости от нашей воли вносит. Сложилось, случилось. Одно дело получилось, а другое – случилось. Не я туда приехал, а случилось мне быть, пришлось или довелось. Или случается что-то хорошее или плохое, мы говорим – посчастливилось, повезло или не повезло. Есть еще замечательное слово «угораздило». Так что, огромное количество таких слов. И вот это никуда не уходит.
Вы замечательный привели примеры про фиолетово и про лениво, а я еще очень люблю такую конструкцию. Она сейчас немножко как-то поутихла, а одно время прямо очень была на слуху и в моде. Это, собственно, даже не наречия, а скорее существительные, но существительные, стремящиеся к тому, чтобы стать наречиями типа «лениво». Это конструкция чудная на «-ово» - кидалово, попадалово, винтилово и так далее. Это, между прочим, появилось впервые в хипповском языке, причем, с явным с питерским оттенком.
Лиля Пальвелева : Безусловно!
Ирина Левонтина : Там станции по железной дороге идут «Парголово», «Кавголово» и так далее. Появилась такая чудная словообразовательная модель – «попадалово». Что-то случилось. Можно сказать «попал на деньги», а можно – «попадалово». Тут исчезает субъект – с кем случилось, как случилось? Неважно. В мире такое произошло. Или «винтилово». Понимаете, что такое «винтилово»?
Лиля Пальвелева : Жаргонное «свинтить» – это удрать.
Ирина Левонтина : Да, но есть еще одно значение: «винтить» в смысле арестовывать, забирать. Вот какое-то там сборище, пришли милиционеры и свинтили, можно, конечно, сказать 50 милиционеров свинтили…
Лиля Пальвелева : 50 протестующих, что актуально в связи с последними событиями.
Ирина Левонтина : Можно, конечно, и так сказать, а можно короче – ой, такое винтилово было. Даже ни кто винтил, ни кого винтили – это все неважно. Люди уходят куда-то на задний план. Традиционная созерцательность замечательным образом, несмотря на все изменения важнейшие, никуда не уходит.
Лиля Пальвелева : А то что, Ирина, связано как-то с национальным характером? Почему у языка такая тяга к созерцательности, начиная и от «кюхельбекерно, и тошно» и заканчивая этим «винтилово»?
Ирина Левонтина : Это вопрос, конечно, трудный – кто там на кого влияет: характер на язык или язык на характер, существует ли вообще какой-то национальный характер или это все литература, выдумали так писатели или так научили людей, что они такие. Люди поверили, и уже дальше какое-то самовоспроизводство происходит, а язык это все транслирует. Скорее всего, тут, конечно, сочетание разных факторов, какая-то сложная система.
Помните, как Розанов объяснял русскую литературу? Мало солнышка, долги ноченьки. Зимой, что делать, особенно вечерами? Человек сидит и размышляет.
Лиля Пальвелева : Почему я об этом спросила? Мы, хотя бы по западным фильмам, хорошо знаем, что когда человека спрашивают «Как твои дела?», у него широкая улыбка (или smile ) и он отвечает «Прекрасно, превосходно!». Fine . В русской традиции до последнего времени было интеллигентно в лучшем случае сказать «Ну, ничего». Но вот появилось это «легко»!
Ирина Левонтина : Да!
Лиля Пальвелева : И почему оно так широко распространилось?
Ирина Левонтина : И не только «легко». А это как раз к вопросу о переменах. Картина мира, заключенная в языке, до некоторой степени, конечно, определяет наше сознание, но язык же не музей. Жизнь меняется, и язык меняется. Уходит такое смирение, скромность. Но, видимо, вот эта созерцательность, склонность к экзистенциальному восприятию жизни, к размышлениям о самом главном, еще глубже, чем эта наша привычка не отвечать « fine » и так далее. Это прекрасно, что язык не остается таким неподвижным в своих представлениях и ценностях, а заимствует новое. Но еще лучше, когда оказывается, что то, что есть в языке, и то, что специфично именно для него, пригождается, используется и сияет новыми красками.
