Ефим Фиштейн: Его как бы и нет вовсе. Последняя фотография сделана в пятилетнем возрасте: ребенок как ребенок. Тибетский малыш с лицом, окаменевшим от понимания важности момента. Кто знает, что испытал сын деревенского старосты Гедхун Чокьи Ньима, когда на него указал перст судьбы и Далай-лама признал в нем воплощение последнего Панчен-ламы, умершего в день его рождения? По идее, ему нынче исполнилось восемнадцать, но только по идее. Ни его самого, ни его родителей никогда и никто больше не видел. Китайские власти утверждают, что он жив-здоров и ни в чем не нуждается. Поди проверь! Да никто и не ходит проверять – все понимают, что мальчик обречен, и эта обреченность покруче, чем литературные страсти-мордасти узников в железной маске.
Его место занял совсем другой тибетский ровесник, сын сознательных партийцев, назначенный перевоплощением Панчен-ламы. Теперь он ездит в сопровождении охранки по буддийским монастырям и международным конференциям, рассказывая собравшимся о том, что «гармоничный мир рождается в сердце человека». Китайская печать титулует его «верховным вождем буддизма». Далай-лама мероприятий с его участием сторонится. Но Далай-лама смертен, а расчет Пекина убийственно прост: кого партия назначит его посмертной реинкарнацией, на того Панчен-лама и укажет пальцем. И тогда весь ламаизм – а с ним и тибетский народ – станет пустышкой, содержание которой будет определять Пекин в зависимости от текущих потребностей. И это будет чуть не единственный в истории случай полной религиозной подмены.
Если Гедхун Чокьи Ньима действительно жив и отметил свое совершеннолетие, он должен понимать, что его жизнь принесена в жертву интересам китайского государства. Скрытая от глаз мира и при этом на наших глазах, разворачивается чудовищная трагедия избранничества, личная трагедия человека, ставшего заложником борьбы между слабым Богом и сильным государством. Когда-нибудь об этом напишут романы. Но какими словами в них будет названо такое государство?