Череда смертей поразила и российский литературный мир, и актерский, и музыкальный, и политический. В Америке этот внезапный апрельский мартиролог тоже аукнулся.
Скажем, многие мои друзья вспоминают Владимира Уфлянда, который не раз бывал тут, выступал на конференциях и выпивал с нами в их кулуарах, а главное — читал свои знаменитые пост-обериутские стихи, которые так высоко ценились в кругу Бродского.
С грустью поминают в Русской Америке и Кирилла Лаврова, который совсем недавно напомнил о себе в роли Понтия Пилата (булгаковский сериал — бестселлер на Брайтон-Бич).
Ну а кончина Ростроповича повергла в траур всю музыкальную Америку, которая так любила своего «Славу» (понятно, что выговорить сложное имя многолетнего дирижера Вашингтонского оркестра американцам никак не удавалось). Ростроповича похоронили рядом с друзьями — Шостаковичем, Прокофьевым, прямо напротив Ельцина, смерть которого — это уже историческое международное событие, отметившее конец эйфорического этапа в российско-американских отношениях.
В последние дни, когда уже отгремели пышные, поставленные по имперскому образцу похороны первого президента России, я часто беседовал с американскими знакомыми о том, как они — а не газеты — запомнили Ельцина. Это — отнюдь не простой вопрос, потому что впервые Ельцин явился в Америку, еще переживавшую последние приступы «горбомании», как тогда говорили. Горбачев был именем перестройки, Ельцин стал лицом перемен. В глазах рядовых американцев, которых тогда живо интересовали русские дела, два эти лидеры составляли odd couple — «странную пару». Горбачева уважали по-старому, Ельцину удивлялись по-новому. Те, кто постарше, сравнивали его с Хрущевым, который считался в Америке колоритной и эксцентрической фигурой.
Но сейчас, в промежутке между кончиной Ельцина и окончательным вердиктом истории, Америка вспоминает о нем, я бы сказал, по-человечески, мягко, с пониманием. Джек Мэтлок (Jack F. Matlock, Jr.), который был послом в Москве в судьбоносные годы — с 1987-го по 1991-й — пишет о Ельцине так:
Борис Ельцин часто бывал импульсивен, и не раз принимал ошибочные решения, которые ему еще припомнят историки. Но в решающие минуты могучий политический инстинкт его никогда не подводил.
И тут же Мэтлок нашел нужным упомянуть пресловутую проблему, без решения которой историкам тоже не обойтись.
Что бы ни говорили об этом, я, за все время нашего близкого знакомства, никогда не видел Ельцина пьяным. Он производил на меня впечатления человека, который любит выпить, но не того, кто не может без алкоголя обойтись…
Сегодня, когда первые официальные отклики на смерть Ельцина уже отзвучали, а пора глобальных исторических оценок еще не пришла, мы попросили корреспондента Радио Свобода Владимира Абаринова просто напомнить слушателям о том, как складывались отношения Ельцина с Америкой.
Первый визит
— Борис Ельцин впервые приехал в США с частным лекционным турне в сентябре 1989 года, и советники убедили президента Буша-старшего встретиться с ним. Опасаясь ревности Горбачева, гостю устроили как бы случайную встречу с президентом: Буш словно невзначай заглянул в кабинет, где принимали Ельцина. В мае 1990-го года Ельцин стал председателем Верховного Совета России, но держава его оставалась условной, не вполне настоящей. Я был свидетелем его беседы с иностранным гостем — Ельцин внушал ему, что на Горбачеве свет клином не сошелся, что Запад может и прогадать, если будет и впредь игнорировать новое российское руководство.
Интересно, что президент Советского Союза, оказывается, предъявлял американцам схожие претензии. Примерно в то же время госсекретарь США Джеймс Бейкер, встретившись с ним в Москве, сообщил Бушу: «Горбачев начинает говорить как обманутый любовник, которого бросили у алтаря». В декабре 1991 года президент США снова послал в Москву Бейкера, чтобы выяснить значение Беловежских соглашений. В те дни Кремль напоминал коммунальную квартиру, в одной из комнат которой госсекретаря принимал Горбачев, а в другой — Ельцин.
С Биллом Клинтоном Борис Ельцин познакомился еще до его избрания, во время своей первой поездки в Америку. Их первая встреча в ранге президентов состоялась в апреле 1993 года в Ванкувере. Для меня это была первая поездка в составе кремлевского пула журналистов. Ельцин ехал с тяжелым сердцем. Он только что похоронил мать, а по возвращении из Канады ему предстоял референдум о доверии, навязанный Верховным Советом.
«Им было легко смотреть в глаза друг другу»
Как мы знаем сегодня из книги бывшего первого заместителя госсекретаря США Строба Тэлботта, Клинтон готовился к саммиту исключительно серьезно. Ему приходила на ум историческая аналогия — встреча Джона Кеннеди и Никиты Хрущева в 1961 году в Вене, из которой советский лидер вышел победителем. «Клинтон был уверен, — пишет Тэлботт, — что Ельцин не будет вести себя по-хрущевски». Он хотел помочь Ельцину, но не знал, как.
По свидетельству Тэлботта, президенты сразу сошлись друг с другом. Их контакту способствовал одинаковый рост, один метр восемьдесят три сантиметра: им было легко смотреть в глаза друг другу. На пресс-конференции Клинтон дал мне слово для вопроса. Я сказал, что в Москве президента Ельцина наверняка будут обвинять в односторонних уступках — давайте, господин президент, опередим этих критиков и ответим им уже здесь. Ответили оба. Клинтон сказал о том, что помощь России — это новые рабочие места в Америке и инвестиции в будущее. Ельцина вопрос задел за живое. Он ответил, что его не пугает критика оппозиции, потому что для нее нет никаких оснований.
Тэлботт считал, что от Ельцина можно было в тот момент добиться многого: иранский ядерный проект тогда только начинался. Но Клинтон сказал ему: «Вена была схваткой Хрущева с Кеннеди, а эта встреча — схваткой Ельцина с теми, кто пытается одолеть его».
Мы должны были улетать из Ванкувера сразу после пресс-конференции, но Билл Клинтон пожелал поговорить с российскими журналистами отдельно, и вылет отложили. Клинтон вспоминал свою первую поездку в Москву в 1970 году (во время президентской кампании его оппоненты интересовались, что он там делал один целую неделю), говорил о своей любви к русской литературе и музыке, о неизгладимом впечатлении, которое оставило у него исполнение Леонардом Бернстайном Пятой симфонии Шостаковича. Произвел на него впечатление и Ельцин.
Он мне понравился тем, что был всегда откровенным со мной. Он всегда делал то, что обещал сделать, и стремился использовать свой шанс для укрепления наших отношений и укрепления демократии в России.
По мнению Билла Клинтона, Борис Ельцин не без усилия расстался со своим коммунистическим прошлым.
Он нравился мне тем, что искренне сожалел об участи коммунизма. Он жил в этой системе, видел ее и пришел к убеждению, что демократия лучше. Я думаю, он чувствовал это всеми фибрами своего существа.
Опыт Ельцина
О Ельцине часто говорят, что он не имел никакого практического опыта демократии, и потому наделал много ошибок и не был последовательным в своих реформах. Но отцы-основатели США тоже родились подданными английского короля, когда демократия существовала главным образом в виде теории. Почему же американский эксперимент оказался удачным?
На этот вопрос отвечает Дэвид Саттер (David Satter) — известный журналист и политолог, автор изданных в России книг «Век безумия» и «Тьма на рассвете».
Прежде всего — у отцов основателей Соединенных Штатов все же был опыт демократического управления. Конечно, многие из них были рабовладельцами, но это не влияло на их образ мыслей. Важно было то, что в британских колониях существовала развитая система самоуправления — и на местном уровне, и на уровне штатов. Единственной аномалией было то, что колонии не имели представительства в британском парламенте, который начал облагать их налогами и всячески притеснять.
Во-вторых, идеи, которые легли в основу государственного устройства США, это были идеи Просвещения, идеи рационализма и веротерпимости, идеи, ставшие реакцией на религиозные войны предшествовавшей эпохи. В этих идеях были заложены принципы отделения церкви от государства, разделения ветвей власти, механизм работы представительных учреждений. То есть, у отцов-основателей была основа.
Тогда как опыт Ельцина целиком сводился к карьере функционера единственной в стране партии, недемократичной настолько, насколько это вообще возможно. Не кто иной, как Ельцин отдал приказ о сносе Ипатьевского дома в Свердловске, где были расстреляны царь и его семья, и который превратился в место паломничества. Люди, работавшие с Ельциным в тот период, хорошо знавшие его, говорят, что Ельцин был тогда кем угодно, но никак не демократом. Он изменился в глазах общества только потому, что встал в открытую оппозицию Горбачеву и был снят и унижен Горбачевым. И, кстати говоря, когда это произошло, он умолял Горбачева о прощении. Это напоминает мне фразу маркиза де Кюстина: «Коленопреклоненный раб грезит о мировом господстве». Я думаю, что человек, способный в такой ситуации каяться и просить прощения, страстно верит в силу власти.
Твердость Клинтона
Клинтон остался тверд в своей поддержке Ельцина, невзирая на отчаянную критику республиканцев, обвинявших его в том, что он закрывал глаза на разгул коррупции в России и на военное сотрудничество Москвы с враждебными Америке режимами.
У нас были споры, мы вели борьбу. Мы искренне не соглашались друг с другом по вопросу о том, в чем состоят наши национальные интересы. Но я думаю, что интересам народа России отвечал лидер, который твердо верил в то, что голоса избирателей должны определять, кто встанет у руля в России и каким путем должна идти страна.
Несмотря на разницу в возрасте, образовании и жизненном опыте, Клинтон и Ельцин действительно чем-то походили друг на друга, а вернее — подходили друг другу. А вот с Путиным Клинтон наладить контакт не смог. Их последняя встреча в ранге президентов состоялась в июне 2000-го года. Переговоры о противоракетной обороне завершили ничем — «…И не столько потому, что два лидера не смогли договориться, — пишет Тэлботт, — сколько потому, что Путин и не пытался договариваться». Почему? На этот вопрос мне ответил Тэлботт: «Искра между ними не прошла. Они были совершенно разными по характеру. Президент Клинтон и президент Ельцин явно лично в чем-то очень друг другу подходили. Ельцин всерьез хотел решать с Клинтоном глобальные вопросы, в то время как Путин просто ждал, пока в Америке изберут нового президента». «В продуманной, радушной и витиеватой манере, — вспоминает Тэлботт, — Путин затормозил американо-российские отношения до тех пор, пока Клинтон, как и его собственный предшественник, не сойдет со сцены».
Из Кремля Клинтон поехал в Барвиху — он хотел непременно попрощаться с Ельциным. Тэлботт пишет, что Ельцин в тот раз «выглядел одеревенелым, стоящим как на подпорках» и даже «как будто потерял пару сантиметров в росте». Во время этой встречи, рассказывает Тэлботт, Клинтон настойчиво пытался выяснить, кто таков «этот ваш новый парень», — так он выразился. Но Ельцин будто не слышал этих вопросов и твердил одно: «Он молодой и сильный». Мне показалось, что Тэлботт хочет дать понять, что Ельцин тогда уже жалел, что уступил пост Путину. Но Строб Тэлботт сказал, что это ложное впечатление.
