Александр Генис: 400-летие Джеймстауна, поселения, с основания которого началась английская колонизация Америки, стало поводом для пышного юбилейного торжества, которое увенчал прием королевы в Белом Доме. Этот роскошный праздник помог обеим странам отвлечься от сиюминутных бед и проблем, чтобы погрузиться в общее прошлое.

Дело в том, что эта дата отмечет не просто 400-летие британского присутствия в Новом Свете, но и рождение того нового общественного феномена, который Черчилль назвал «историей англоязычных народов». Ей он посвятил своей четырехтомный труд, который называл своим лучшим произведением. Черчилль писал, что распространению англичан по миру сопутствовало создание новых социальных явлений. Колонии стали полем для невиданных и дерзких экспериментов. Любопытно, что в Америке самых больших успехов добились как раз те колонии, где господствовали утопические, как в Пенсильвании, или эксцентрические, как в Джорджии, взгляды на природу человека и общества. 400 лет назад Новый Свет стал опытной делянкой истории, давшей ей второй шанс. И началось это увлекательное приключение в мае 1607 года.

У микрофона – наш вашингтонский корреспондент Владимир Абаринов.

Владимир Абаринов: 400 лет назад корабли Лондонской Вирджинской компании бросили якорь у Восточного побережья Северной Америки, в Чесапикском заливе. Это событие положило начало английской колонизации континента, завершившейся созданием государства под названием США.

Англия сильно задержалась с созданием империи. В XVI веке испанские владения простирались от Мексики и Перу до Филиппин, португальские – от Бразилии до Индонезии. В Новый Свет, вслед за испанцами и португальцами, устремились французы. Для протестантской империи места на планете оставалось все меньше.

Экспедиция 1607 года была уже третьей попыткой англичан закрепиться на континенте.

Диктор: « Список пассажиров трех кораблей включал 108 человек. Среди них было четыре плотника, каменщик, священник, кузнец, портной, два цирюльника и два лекаря, были и выходцы с самого дна общества, по которым плачет тюрьма. Был, как водится, и испанский шпион (его донесение впоследствии обнаружилось среди бумаг Тайного совета Испании). А еще было четыре мальчика. Женщин не взяли ни одной».

Владимир Абаринов: В числе будущих колонистов находился и опытный авантюрист Джон Смит – одно из главных действующих лиц этого сюжета. Происхождения он был невысокого. В 15 лет он ушел из дома с котомкой за плечами и выбрал ремесло наемного солдата. Смит сражался в Венгрии против войска Сулеймана Великолепного, побывал в турецком плену, бежал, с превеликими приключениями добрался до Англии – и отправился в Америку.

Для первого поселения колонисты выбрали остров на реке, которую капитан Ньюпорт назвал в честь короля Иакова I Джеймс-ривер ( James , применительно к английским монархам, традиционно переводится на русский как Иаков). Поселок получил название Джеймстаун. На самом деле это был не остров, а полуостров, перешеек которого был затоплен приливной волной.

С первых же дней колонистам пришлось столкнуться с недружелюбностью туземцев.

Диктор: « В округе господствовало воинственное племя паутанов. Однажды Джон Смит с товарищами попал в плен к индейцам и был доставлен к верховному вождю племени Вахунсонакуку. Перед ним стояла стратегическая задача - получить контроль над распределением товаров, которые будут ввозить англичане, прежде всего железных инструментов. Вождь еще не знал, какую тактику избрать, поэтому вспышки беспричинной агрессии часто сменялись у индейцев миролюбием.

Вахунсонакук задал Джону Смиту несколько вопросов, а затем вдруг произошло нечто, что Смит описывает как свою несостоявшуюся казнь. Его положили навзничь головой на плоский камень. Воины приготовились по знаку вождя обрушить на череп Смита удары палиц. Смита спасла дочь вождя, в которой проснулось милосердие. Она бросилась к капитану и обхватила его голову руками. Отец внял мольбам дочери и помиловал пленника. Девочку звали Покахонтас. В тот момент ей было 12 лет».

Владимир Абаринов: Эта сцена известна в описании самого Смита. Современные исследователи сомневаются в том, что Смиту действительно грозила смерть. Историк Камилла Таунсенд считает, что Смит попросту сочинил этот эпизод.

Камилла Таунсенд: Он написал донесение почти сразу же после случившегося и отослал его в Англию. В этом послании нет ни единого слова о том, что индейцы собирались убить, а Покахонтас спасла его. Наоборот – он писал, что они принимали его со всем возможным радушием. И только годы спустя, когда Покахонтас уже не было в живых, Джон Смит составил несколько описаний сцены, в которой дочь вождя бросается на выручку, спасая ему жизнь.

Владимир Абаринов: Дэвид Прайс, автор книги «Любовь и ненависть в Джеймстауне», полагает, что Смит не понял смысл действий индейцев - на самом деле он стал участником ритуала инициации и удочерения: после символического убийства и повторного рождения англичанин стал для вождя братом, а для Покахонтас – приемным отцом.

Дэвид Прайс: Я уверен в том, что он говорил правду, что он именно так понимал происходящее с ним. О характере его отношений с Покахонтас мы уже никогда не узнаем. Версия о том, что они были влюблены, появилась в начале 19 века, то есть спустя двести лет после событий. Но мне кажется, что они были друзьями. В словаре-разговорнике, который он составил с помощью Покахонтас, есть фразы, которые говорят об определенной близости между ними.

Владимир Абаринов: Это мнение разделяет историк Джеймс Хорн.

Джеймс Хорн: Он был принят в племя паутанов в качестве вождя. Вахунсонакук считал, что англичане могут быть ему полезны и хотел, чтобы они оставались на его территории. Покахонтас, вероятно, играла некоторую роль в этом ритуале инициации. Но определенно эта сцена не имела того смысла, который придал ей позднее Джон Смит. Жизнь Смита не подвергалась опасности во время этой церемонии.

Владимир Абаринов: По словам Дэвида Прайса, Покахонтас была незаурядной личностью.

Дэвид Прайс: Она запомнилась как очень пылкая девушка – эта характеристика встречается в английских источниках снова и снова. Это была очень яркая и своевольная личность.

Владимир Абаринов: Первые два года стали суровым испытанием для Джеймстауна: колонисты пережили эпидемии, голод, стычки с индейцами, внутреннюю распрю. Джон Смит ценой огромного напряжения сил и воли спас колонию от гибели. Но однажды рок судьбы настиг и его – он получил сильные ожоги при случайном взрыве мешка с порохом и был отправлен на лечение в Англию.

В романтических беллетризованных версиях истории Покахонтас, прежде всего в диснеевском мультфильме, говорится о том, как она скучала и страдала, лишившись Смита. Но историки об этом ничего не знают. Зато точно известно, что в 1613 году англичане взяли ее в заложницы и потребовали взамен освобождения своих пленников. Пока шли переговоры с ее отцом, Покахонтас сделала свой выбор – она осталась в Джеймстауне, крестилась именем Ребекка и вышла замуж за колониста по имени Джон Рольф. Пленные вернулись. Отец новобрачной заключил мир с англичанами.

Диктор: «Джон Рольф занялся разведением табака и преуспел. Он скрестил местный сорт с более ароматным и мягким сортом, произраставшим на Тринидаде. Получился виржинский табак, которому суждена была мировая слава. Эта культура стала основой благосостояния Вирджинии. Плантаторам остро требовались рабочие руки. Именно в Вирджинию в 1619 году прибыл корабль голландского работорговца с первой партией черных невольников».

Владимир Абаринов: Вирджиния стала краеугольным камнем в здании американской демократии. Здесь, еще в 1618 году, появилось первое в Северной Америке представительное учреждение – генеральная ассамблея. Здесь зарождалось движение за независимость, были написаны Закон о религиозной свободе и Билль о правах, разработан план конституционного устройства США. Из пяти первых президентов США четверо были уроженцами Вирджинии.

Президент Буш, принимая британскую королеву, имел все основания сказать о семенах свободы, брошенных когда-то в вирджинскую почву первыми колонистами и давших обильные всходы.

Джордж Буш: В мае 1607 года горстка первопроходцев добралась до берегов Джеймс-ривер и основала первое в Северной Америке постоянное английское поселение. Колонисты Джеймстауна посеяли семена свободы и демократии на американской земле. Из этого посева взошла держава, которая всегда будет гордиться своими корнями, уходящими к нашим друзьям по ту сторону океана.

Владимир Абаринов: Полвека назад Елизавета II принимала участие в торжествах по случаю 350-летнего юбилея Джеймстауна. Тогда не пригласили ни индейцев, ни афро-американцев. На этот раз годовщина отмечается как праздник встречи трех культур. В своей речи в законодательном собрании Вирджинии, Генеральной Ассамблее, королева не преминула сказать об этом уроке Джеймстауна.

Елизавета II : На протяжении своего правления и, разумеется, с тех пор, как я впервые посетила Джорджтаун в 1957 году, моя страна в гораздо большей мере стала обществом этнического и культурного разнообразия. Тем временем и Вирджиния, и Соединенные Штаты в целом тоже прошли через кардинальные социальные преобразования. Метафора «плавильный котел» выражает одну из наиболее сильных сторон вашей страны. Эта черта внушает надежду людям повсюду в мире, а впереди нас ждут новые социальные вызовы.

Владимир Абаринов: Произнес парадную речь и вице-президент Дик Чейни.

Дик Чейни: Начиная с тех давних времен, народ этой земли идет всегда трудной дорогой свободы, законности и равенства. На этом пути мы противостоим несправедливости, расширяем зону свободы и пользуемся репутацией очага и защитника свободы.

Владимир Абаринов: Некоторые усмотрели в этих фразах скрытую полемику с теми, кто не верит в освободительную миссию Соединенных Штатов в Ираке и Афганистане. Но политическая полемика не омрачила славного юбилея.

Александр Генис: Наша следующая рубрика - «Музыкальная полка» Соломона Волкова. Итак, Соломон, что лежит на вашей полке сегодня?

Соломон Волков : Сегодня я хотел поговорить о фильме, появившимся на DVD , который посвящен современному композитору Арве Пярту, эстонцу, который живет в Берлине, и называется «24 прелюдии к фуге». Режиссером выступил Дориан Супин. Мы с вами посмотрели этот фильм, он дает впечатление о фигуре Пярта, не так ли?

Александр Генис: Вообще, этот фильм входит в целую череду кинематографических работ, которые пытаются не дать нам послушать музыку, а показать ее. И это, мне кажется, все началось с замечательного фильма «32 короткие истории о Глене Гулде», который, на мой взгляд, произвел настоящую революцию в этом музыкальном кинематографе. И с тех пор все время появляются картины, которые пытаются ввести нас в сложный и зрительно невообразимый мир музыки. И этот фильм, со всеми его недостатками – довольно длинный, довольно медленный – все-таки, позволяет понять, кто такой Пярт. И, по-моему, это очень интересно для людей, которые впервые знакомятся с его музыкой. Она ведь довольно сложная.

Соломон Волков: Для меня этот фильм был просто завораживающим. И там, как понятно из заголовка, 24 коротких фрагмента, прелюдии… Но, при этом, я склонен рассматривать этот фильм, а это первый авторизованный, то есть композитором разрешенный фильм о нем, как опус самого Пярта о себе. Я подозреваю, что он настолько проконтролирован самим Пяртом от сначала и до конца, что является неким автопортретом, очень эффективным. Возникает очень сложная фигура, ты видишь человека, который как бы сдерживает все время себя, который говорит тихо, мягко, с юмором, но ты чувствуешь, как внутри у него клокочут страсти подчас демонические, и ему проходится употреблять огромные силы, чтобы эти страсти укротить.

Александр Генис: На меня произвел большое впечатление Арве Пярт в этом фильме, мне показалось, что это очень серьезный человек. Серьезность - необычное качество для современной культуры. Кто-то сказал, что Тарковский был последним серьезным художником.

Соломон Волков: Они, кстати, очень похожи, Пярт с Тарковским.

Александр Генис: Наша культура ведь иронична по своей природе, а у Пярта чувствуется какая-то, я бы сказал, средневековая серьезность.

Соломон Волков: Это очень любопытно, потому что первая запись Пярта, такая фундаментальная, появившаяся на западе в фирме ECM , Манфред Айхер, легендарный продюсер, ее выпустил, и рождение этой записи связано с тем, что этот продюсер ехал на машине, включил радио и услышал какую-то музыку, которая настолько его заворожила, что он остановился, не мог дальше ехать, он должен был дослушать до конца и узнать, что это за музыка. И отсюда стартовал тот бум Пярта, который имеет место сегодня. Сейчас в Нью-Йорке прошли пасхальные концерты во множестве нью-йоркских соборов и, конечно же, играли, в первую очередь, классику – Баха, Генделя, – но, среди современных авторов значительное место занимала музыка Пярта.

Александр Генис: Это значит, что он вошел в религиозный репертуар.

Соломон Волков: Абсолютно. Это огромная редкость. И его музыка является составной частью вот этой религиозной музыкальной культуры, которая нас окружает. Это колоссальное достижение. У самого Пярта новый стиль начался с 76-го года, после многолетнего кризиса (он ведь был модернистом, авангардистом), и начался он с пьесы под названием «Алине». Это его дочка, и он ей посвятил свою фортепьянную пьесу.

Александр Генис: Именно тогда начались его неприятности с советской властью?

Соломон Волков: Да. Но тут, в этой пьесе, она совершенно внеполитическая, и в ней он нашел этот свой новый простой стиль. Он играет эту пьесу, говорит: послушайте, тут двое странников встречаются, расходятся по тропинкам, здесь в каждый звук нужно вслушиваться, каждый звук - это как травка, в которой уже прорастает будущий цветок. И эта замечательная авторская метафора позволяет и нам найти ключ к его фортепьянной пьесе «Алине».

(Звучит музыка)

Александр Генис: «Личная нота». Что звучит сегодня на вашем проигрывателе?

Соломон Волков: Я думаю, что это неожиданность, но звучат у меня детские рок-н-ролльные песенки. Помните музыку из фильма Тима Бёртона, которая у вас всегда на Хэллоуине запускалась? Так вот это очень похожая музыка, она выросла из чрезвычайно популярной серии детских страшилок. Написал их человек по имени Дэниел Хэндлер, а писал он под псевдонимом Лемони Сникет. За 7 лет по миру разошлось больше 50-ти миллионов экземпляров. Это история похождения семьи Бодлеров. Такие страшненькие похождения со множеством трагических и устрашающих происшествий завоевали популярность у малолетних читателей. А композитор Стефан Мэрит сочинил музыку на эти сюжетики. Он сам поет эти песенки, а Хэндлер ему аккомпанирует на аккордеоне. Вместе они составили группу под названием «Готические стрелки». И одна очень смешная песня в их репертуаре называется «Когда вы играете на скрипке», там певец обращается к игроку на скрипке со следующими словами:

«Я седею, затем, лысею, затем, начинаю молить о смерти,

Когда вы, сэр, начинаете играть на скрипке».

(Звучит песня)

Александр Генис: Ваша смешная песенка о скрипке напомнила мне полемику, которая разгорелась сейчас в американской прессе о том, что такое скрипка. Речь идет о том, что скрипки Страдивариуса, все эти знаменитые старинные скрипки, не стоят своих денег. Мне очень понравилась одна мысль современного скрипичного мастера, который говорит, что Страдивариус делал скрипки новые, играли на новых скрипках. А теперь играют на старых скрипках, и Страдивариусу вряд ли понравилось бы как звучит его скрипка спустя столетия после того, как он ее сделал. Что вы думаете по этому поводу?

Соломон Волков: Недавно скрипку Страдивариуса, которой 268 лет, продали за 2 миллиона 700 тысяч долларов. И продали ее не за качество звучания. Она за эти столетия, превратилась в объект искусства. Это великолепно сделанная вещь, не важно, как она звучит. Она ценна потому, что она просуществовала все эти годы. Вокруг нее образовалась некая аура.

Александр Генис: А эта аура помогает играть или мешает?

Соломон Волков: Она и помогает, и мешает. Но если бы она только мешала, то современные скрипачи не платили бы этих безумных денег за эти исторические инструменты. Если же сейчас мы прейдем к шутке на эту тему…

Александр Генис: К традиционному «Музыкальному анекдоту»?

Соломон Волков: Да. Я хочу вспомнить о знаменитом брате великого отечественного композитора Сергея Танеева. Его брат был выдающимся адвокатом, но также таким эксцентриком, который действительно ненавидел музыку. И он любил всех шокировать тем, что он брат великого композитора, а к музыке относится буквально с ненавистью. Он говорил, что единственный инструмент, который ему нравится, это скрипка, потому ее можно легко выкинуть в окно.

Александр Генис: В последние годы западные историки опубликовали целый ряд ярких, а иногда и блестящих книг о советском прошлом – о Сталине, о его соратниках и соперниках, о русской роди во Второй мировой войне, о Карибском кризисе. Вышло и несколько романов крупных писателей, построенных на советском прошлом. Эти публикации, за которыми пристально следит наше «Книжное обозрение», стали важными событиями в ученом мире, а часто и в более широкой аудитории. Такому взлету советологии наука обязана доступом к советским архивам. Сразу после перестройки они стали настоящим Клондайком для исследователей. Но благотворная для ученых ситуация в конце прошлого века, кардинально изменилась с началом нового столетия. Об этой проблеме, чреватой тяжелыми последствиями для истории, рассказывает Марина Ефимова.

RACHEL DONADIO, “The IRON ARCHIVES”

РЭЙЧЕЛ ДОНАДИО. «ЖЕЛЕЗНЫЕ АРХИВЫ»

(Эссе в «Нью-Йорк Таймс»)

Марина Ефимова: С концом Холодной войны историки всего мира кинулись на раскопки российских архивов. Американские историки надеялись пролить свет на массу темных для них мест в истории: на природу советской империи, на отношения между Москвой и революционными движениями в других странах, на дело советника Рузвельта на Ялтинской конференции Алгера Хисса и супругов Розенберг, и так далее, и так далее. Иногда новая информация не проясняла дела, а только подливала масла в огонь споров, тем не менее, открытые архивные материалы были бесценным сокровищем для историков. Увы - после короткого «Золотого века» 90-х годов наступила «реакция»: одни из ключевых архивов закрыли, другие, только что рассекреченные, засекретили снова. Работа журналистки «Нью-Йорк Таймс» Рэйчел Донадио представляет собой серию интервью с более чем двадцатью американскими и российскими учеными-историками по поводу новой ситуации с архивами в России. Предваряя цитаты из их бесед, Донадио пишет:

Диктор: «Свободный доступ к архивам - это барометр, показывающий готовность правительства к тому, чтобы его страну «просвечивала» и инспектировала международная общественность. В Соединенных Штатах в прошлом месяце Конгресс принял законопроект, который обязывает обе партии (демократов и республиканцев) следить за тем, чтобы не происходила «эррозия законов о свободе информации» в обстановке борьбы с терроризмом. В нынешней же постсоветской России сама эта тема становится опасной. Борис Ельцин открыл двери архивов с целью дискредитировать коммунистический режим. Но к середине 90-х годов одни архивы (включая Архивы иностранной и военной разведок, а также Архив Министерства обороны) так и не были открыты, другие, едва открывшись, опять закрылись. Снова стала злободневной старая шутка: «Как можно в России предсказать будущее, если там трудно предсказать даже прошлое?»

Марина Ефимова: Илья Гайдук, член-корреспондент Российской Академии наук и специалист по российской политике в Азии, на жалобу западных коллег о затяжках в допуске к архивам ответил короткой электронной запиской: « C лужащие архивов знают, что им лучше перебдеть, чем недобдеть». Проблемы архивов объясняются как бюрократическими причинами, так и политическими. Достаточно сказать, что Комитет по рассекречиванию архивных документов переименован в «Комиссию по охране государственных секретов».

Кирилл Андерсон, директор Российского государственного архива социальной и политической истории (бывший Архив Коммунистической партии) сказал корреспонденту «Нью-Йорк Таймс», что рассекречивание документов идет медленней, чем хотелось бы, но все же идет. В прошлом году только его Архив рассекретил 20 000 документов, а материалы Архива Коммунистического Интернационала можно найти даже в интернете. За последние пять лет стали доступны протоколы заседаний Политбюро сталинской поры, протоколы заседаний хрущевского Президиума Верховного Совета и документы партийных съездов с 1967-го по 1990 год.

Что же говорят жадные потребители архивных документов – историки?

Диктор: «Британский историк Саймон Монтефиоре в свое время получил доступ к российским архивам, необходимым для его книги 2004 года «Сталин. При дворе Красного царя», и позже - для его новой книги «Молодой Сталин». Но, как это часто бывает в России, Монтофиоре помогли личные связи. После выхода в свет в 2001 г. его книги «Князь князей. Жизнь Потёмкина» советник Путина пригласил автора к себе в лондонский отель обсудить вопрос, не может ли фигура Потемкина, «авторитарного, но просвещенного (по его словам) лидера», стать образцом для Путина. «После этой беседы, - признался Монтефиоре, - мне был дан зеленый свет. По моему опыту, в России почти вся жизнь строится на чьем-то покровительстве или, во всяком случае, на личных отношениях – как и во времена Екатерины Великой».

Марина Ефимова: Более того, с падением Советского Союза, российские архивы, как нефть, стали предметом сложных межнациональных сделок. Эндрю Мейер, автор книги «Черная земля. Путешествие по России после падения», рассказывает, что один из российских архивистов иносказательно объяснил ему свою позицию: «Почему мы должны продавать сырую нефть? – сказал он. - Нам надо самим ее обрабатывать и только тогда продавать заграницу». «Часто сотрудничество российских архивов с западными издателями вовсе не является знаком большей открытости, - говорит Влад Зубок, историк из университета «Темпл». - Пока Россия не собирается объявлять архивы «общественной собственностью. Многие архивисты сидят на материалах, как собака на сене, и ждут, пока кто-нибудь предложит им компенсацию в виде кругленькой суммы и, скажем, дорогой поездки заграницу».

Директор гарвардской Кафедры по изучению Холодной войны Марк Крэймер столкнулся с внезапным закрытием доступа к материалам о послевоенной политике Сталина – к тем самым материалам, которые были открыты с начала 90-х годов. Историк Джеймс Пёрсон рассказал, что 5 лет назад изучал документы об отношениях между Советским Союзом и Северной Кореей, а когда вернулся в Москву в марте 2006, эти документы снова оказались засекреченными. Однако и американцы, и британцы научились выкручиваться:

Диктор: «Не сдавайтесь, если вам не удалось попасть в святая святых – в Президентский архив в Москве, - советует вашингтонский историк Джеймс Хёршберг. - Вы найдете те же документы в Архиве стран бывшего Варшавского Пакта. Британскому историку Кэтрин Мэрридэйл, автору документального бестселлера «Иванова война», удалось найти в Архиве Федерации то, что было засекречено в Архиве Министерства обороны. «В одном месте, - пишет она, - ЗАПРЕЩЕНО копировать документы о дезертирстве, в другом разрешено – но без имен. В третьем – засекреченные страницы просто вложены в коричневый конверт и зажаты скрепкой».

Марина Ефимова: Все же, западные историки, в большинстве своем, считают, что прогресс налицо и что Россия уже не вернется к недоброй памяти временам полной секретности. Константин Плешаков, военный историк из Колледжа Маунт Холиок, вспоминает, например, что когда в 80-х годах он затребовал в одном из Архивов материалы о встрече Никиты Хрущева и Джона Кеннеди, то получил описание мебели в советском посольстве в Вене. Известнейший американский историк Роберт Конквест, автор книги «Большой террор» (о сталинских чистках), сказал о нынешней ситуации с архивами: «Даже эти полумеры - первые шаги по дороге к исторической правде. Всё-таки советским коммунистам не удалось тотально ее задавить, несмотря на все их попытки уничтожить интеллигенцию».

Александр Генис: В последнее время в среде кинематографистов стало привычным называть документальные фильмы – «неигровыми картинами». По-моему, это неуклюжее слово – прямой перевод с другого термина: «нон-фикшн», который входит и в русский язык. Суть этой замены в том, что нам нужно определение для той огромной сферы культуры, что обходится без вымысла. (Литературу такого рода раньше называли еще «нехудожественной», но это – глупость, ибо кому такая нужна вообще?)

Так или иначе, сфера неигровых лент привлекает все больше внимания, находя себе поклонников не только среди просвещенных критиков, но и среди достаточно широкого круга нью-йоркских зрителей. Об этом свидетельствует успешная ретроспектива американского режиссера-документалиста Эллен Бруно.

Работу своей коллеги представляет ведущий нашего «Кинообозрения» Андрей Загданский.

Андрей Загданский: Эллен Бруно начала свою деятельность в кино достаточно необычно. Она работала в целом ряде благотворительных организаций и принимала участие во многих проектах на востоке - в районе Таиланда, Бирмы, Лаоса - и говорит даже на нескольких языках. Так началось ее увлечение и знакомство с этим регионом. Потом она сделала несколько картин. Я хочу остановиться на двух картинах, которые мне кажутся наиболее интересными для наших слушателей. В первую очередь, это картина «Небесное погребение», о том самом знаменитом погребении на Тибете, когда покойных отдают на съедение стервятникам и, собственно говоря, поэтому это и называется «небесное погребение», поскольку стервятники потом взлетают.

Александр Генис: Это делается для того, чтобы не загрязнять ни одну стихию - ни воду, ни землю, ни воздух.

Андрей Загданский: Да, вернуть все тому, чему оно принадлежит – планете, миру, земле. И никто никогда этот ритуал не снимал, впервые это сделала Эллен, и сделала это сама. Она одна это все снимала, с большим трудом, она долго вела переговоры, ей разрешили подняться туда, где все это происходит. И, как она сама признавалась, ей было уже очень плохо, когда она поднялась туда, поскольку большая высота, горная болезнь ее совершенно одолела. Тем не менее, этот небольшой, короткий фильм произвел большое впечатление. Помимо чисто этнографического и антропологического интереса, как происходит этот процесс, он, по сути дела - медитация о жизни и смерти. И, несмотря на, для нашего восприятия, шокирующие кадры, это глубокая картина. Когда мы видим, как разрезают тела пилами и мечами для того, чтобы скормить стервятникам… Эти огромные птицы, как динозавры, наевшись мертвых тел, они медленно передвигаются, они взлететь практически не могут, так они сыты. И все это и шокирует, и очень интересно. Всякий взгляд на другую культуру, на другой мир, позволяет нам лучше и больше понять о нас самих, о людях. Постижение другой культуры, даже в такой шокирующей форме, страшно интересно.

Александр Генис: Недавно мы рассказывали нашим слушателям об экологических похоронах, о том, как сейчас в Америке, да и вообще во всех западных странах, стараются как можно меньше загрязнять среду во время похорон. И, надо сказать, что при всем экзотическом кошмаре описанного вами, это самый, пожалуй, экологически чистый вид погребения.

Андрей Загданский: Вероятно. Я не думал того, о чем вы говорите, когда смотрел эту картину, поскольку шок, надо признаться, достаточно сильный. Но теперь, конечно, да, это еще одна попытка не вмешательства в устройство нашего мира.

Александр Генис: В этом ест что-то необычайно восточное. Меня поразило, когда я был в Японии, моя переводчица, она переводила несколько моих книг, сказала, что вообще-то ее мечта была быть переводчицей не книг, а устной речи. Я говорю: «Почему?». Она говорит: «Следов не остается, не пачкается среда». Мне показалось это так странно. Все-таки, наша культура построена на том, что «я памятник себе воздвиг нерукотворный». А здесь речь идет о том, чтобы как можно меньше наследить на земле. В этом есть какой-то дальневосточный, буддистский взгляд на мир.

Андрей Загданский: Так же, как эти знаменитые песчаные мангалы. Помните, как в Нью-Йорке они складывали это роскошное полотно, и потом оно ушло в Гудзон?

Александр Генис: Как любая жизнь.

Андрей Загданский: Но почему-то западному человеку всегда хочется что-то сохранить на века. Это одна из иллюзий. Другая картина тоже имеет дело с востоком, и совершенно другой стороной, куда более…

Александр Генис: Мрачной?

Андрей Загданский: В каком-то смысле - да. Потому что речь идет о сексуальной эксплуатации молодых девочек из Бирмы. Бирма это, как вы знаете, совершенно специфический, авторитарный режим, абсолютная, совершенно чудовищная нищета. И этих маленьких девочек часто их же родители или соседи продают, по сути дела, в сексуальное рабство в Таиланд, где они оказываются, крошечными детьми, вынужденными работать всю жизнь или до определенной черты, если им суждено до этой черты дожить, работать проститутками в публичном доме. И их рассказы, как все это происходит, как устроена эта жизнь, как устроен этот быт, оставляет ощущение совершенно чудовищной дыры человеческой, абсолютно черного пятна на совести, что можно жить и терпеть, что это происходит. И за это я восхищаюсь Эллен, за то, что она делает фильмы об этом, потому что она чувствует необходимость рассказать об этом.

Александр Генис: Ей доверяют, потому что она хорошо знает этот регион.

Андрей Загданский: Она ориентируется, она провела там много времени, она говорит на одном из языков. Она ориентируется в этом пространстве. И, как у всякого хорошего режиссера документального кино, у нее есть умение устанавливать контакт. И эти девочки, эти дети рассказывают ей эти истории абсолютно доверительно. Может быть, это их единственный слушатель, к которому они могут обратиться. Единственная возможность признаний, исповедей, единственный человек, к которому они могут обратиться. И этот кумулятивный эффект очень силен. Глядя ее картину, я вспомнил совершенно потрясающую деталь, которую рассказал мне мой приятель, который был в Таиланде и вечером на набережной увидел, как гуляет огромное количество европейских белых мужчин, которые держат за руки маленьких девочек. Это все эти знаменитые сексуальные туристы, которые приезжают туда. Почему они идут с этими девочками за руку? Они их буквально только что купили, только что заплатили деньги за них. И держат они их за руку по одной простой причине – чтобы не потерялась. Потому что они для европейцев похожи, и если отвернуться, отпустить руку, то через секунду ты уже не знаешь, какая твоя. Чудовищно, да?

Александр Генис: Андрей, вот эти фильмы, которые в последнее время стали так часто появляться на международной арене, фильмы о кошмарах нашей цивилизации, как вы считаете, эта публицистика приносит свою ощутимую пользу, этот документ, который, в конечном счете, должен сыграть свою роль в прекращении всех этих безобразий?

Андрей Загданский: Я думаю - да. Говорят, что капля воды камень точит. Люди об этом говорят, люди об этом узнают, люди это обсуждают, это становится предметом политического, социального и культурного обсуждения. Конечно, можно таким образом оказать влияние на эти явления. То, что это еще бесконечно далеко, какое-либо решение, это тоже обратная сторона этого. И то, что фильмы Эллен Бруно, которая так мужественно и последовательно занимается этим регионом, рассказывает о его бедах и проблемах всем нам, мне кажется, это большая ее заслуга.

Александр Генис: Мы уже не раз рассказывали нашим слушателям об успехах «позитивной психологии», которая объясняет всем заинтересованным, как стать счастливым. Не удивительно, что новая дисциплина произвела фурор в американских университетах. Во многих из них этот предмет стал самым популярным. Однако вместе с успехом явились и скептики, считающие, что собственно науки во всем этом немного.

Я попросил Владимира Гандельсмана познакомить нас с дебатами об «уроках счастья» в американской Академии.

Владимир Гандельсман: «На свете счастья нет, - писал Пушкин, - но есть покой и воля...». Какой же русский не помнит этих строк? Но мы в Америке, где их не помнят не только многие русские, но и все коренное население.

Александр Генис: Да, особенно быстро забываются те книги, которых никогда не читал.

Владимир Гандельсман: Боюсь, однако, что в скором времени даже те американцы, которые прочтут эту сентенцию, ее не поймут. И Пушкин станет непереводим не только из-за непереводимости его интонации, музыкальной гармоничности языка и прочих невнятных нюансов, но и по более понятным причинам: его простое утверждение станет непостижимым. «На свете счастья нет...» То есть, как нет? Позвоните нам немедленно, - 1-800.... - и мы вас осчастливим... Но если серьезно, то не только в Америке, но и в других странах, наука о счастье уже поставлена на конвейер. Ему, счастью, обучают. Курс называется «Позитивная психология».

Александр Генис: Мы уже не раз рассказывали нашим слушателям об этой дисциплине, которая развернулась вовсю с тех пор, как ученые выяснили, что секрет счастья прячется в коре левой предлобной доли мозга.

Владимир Гандельсман: Совершенно верно. Согласно исследованиям, те, у кого эта самая кора этой самой доли активна, только и делают, что улыбаются. А в недавней статье журналиста Макса в «Нью-Йорк Таймс», которая и подвигла меня на обсуждение этой темы, рассказывается о преподавании позитивной психологии в одном из университетов Америки. Так вот, профессор этого университета иногда шутит, говоря студентам: «Внимание! Активизируйте кору левой предлобной доли!»

Александр Генис: А вы согласны считать эту академическую отрасль наукой или склонны видеть в таких проектах «университет миллионов», воскресную школу для наивных?

Владимир Гандельсман: Конечно, это наука. Ведь наука все равно не признается, что она «не научна». Ее необычность заключается в том, что вопросом «что делает нас счастливыми» занималась философия... Или философия тоже наука?

Александр Генис: Ну, философия, это любомудрие, любовь к мудрости, и, на мой взгляд, скорее искусство, чем наука... Она, скорее, источник наук, а не одна из них.

Владимир Гандельсман: Так или иначе, но раньше психологи и психотерапевты занимались другими вопросами. Возьмите любой учебник психологии. О чем там говорится? О волнении, о чувстве беззащитности, о депрессии. О, эта депрессия! Королева психических состояний! И ни словечка о счастье. «Попробуйте получить средства, чтобы поработать над темой: «Как помочь людям радоваться», - говорит один психолог из Мичиганского университета. - Вам откажут. И тихонько посоветуют переформулировать тему хотя бы так: «Как избежать депрессии». «Радоваться» - не научное слово, научное – «страдать».

Александр Генис: Эту ситуацию обещает изменить позитивная психология. Как же проходит обучение счастью?

Владимир Гандельсман: Журналист из «Нью-Йорк Таймс» посещал курс с тем, чтобы ознакомиться с «позитивной психологией» на практике. В один из дней профессор, например, объяснял студентам разницу между «чувствованием себя хорошо» и «деланием чего-то хорошего», проще: между эгоистическим желанием удовольствия, которое ведет к ненасытности и новым желаниям, и самоотверженным проявлением доброты, - и это второе есть истинный источник непрекращающейся радости.

Александр Генис: Если дело ограничивается такими проповедями, то это все-таки больше напоминает «университет миллионов», чем университетский курс.

Владимир Гандельсман: «Университет миллионов» - подходящее название. Хотите знать, сколько человек записалось на этот курс в Гарварде прошлой весной? 855 человек! Это намного больше, чем на любой другой курс... А всего в Америке позитивную психологию преподают уже более, чем в 200 колледжах... Но дело, конечно, не ограничивается такими уж слишком примитивными вещами. Я думаю, здесь все зависит от преподавателя, или лучше сказать – учителя, а еще лучше – по-восточному – гуру.

Александр Генис: Потому что тот, кто хоть немного знаком с восточной философией, немедленно поймет, откуда все это идет.

Владимир Гандельсман: И если учитель воистину мудр и просветлен, то будут и ученики, которые его воспримут на глубоком духовном уровне. Если нет, то дело ограничится тем, о чем некоторые студенты рассказывают. А именно: один купил бездомным 12 банок кока-колы, другой оставил официанту чаевых 50 долларов, кто-то провел выходные, убирая навоз в конюшне. Из этой купленной доброты они делают вывод, что делать нечто хорошее для кого-то означает делать хорошее для себя... Опять же, обратите внимание, для себя!.. На других занятиях профессор рассматривал такие понятия как благодарность, умение прощать, одухотворенность и прочее, всякий раз привлекая студентов к беседе, к разговору об их жизненном опыте, - как я понимаю, данный профессор занимается больше психотерапевтическими беседами, чем клиническим исследованиями, постепенно подбираясь к разговору о смысле и цели существования. И хотя он избегает говорить о морали, все же зачастую это очень похоже на семинар по этике.

Александр Генис: Где все очень субъективно и зависит от исторического времени, той или иной культуры и религии...

Владимир Гандельсман: Да, но представители позитивной психологии понимают, что счастье - категория субъективная и что каждый представляет себе счастье по-своему. Измерить его, как волнение или испуг, невозможно. «Мы пока не пытаемся опрашивать людей, счастливы ли они вообще, - рассказывает Эдвард Динер, психолог из Иллинойского университета. - Нас интересуют специфические ситуации. Как человек ощущает себя счастливым? Частота подобных ощущений - вот что такое счастье. А вовсе не интенсивность. Мощный прилив счастья, пик счастья может означать, что в остальное время человек несчастлив. Лучше быть умеренно, но постоянно счастливым, чем иногда сверхсчастливым».

И еще одно, немаловажное свидетельство: большинство исследователей убеждено, что счастливыми или несчастными в широком смысле слова люди не делаются, а рождаются. Речь все о тех же полушариях мозга. Существует сканирующая аппаратура, на экране по яркости свечения видно, какой отдел мозга в большинстве случаев активнее всего. У тех, кто считает себя оптимистом и, как говорит один ученый, «по утрам выпрыгивает из постели, чтобы завоевать мир», постоянно высока активность левой предлобной коры. И, напротив, люди, склонные к тоске и печали, обнаруживают преимущественную активность правой предлобной коры.

Александр Генис: Если все определяет устройство каждого мозга, то «научная погоня за счастьем» бессмысленна?

Владимир Гандельсман: Не знаю, как решается эта проблема. Меня волнует другое: только бы не поставили все человечество на конвейер, за которым будут стоять неисправимые оптимисты, отключая правое полушарие у неисправимых пессимистов.

Один из величайших поэтов 20-го века Рильке говорил примерно следующее: «Не отбирайте у меня моих демонов, поскольку с ними улетучатся и мои ангелы».

Александр Генис: А в книге Екклезиаста сказано: «Кто умножает познания, умножает скорбь...». И Пушкин, с которого Вы начали, постулировал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля...». Кажется, Михаил Леонович Гаспаров сказал, что это и есть счастье – покой и воля.

Владимир Гандельсман: Хорошо, раз уж мы с Пушкина начали, то давайте на нем и закончим. Я думаю, что его высказывание сложнее, чем кажется на первый взгляд. Я думаю, что Пушкин говорил о духовном состоянии, которое единственно правильное состояние, а значит – единственно существующее (в духовном смысле), а счастье к нему не относится и, потому, его нет. А вот покой и воля – относятся к духовному, потому они есть. В реальной жизни обыкновенного человека все наоборот: счастье очень даже случается, а вот покоя и воли – нет. И если курс позитивной психологии будет последователен и внимателен к своим восточным истокам, то он придет к понятию покоя и отказу от желаний, даже если это желание счастья.