Один мой приятель был капитаном дальнего плавания, но он терпеть не мог упоминания о морских принадлежностях. При слове «парус» его рвало, при разговоре о мачте тошнило, а если речь шла о якоре — вся палуба шхуны покрывалась вчерашним яйцом и сосисками из глубин живота капитана. Словом, это был капитан, не любивший морское дело. Словом, это был капитан, не любивший не только море, но и моряков. Это был капитан внутри себя, капитан, смотревший далеко вперед, смотревший так далеко, как еще не заглядывал ни один моряк на свете. Это был капитан вне моря, капитан, плюющий морю в лицо. Если, конечно, у моря есть лицо. Это был самый отважный капитан на земле. Это был капитан на земле, потому что настоящие капитаны никогда не станут бороздить водные просторы. Потому что настоящие капитаны — это не те, кто носит морскую форму и стоит у штурвала корабля. Настоящие капитаны презирают морской бой. У настоящих капитанов полные карманы цинизма, оттого что они твердо и слишком даже хорошо знают, в чем смысл бытия. Смысл настоящего бытия для настоящего капитана заключается лишь в короткой фразе: ничего нет. Таким образом, настоящий капитан — это тот капитан, кто понимает, что ничего нет, никогда не было и никогда быть не может. Настоящий капитан — это тот, кто понимает, что настоящих капитанов нет. Настоящий капитан — это вовсе не капитан».
Это — Текст №1 из книги Ивана Вырыпаева «Тринадцать текстов, написанных осенью». Двум пьесам — «Кислород» и «Бытие номер два» — предшествуют стихотворные заметки. Говорит Иван Вырыпаев: «Вы знаете, у меня есть черновики, написанные в разные годы, и у них есть одна особенность. Я заметил, что вообще все мои пьесы случайно совершенно выходят почему-то всегда осенью. Текст, который потом встречается, скажем, в "Кислороде", на самом деле был написан за год еще до этого, и так далее. Черновики вовсе не являются произведением искусства, они просто… ну, как всякий черновик, их надо читать как всякий черновик».
— А у меня было такое впечатление, что это скорее дневник, только ежегодник.
— Можно и так. Они не претендуют на самостоятельный жанр, они в контексте дневника или… Именно поэтому они и остались черновиками, то есть автор не предоставил их публике.
Сын — это для главного. И дочь — для главного. И то, что тебе пожилая женщина в метро улыбается, тоже для главного. И собаку бьешь, и матери не звонишь по неделям, жене изменяешь — только для главного. А на станции я видел пьяную молодую девушку, которая плакала о главном, не просто же так. И богатого банкира убили для главного. И проститутку кинули на бабки только из-за этого. Пацаны для главного разбивают носы друг другу. Девчонки глотают бабушкино снотворное в надежде, что успеют откачать. Для главного стареют старики, младенцы появляются на свет. Для главного составы пускают под откос и произносят нежные слова в адрес любимого человека. Сын моей знакомой 7 лет пускал героин по своим венам, а мать его все эти годы все равно была ему матерью. И все это для главного. Как и царапина на руках. Как и бессонница. Как и матерные слова на гаражах. Как и любовь. Любовь всегда для главного. Один раз я целый месяц любил нелюбимую, а любимую не любил. Все в мире для главного: закат на Байкале, священник-гомосексуалист, Юля из Иркутска, ложь, кусты марихуаны, совесть, красная брусника, смерть… А моя мама один раз спросила меня: «Что же для тебя самое главное, сын?» — «А для тебя?» — переспросил я. «Ты», — не думая, сказала мать. «И для меня — я», — ответил я.
Иван Вырыпаев — драматург, режиссер театра и кино, актер. Герой его пьесы «Кислород» по имени Санек не слышал, когда людям говорили «не убий», потому что у него в ушах был плеер. Героиня пьесы «Бытие номер два» разговаривает с Богом.
Из глины он лепит человека, потому что он отец ему. А для вас у нас приготовлены два предметы — цветная бумага и соль. Не из глины. Из муки мы печем печенье, и здесь все в порядке. У нас есть такая длинная проволока, что мы можем натянуть ее между странами: один конец проволоки прикрепить к колесу обозрения в техасском парке, а другой — к чертову колесу в Москве. Но из глины он лепит только человеков, поэтому они умирают один за другим .
— Почему вы опираетесь на канонический библейский текст и в «Кислороде», и в «Бытие номер два»?
— Потому что я исследую эту тему — взаимодействия сегодняшнего человека и окружающего его мира. Под окружающим миром я имею в виду вселенную и законы, в том числе как материальные, наверное, так и аматериальные. А какая еще тема может быть на сегодня самая актуальная? Наверное, эта.
— А почему при этом такая почти молодежная форма, рэп?
— Если это «Кислород», то мы говорили там о поколении тридцатилетних. Собственно, здесь нет нарочитой выдумки, а оно такое и есть в моем понимании. Герой этого произведения — некое собирательное лицо 30-летних. Внешне ко мне он имеет мало какое отношение, потому что я, когда писал «Кислород» и, тем более, уже сейчас, совершенно далек от клубной культуры и всего, что там говорится, я вообще в другом пребываю мире. Но я просто выписал то, что есть, собирательный образ.
Наступит такое время, когда люди поймут, что в текстах самое главное — это верно расположенные буквы. Это время придет. Оно вернется, оно уже было. Наступит такое время, когда умрут сюжеты и затихнут голоса рассказчиков. И одни только буквы будут владеть вниманием читающего. Ведь читающий читает лишь для того, чтобы распознать знакомые знаки. Это время вернется. Это наступит. Вернется. Произойдет. Люди будут в музыке ценить ноты, а в живописи — краски. Сюжеты умрут. Сюжеты перестанут рождаться. Вот я стою в метро и вижу мужчину, а мужчина видит меня. Что он видит? Он видит мое льняное платье, мои загорелые ноги, мои тонкие пальцы на руках и сумочку, обшитую стеклом. Но пройдет и это, и какой-нибудь мужчина будет стоять в метро, смотреть на девушку в льняном платье с загорелыми ногами и тонкими пальцами на руках, и не будет видеть ее сюжет. Наступит и вернется то время, когда в метро мужчины научатся видеть серые узоры на моем платье, линию изгиба моих ног и прозрачный цвет ногтей на пальцах моих рук. Это время наступит. Это время пришло. Это время обязательно вернется.
…
Жила-была девушка Саша, она родилась в 70-х годах XX века в большом городе. Училась в школе, потом в институте, потом вышла замуж за любимого человека. И наступил XXI век. Жил-был молодой человек Александр, он родился в 70-х годах XX века в большом городе, учился в школе, потом в институте. Семью не завел. И вот наступил XXI век. Это Саша и Саша — люди третьего тысячелетия. Запомните их такими, какие они есть. Это целое поколение. Запомните их как старую фотографию. Это поколение, на головы которого где-то в холодном космосе со стремительной скоростью летит огромный метеорит…
Иван Вырыпаев «Тринадцать текстов, написанных осенью», «Время», М. 2005
