Ссылки для упрощенного доступа

Мифы и репутации К 70-летию Дела военных




Иван Толстой: 12 июня 1937 года в Москве были расстреляны выдающиеся советские военачальники – Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна. "Дело военных", сфабрикованное по обвинению их в организации "военно-фашистского заговора", подготовке свержения советской власти путем вооруженного восстания и поражения СССР в будущей войне, шпионской и вредительской деятельности, создании террористических групп с целью убийства руководителей партии и правительства, было рассмотрено 11 июня 37-го года в Москве Специальным судебным Присутствием Верховного суда СССР в закрытом судебном заседании. На следующий день все подсудимые были расстреляны.


У Дела военных непростые корни. Они уходят в историю советско-германских отношений начала 20-х годов, отношений, по большей части секретных.


Участники сегодняшней программы – историки военных и политических вопросов ХХ века – Юлия Кантор и Сергей Полторак. Почему Сталин уничтожил именно этих военачальников? Почему им было предъявлены, в качестве самого тяжелого обвинения, контакты с Германией, хотя эти контакты происходили с ведома вождя – не так ли? Юлия Кантор.



Юлия Кантор: Не «с ведома», а практически по прямому указанию высшего советского партийного руководства, которое пристальнейшим образом следило за ходом процесса по Делу военных. Расстреляны были один маршал, а остальные - в ранге генералов. А выбраны они были по простейшему признаку: это была советская военная элита, взращенная в межвоенный период, то есть после Гражданской и Первой мировой войн. Все эти люди, по долгу службы, еще находясь на более низких военных ступенях, осуществляли секретные контакты между рейхсвером, то есть вооруженными силами гитлеровской Германии, и Красной Армией. Эти контакты берут свое начало с конца 20-го года, просто они были юридически закреплены в начале 21-го года, когда состоялся первый раунд советско-германских переговоров, вернее, российско-германских, поскольку Советский Союз образовался несколько похоже. И Михаил Тухачевский и остальные, расстрелянные по Делу военных, постоянно ездили в Германию, постоянно участвовали в программах, связанных с обучением военных, военспецов, с организацией военных школ на территории советской России. Нужно напомнить, что по Версальским соглашениям Германия не могла иметь собственные вооруженные силы, военную технику и развивать военную промышленность. Это все ей могла предоставить только советская Россия. Вот так встретились два одиночества, две парии Европы для того, чтобы противостоять всему миру или, хотя бы, странам Антанты.


Заключая ответ на ваш вопрос, скажу, что первые 8 человек - это военная элита, люди далеко не всегда единомышленники в воззрениях на советскую военную доктрину, тем не менее, были выбраны по принципу своей элитарности и потому, что они были достаточно хорошо известны не только в нашей стране, но и за рубежом. Чуть опережая, скажу, что на первых этапах следствия по Делу военных никаких следов даже допросов или протоколов о так называемом «немецком следе» этого дела совершенно нет, это возникает гораздо позже.



Иван Толстой: Можно ли, обобщая по-обывательски, утверждать, что Советский Союз подготовил ту самую базу, на которой гитлеризм впоследствии взошел, что Советский Союз тем самым помог созданию немецкой военной машины?



Юлия Кантор: Нет, это либо не совсем так, либо совсем не так. Это уж действительно брутальная обывательщина. Я против того, чтобы постулировать знаменитый когда-то, скажем, в середине 90-х годов, тезис, что фашистский меч ковался в СССР. Была даже такая книжка. Это не совсем так. Действительно, пребывавшая в совершенной разрухе после Первой мировой войны Германия и примерно в такой же ситуации находившаяся советская Россия после Первой мировой, а потом Гражданской войны были вынуждены каким-то образом строить государство. Опять же, пытались строить сильное государство, учитывая идеологические традиции обеих стран. Но дело в том, что обе эти страны действительно нарушили нормы международного права и, хотя Россия Версальские соглашения не подписала, поскольку субъектом этого права не являлась, ее еще никто в тот момент не признавал, а Германию признали, лишив ее одновременно и права на развитие государственной военной системы. И, таким образом, обе страны были вынуждены идти на сближение. Они действительно формировали свой военно-промышленный комплекс. Но я бы не корреллировала впрямую ситуацию политическую в этих двух странах и строительство тоталитарных систем со строительством ВПК. Это не совсем так. В Германии были гораздо более серьезные внутренние проблемы, которые в конце 20-х годов сделали популярной партию Гитлера и которые привели Гитлера к власти в 33-м году. Но это совсем не политические или военные причины, это, скорее, экономические, а не военные. Сергей Николаевич, я права?



Сергей Полторак: Да, я целиком с вами согласен, я просто хотел бы напомнить, как мне кажется, главную причину того, что Германия и Советский Союз стали дружить. Несмотря на огромную разницу почти во всем, эти два государства имели одно общее - они были изгоями. Изгоями не только в Европе, но и в мире. И им ничего другого не оставалось, как дружить и друг друга поддерживать, то есть сама политическая жизнь заставила эти два государства подпирать друг друга, иначе бы им пришлось очень тяжело в этом мире. Так что долгое время эти два государства были взаимозависимы и друг друга подпитывали во всех отношениях. Да собственно и в политической сфере тоже.



Иван Толстой: Не ставьте хулигану двойки, иначе он объединится с другим хулиганом из соседнего класса и побьет тут все окна. Ставьте ему хорошие отметки, тогда, может, мы сумеем этих зверей задобрить. Историческая мораль действительно забавная. Может быть, мы сделаем шаг назад и уйдем к самому концу Первой мировой войны. Как дальше выстраивались связи, кто были те люди, которых Советский Союз посылал в Германию для налаживания этих связей?



Юлия Кантор: Это как раз вопрос, имеющий непосредственное отношение к названию вашей передачи – «Мифы и репутации». Долгое время существовал миф, что если контакты между советской Россией и Германией были, то были-то они как раз идеологическими. То есть мы обменивались идеями. Мы взрастили свою плеяду большевиков коммунистов, а в Германии в это время была Роза Люксембург, Карл Либкнехт и позже Вильгельм Пик, который контактировал с советскими руководителями. Опять же это немецкая социал-демократия и немецкие коммунисты внутри, все это на идеологической базе разрушенной страны, еще хорошо помнящей свое недавнее величие и стремящейся вернуть свою имперскость, имперское государство.


Примерно такая же ситуация и в России. Российские большевики, по сути, были империалистами, потому что они хотели вернуть страну в географические границы Российской Империи. В этом смысле показательной является советско-польская война или, как в Польше ее именуют, польско-большевистская война 20-го года, окончившаяся поражением Красной Армии в пригороде Варшавы. Так вот, эти контакты начинались со стремления усилить свою военную и, соответственно, экономическую мощь для воссоздания сильного государства. Как я уже сказала, советской России необходимы были новые технологии, новая техника, новые вооружения и научные достижения в военной сфере. В свою очередь, Германии нужны были в буквальном смысле полигоны, на которых можно было бы обкатывать эту военную технику, школы, в которых можно было бы обучать военных практиков – ротная, танковая школа и артиллерийские сооружения. На своей территории Германия этого делать не могла, под пристальным оком Антанты. Хотя я должна сказать, что эта пристальность к середине 20-х годов уже заметно поутихла и даже после того, как в британскую прессу стали проникать статьи и подробная информация о военно-промышленном сотрудничестве советской России и Германии, тем не менее, внешние страны наблюдали за этим сквозь пальцы. Эта политика двойных стандартов имела под собой некую почву – удобнее было не обращать внимания до определенного времени.


Контакты заключались в том, что в самом начале 20-х годов протагонист советско-германских контактов с немецкой стороны генерал фон Зект, такой сторонник прусской модели развития немецкого общества и, соответственно, контактов с Россией, независимо от того, что он сам же говорил: «Большевистская она, красная она или белая, все равно эти контракты нужны, и никаких Польши и Литвы между нами». Обратите внимание, опять же польская, литовская и прибалтийская карта разыгрывается в начале 20-х годов, и опять же это взгляд вперед, к 39-му, больше, чем на десятилетие.


Со своей стороны, вначале Троцкий активнейшим образом поддерживает идею контактов с Германией, в том числе и поездок в завуалированный, закрытый генеральный штаб - Академию немецкого генерального штаба, которая открыто не могла существовать, а реально все же существовала в импровизированном военном министерстве Германии после Первой мировой войны.


Троцкий быстро был отстранен от реальной политической деятельности. Это опять же еще один миф о том, что именно Троцкий был основным пропагандистом и протагонистом этих отношений с советской стороны. Нет, именно восхождение на вершину политической власти Сталина не просто совпало, а обусловило упрочнение контактов с Германией в середине и ближе ко второй половине 20-х годов. А посылались на такие стажировки и участвовали в переговорах с немецкими контакторами те военспецы, которые сделали хорошую карьеру во время Гражданской войны, а также те офицеры, которые имели средне-специальное образование или штабные офицеры царской армии. Вот, например, средне-специальное образование, Александровское военное училище имел и Михаил Тухачевский, командарм Гражданской войны, позднее, с 35 года, получивший маршальское звание. Это все люди, которые действительно стали советской военной элитой, в том числе, будучи взращенными и советско-германскими актуальными контактами.


Надо сказать, что и немецкая военная элита начала 30-х годов состояла из тех военных, которые были младшими офицерами во время Первой мировой войны, а впоследствии делали свою карьеру, в том числе и фигурируя, и активно продвигая советско-германские контакты. Достаточно вспомнить Сестринга, впоследствии военного атташе Германии в Москве, Шпальке и многих других.



Иван Толстой: Если взять это время от конца первой мировой войны и до 33-го года, то есть до прихода Гитлера к власти, какая динамика развития военной промышленности, той базы, на которой взойдут уже эти промышленности в 30-е годы? Какова была динамика развития этой военной промышленности в Германии и в Советском Союзе, как это можно сопоставить?



Сергей Полторак: Я, во-первых, хочу сказать, что все это было не так просто. Дело в том, что у Германии и у Советского Союза были две очень разные и, одновременно, очень похожие идеи. Я имею в виду идею мировой революции у Советского государства и идею, пока, скажем так, реабилитации после Первой мировой войны, которая мы с вами знаем во что потом вылилась, идея, которая созрела в Германии. И вот именно эти идеи и стимулировали развитие, в том числе, и военно-промышленного комплекса той и другой страны.


Что касается советского государства, то я бы сказал, что, пожалуй, отправной точкой следовало бы называть, на мой взгляд, конец 1920 года. Именно тогда впервые в нашей военной печати стали появляться первые публикации, в особенности часто это были публикации Фрунзе, в которых впервые в нашем государстве появился термин «советская военная доктрина». В 21-22 году среди военных самого высокого ранга была нешуточная дискуссия по поводу того, нужна нам военная доктрина или не нужна. Автором военной доктрины был Михаил Васильевич Фрунзе, он оставил эту идею. Что же касается Троцкого и Тухачевского, то это были, пожалуй, два человека, которые над этой доктриной откровенно смеялись.


Вот у нас у всех в памяти сложился такой стереотип, что, дескать, Тухачевский - это новатор в этом деле. Дело в том, что он далеко не во всем новатор. По крайней мере, в начале 20-х годов это был весьма инертный военный, который был больше конъюнктурщиком, на мой взгляд, чем большим военачальником. И на одном из совещаний военной верхушки, которое было после очередного партийного съезда, это совещание длилось два дня, как раз прозвучало два доклада. В докладе Троцкого говорилось о том, что военная доктрина - это огромная глупость. В содокладе, с которым выступил Фрунзе, говорилось о том, что без военной доктрины нам нельзя, и он опирался на опыт Франции и многих других государств. Тогда Фрунзе поддержало буквально 2-3 человека. Все же остальные, в том числе и Тухачевский, откровенно высмеивали Фрунзе. Фрунзе, по существу, был в одиночестве. Я хорошо даже помню фразу, которую произнес Тухачевский. Он сказал: «Мы должны быть благодарны товарищу Троцкому, который одернул нас за фалды». Действительно, что это за глупость, какая у нас может быть военная доктрина! И кто-то из участников совещания даже заметил, что, дескать, непозволительно сваливать в одну кучу Марса и Маркса, такой был каламбур. И в лучшем случае такие люди, как Семен Михайлович Буденный, так тихо объяснили: что, ребята, я разбираюсь в лошадях, а во всем остальном я не разбираюсь, поэтому вы думайте сами.


А идея военной доктрины тогда как раз, на мой взгляд, была ключевой. И на том совещании эта идея чуть было не провалилась. Но нужно знать настырность Фрунзе, он под разными другими предлогами все равно идею стал проталкивать, и практически с 1922-1923 года в нашей стране стала развиваться самая первая в стране советская военная доктрина. Причем ее политическая составляющая была все та же идея мировой социалистической революции, а что касается всего остального, то идея была очень проста: в той экономике, которая только-только начинала возрождаться, созданию военно-промышленного комплекса отводилось самое первое место. Напрямую об этом не говорилось, но это было именно так. И эта линия практически выдерживалась до конца, до начала Второй мировой войны. Когда все мы хорошо знаем о том, что была и большая политическая дискуссия и большие под коверные игры между Сталиным и его сторонниками и оппозицией, в том числе, и таким талантливым оппозиционером, как Рютин, которые считали, что мы должны в Советском Союзе развивать, в первую очередь, легкую промышленность, чтобы заботиться о благосостоянии трудящихся. А Сталин и его сторонники гнули другую линию, что мы должны развивать тяжелую промышленность, потому что мы находимся в мире в одиночестве, нам нужны танки, нам нужны пушки, нам нужны самолеты, мы можем рассчитывать только на себя самих. И, в общем-то, это было очень созвучно всем тем идеям, которые высказывал Фрунзе, когда формулировал такую, казалось бы, совершенно не родную нашему государству идею создания советской военной доктрины.


Что же касается Германии, то там ситуация была совершенно иной. Мне представляется, что в Германии было сложностей не меньше, чем у советского государства, потому что те ограничения, которые вводились в стране после неудачного завершения Германией и ее союзниками Первой мировой войны, основательным образом мешали развивать и свою армию да собственно и многие отрасли экономики, которые могли бы способствовать развитию тех или иных направлений развития военной техники. И тут нужно было очень здорово пофантазировать. В Германии стали создавать всевозможные общественные негосударственные организации, которые чем-то походили на ДОСААФ, организации, которые под видом военно-спортивных занятий или просто спортивных занятий, по существу, формировали свою армию. Причем, опыт был настолько полезный, что, я провожу такую параллель, после Второй мировой войны, когда похожая ситуация была у Японии, японцы пошли примерно по такому же пути. То есть, именно руководство Германии стало строить свою внутреннюю политику таким образом, чтобы под видом всех этих добровольных общественных, спортивных, полуспортивных, полувоенных организаций реанимировать все то, что было у них раньше в оборонной сфере. Тем более, что сделать им это было, в принципе, не сложно, потому что, по существу, в отличие от нашего государства, вся инфраструктура военно-оборонного комплекса у них сохранилась в прекрасном состоянии. Она не была разрушена. И дело нужно было только развивать, чтобы никто не мешал.


И вот тут как раз, на мой взгляд, Советский Союз выступил в роли того громоотвода, который очень хорошо срабатывал. Дело ведь не только в том, что были огромные территории. Для того, чтобы создавать свою военную машину, территории хватало бы и в Германии. Но Советский Союз представлял в ту пору своеобразную оффшорную зону, куда можно было заталкивать все, что угодно, и все это было, в принципе, неподконтрольно. Вот, что самое главное. Все это было неподконтрольно потому, что, простите за это вульгарное словечко, крыша – но крышей для Германии выступало наше государство, которое давало возможность ставить эксперименты в военно-научной сфере, и было немало совместных проектов и в области танкостроения, и в области самолетостроения и в других областях, включая даже и опыт в сфере химического производства, что было очень ценно, но все это было настолько засекречено, что о многом мы до сих пор не знаем, и я подозреваю, что о многом и не узнаем потому, что мне не раз приходилось в архивах встречать сведения о том, что те документы, которые было бы очень любопытно посмотреть, попросту уничтожены.



Иван Толстой: Сергей Николаевич, то, что вы сейчас сказали о сотрудничестве в области танкостроения и химических экспериментов, - это какие годы?



Сергей Полторак: Это конец 20-х годов. Собственно, даже и начало 30-х годов.



Иван Толстой: Принято считать, что после 33 года сотрудничество прекратилось. Так ли это, и что говорят архивные документы?



Юлия Кантор: Действительно, это тоже один из распространенных мифов, что после прихода Гитлера к власти в 33 году советско-германские отношения, особенно в военной сфере, закончились. Ничего подобного. Я чуть-чуть, для того, чтобы ответить на этот вопрос, вернусь назад, к функционированию военных школ на территории Советского Союза. Это авиашкола в Липецке, Казани. В Казани была танковая школа, действительно подготовившая огромные по количеству выпуски, подготовив как советских, так и немецких танкистов, и, кстати, костяк уже гитлеровских люфтваффе составили именно выпускники липецкой советской авиашколы.


Что касается используемых уже после прихода Гитлера к власти во Второй мировой войне соответственно химических веществ, отравляющих веществ, то основа этого вида вооружений тоже была заложена на советской территории в сверхзасекреченном объекте под названием Кама. Так что в этом смысле можно сказать, что, несмотря на то, что в значительной степени практически военные контакты исчерпали себя к 1931 и 1932 году и, кстати, мне приходилось видеть внутреннюю переписку советского военного руководства, в частности, Ворошилова и Сталина на эту тему, и Ворошилова с представителями Наркомата иностранных дел о том, что необходимо заставить немцев как можно более выгодно для нас закрыть наши три военных объекта, о которых я говорила, и перейти к каким-либо новым проектам. В 33-м году, после прихода Гитлера к власти, состоялось совещание Политбюро, на котором обсуждалась и ситуация в Германии, и возможность продолжения военно-политических контактов. И, должна сказать, что последняя группа советских военных съездила на стажировку летом 33 года, так что контакты были еще инерционно продолжены, а после этого они сместились в сферу собственно военно-промышленную и технологическую. Постоянно шел обмен специалистами. Инженерами, химиками. В том числе и специалистами в гражданской промышленности. И контакты продвигались уже не на полях, не на учебных полигонах. А на фабриках и заводах.


Кроме того, сталинскому руководству совершенно не претила ситуация в Германии - приход к власти коричневых. Более того, была официально сформулирована позиция советского государства, которая гласила, что так как приход в Италии к власти Муссолини никак не мешает поддерживать с этой страной вполне лояльные взаимоотношения, так и с гитлеровской Германией можно вполне контактировать. Это ситуация уже 35 года. И в качестве примера могу привести такой. Когда Тухачевский, который к 35 году уже стал маршалом, по заданию партийного руководства написал программную статью «Военные планы Германии», то правку к этой статье вносил лично Сталин и вот это название изначально звучало так: «Военные планы Гитлера». Но вся персонификация Сталиным, я просто видела в архиве личную правку Сталина на черновике этой статьи, вся персонификация и все наиболее острые углы были сняты. И отношения вплоть до 37 года, я даже не могу сказать, что они были константны. Они просто развивались. С 37 года. После нашего Дела военных ситуация несколько осложнилась именно потому что во многом изменилась и ситуация внутри Советского Союза и внутри собственно военной среды, которая была фактически деморализована не только расстрелом 12 июня группы военачальников, но и последовавшими за этим массовыми репрессиями в военной сфере.



Иван Толстой: Юля, вы в начале нашей программы, касаясь дела военных, оборонили такую фразу, что поначалу немецкого следа в деле военных не было. Но тогда почему, спрашивается, вообще были арестованы эти военные? Значит, у Сталина была какая-то другая задача, другая цель, которую он преследовал, уничтожая этих выдающихся людей?



Юлия Кантор: Существует в советское время довольно активно озвучивавшаяся и публикуемая точка зрения, что Тухачевский, Якир, Уборевич, Примаков и другие военачальники были репрессированы из-за того, что ведомство Гейдриха, то есть Абвер и СД, сфабриковали некую фальшивку, основанную на частично подлинных документах эпохи, как в советское время говорили «неких военных контактов» и командировок советских военных в Германию, частично просто с подделкой подписей и почерков этих советских военных начальников, и забросил эту фальшивку в Советский Союз через Бенеша, то есть, через Чехословакию. Так вот, я работала в немецких архивах, в частности, в немецком военном архиве в Баварии, в архиве Министерства иностранных дел и в нескольких других немецких архивах с тем, чтобы проверить эту версию. Я должна сказать что, во-первых, никаких документов, свидетельствующих о реальной публикации этой фальшивки, не выявлено. Более того, если эта фальшивка и могла быть передана в руки НКВД или через наш МИД, то могло это произойти, о чем свидетельствуют мемуары Шеленбурга, лишь весной или в начале мая 1937 года, что, в принципе, уже не имело никакого смысла, поскольку значительная часть этих военачальников была арестована гораздо раньше, Примаков вообще был арестован в 36 году, да и Путна, советский военный атташе в Великобритании, тоже был арестован гораздо раньше, чем эта фальшивка даже теоретически могла попасть на территорию Советского Союза. Более того, в один день с Уборевичем был арестован Тухачевский, это произошло в Куйбышеве, куда его фактически уже сослали, лишив поста заместителя Наркома обороны, и где его адресовали по прибытии в Куйбышев, фактически просто шла аккуратная, внятно сфабрикованная кампания, о чем свидетельствуют и материалы дела военных, которые я изучала на Лубянке. Это огромное количество толстенных томов, каждый из которых продублирован в трех экземплярах. Я потом объясню, для чего это было сделано. Так вот, там совершенно ясно из показаний, в том числе следователей, которые вели это дело, что была поставлена задача, задача была поставлена Ежовым, которых находился в непосредственной контакте со Сталиным, развернуть массовую картину шпионажа и массовую картину троцкистского заговора в военной среде. Показания выбивались в буквальном смысле из подсудимых. И впервые имя Тухачевского и еще нескольких человек прозвучало при допросах 36 года одного из военачальников, давным-давно ушедших в отставку, - некоего Медведева, который на момент ареста уже долгое время работал просто на какой-то из советских строек, и за эту ниточку фамилий уцепились и стали раскручивать масштабный процесс.


Скажу также еще, что именно те следователи НКВД, которые, например, Летлевский, который занимался допросами Тухачевского, Уборевича и остальных, в 20-х годах непосредственно по линии НКВД курировали все контакты и все поездки советских военспецов в Германии. И уж они-то как раз отлично знали, что никакого шпионажа, кроме реальный действительных военных публичных деловых контактов, выполняемых по заданию партии и правительства, у этих военных не было. А если бы они знали, что такие контакты были, что же они молчали 15 с лишним лет?


Скажу также, что опять же картина участия Германии, шпионажа в пользу Германии появляется уже тогда, когда, я уж не говорю о том, что никаких вещественных доказательств, никаких показаний свидетелей в деле нет, есть только так называемые собственноручные показания, так называемые, потому что многие написаны под диктовку, либо с вдиктованными фрагментами, либо после, либо во время пыток, что показала графологическая экспертиза, которую по моей просьбе делали в криминалистическом центре петербургского ГУВД.


Немецкий след возникает в деле военных уже на последних его этапах, причем в констатирующем порядке. Вы контактировали с такими то представителями? (Перечисляются фамилии). Да, контактировали. Естественно, поскольку это было профессиональным долгом этих военных. И это признание является причиной для последующего обвинения в шпионаже. Никаких доказательств даже в Деле военных нет. Что касается количества томов и дублирования каждого из них в трех экземплярах, я упомянула, что первый экземпляр – это, так сказать, протокол допроса и его стенограмма, видимо сделанная по ходу допроса. Второй экземпляр предназначался для куратора сверху, то есть Ежова. И третий для Сталина. Каждый из них соответственным образом правился.



Сергей Полторак: Я хотел добавить к тому, о чем говорила Юля. Мне представляется, что в событиях1937 года не следует искать только германский след. Дело в том что корни этих событий, на мой взгляд, зарыты гораздо глубже. И вот тут как раз мне хотелось, чтобы мы преодолели стереотипы мышления и нашего представления о том, что было. Мы забываем о том, что события уже упоминавшегося сегодня 1920-го года, то есть события советско-польской войны, имели для Сталина лично и для его окружения очень большое значение. Я напомню, что 20-й год лично для Сталина был годом большой печали, потому что он был обвинен тогда во всех смертных грехах, его на уровне Политбюро ЦК большевистской партии винили в том, что войска Красной Армии не сумели захватить Львов, да и в том, что не удалось захватить Варшаву тоже во многом винили Сталина, потому что он был вторым человеком, а в чем-то и первым человеком на Юго-западном фронте.


Напомню, что Юго-западным фронтом во время войны с Польшей командовал Егоров, а Сталин был у него членом реввоенсовета. То в чем-то второй человек, а в чем-то даже и первый. И напомню также, что командующим Западным фронтом был Михаил Николаевич Тухачевский. И если мы с вами постараемся проследить динамику тех репрессий, которые были по отношению к военным, то мы увидим очень занятную картину. В первую очередь пострадали те, кто в 1920 году воевал именно на Западном фронте, а те, кто воевал на Юго-западном, - это уже были жертвы второй волны. Так что тут нужно понимать, что в значительной мере это было еще и сведением счетов Сталина и его единомышленников с теми, кто ему когда-то поднасолил.


Но давайте не будем все сваливать на Сталина. Сталин Сталиным, но каким бы он всемогущим или всесильным не был, технически даже невозможно было бы все это организовать. Будем помнить, что те люди в погонах и не только в погонах, которые жили тогда в советской стране и занимали высокие посты, они тоже постоянно находились в состоянии непрерывной борьбы между собой. И поэтому, условно говоря, западники и юго-западники в армии, они постоянно помнили о том, что они из разных лагерей, хотя и из одной армии и постоянно боролись между собой, кого-то закладывали, кого-то предавали. Кого-то подсиживали. Это был процесс, который тоже не следует забывать. И на событиях 37 и 38 года это тоже очень заметно сказалось.



Иван Толстой: Есть ли в делах подследственных признаки их сопротивления происходящему зловещему фарсу?



Юлия Кантор: Вы знаете, очень трудно говорить о признаках сопротивления, читая дела, на страницах которых кровь. Опять же о том, что темные ржавые пятна на этих страницах это кровь, это данные судебно-медицинской экспертизы. Поэтому это не красное словцо, а действительно, правда. Что касается сопротивления, я могу вам сказать, что в допросах или в собственноручных показаниях, например, Фельдмана мне приходилось читать такие строки. Это записка, обращенная к следователю Ушакову. «Начало и концовку я написал по собственному усмотрению. Если что-то не так, нетрудно вызвать меня, и я перепишу». Но это уже на поздних этапах следствия. То есть, люди уже были доведены до последней черты, уже даже когда не могли вуалировать специфику получения собственноручных показаний.


Что касается Тухачевского, то там ситуация такая. Поскольку его арестовали одним из последних, несколько первых дней никаких документов в деле о военно-фашистском заговоре в РККА никаких допросов и собственноручных показаний нет. Потом появляются записки Тухачевского о том, что его обвиняют в разных военных грехах, и он просит предъявить ему еще «парочку подтверждений». Он пытается иронизировать, но ему довольно быстро объясняют, что шутки здесь неуместны. А потом, об этом есть документы связанные с его записками с просьбой принести какие-то лекарства, потому, что боли в позвоночнике, боли в почках, понятно какого происхождения. После этого он начинает что-то подписывать. Так вот Тухачевского спрашивают, почему его показания на очной ставке резко различаются от показаний Корка, который был арестован раньше, чем Тухачевский. И Тухачевский говорит: «Он был арестован раньше, у него было больше времени вспомнить». И вот только по таким недомолвкам становится ясно, как выстраивалась картина. Еще могу сказать, что фигуранты Дела военных пытались не называть никого, то есть не впутывать никого кроме тех, кто уже был завялен, вдиктован, и так далее. То есть, они сразу понимали, что от них пытаются добиться все большего количества фамилий самых разнообразных участников «заговора».


Надо сказать, что в этих списках был и Буденный, тучи над которым очень активно сгущались, и после арестов второй волны – это Блюхер, Егоров, который командовал Юго-западным фронтом и тоже был расстрелян, несмотря на верноподданнические позиции в отношении Сталина и в 20-е годы и в 30-е. Блюхера не расстреляли, потому что он умер во время следствия от избиений. О чем есть показания. Уже более поздние. Тюремного врача. Так вот, сопротивления как такового не было, если опять же не такой пример. Тухачевский в течение суток, это видно по датам на документах, написал почти 40 страниц документа, совершенно очевидно, что он адресован Сталину, хотя там нет указания кому. На Лубянке этот документ тогда был озаглавлен План поражения. Там Тухачевский как раз говорит об опасности, исходящей от Германии, о необходимости военного противостояния угрозе, надвигающейся с Запада, и даже рисует, у него есть рукописные карты возможного движения войск к Ленинграду через Финляндию и по другим направлениям через Белоруссию и Западную Украину (тогда часть Польши). В значительной степени эти его предположения подтвердились и в 39 и в 41 году. Этот документ лежал с 37 года по сегодняшнее время, я публиковала его уже целиком в нашей открытой печати, оказался невостребованным. Хотя Сталину ежедневно Ежов докладывал с текстами в руках о положении дел. Что касается замечания Сергея Николаевича о том, что один Сталин ничего был сделать не мог, и это тема о том, а была ли в Советском Союзе военная интеллектуальная оппозиция, и можно ли считать Тухачевского советским Штауфенбергом, то есть полковником Штауфенбергом, полковником гитлеровской армии, Вермахта который организовал военную оппозицию и покушение на Гитлера в 44 году.



Иван Толстой: И что, можно?



Юлия Кантор: Думаю, что нет. Потому что, прежде всего, к 37 году ситуация в стране была уже такой что никакую оппозицию реально создать было невозможно, все было просто пронизано НКВД и, во-вторых, конечно, разговоры внутри разных военных группировок на военную доктрину, на ситуацию в стране, даже на итоги сталинской коллективизации конечно были. И недовольство Ворошиловым и ядром верным Сталину руководства Наркомата обороны тоже было. Но не было, во-первых, единства мнений, а, кроме того, не было и желания что-то кардинально менять в стране, кроме желания ограничить безудержную власть одного человека. Люди были, действительно, большевиками по убеждениям, и, соответственно, сторонниками тоталитарной системы.



Иван Толстой: Юлия, есть у вас персональное объяснение историка, имевшего доступ к таким богатым документам, того, почему Сталин самоубийственно не реагировал на донесения о готовящейся войне со стороны Германии?



Юлия Кантор: Есть. Мне было очень интересно и трагично сопоставлять документы немецкого и советского МИДов 39-41 гг. Сталин действительно в какой-то момент понял – как он сам и признался на одном из заседаний Политбюро 38-го года, когда ему представили убийственную картину репрессий внутри армии, и картину психологического состояния, - Сталин сказал: «Да, вы несколько перестарались». К 39-му года, он понял, что лучше было бы, если Гитлер смотрел не на Восток, а на Запад, поэтому лучше бы с ним сдружиться, потому что Советская армия была во многих отношениях в состоянии стагнации, а ведь следом за военными были арестованы физики, химики, инженеры, которые занимались разработкой и конструированием военной техники – например, Туполев, Королев, и т. д. Все они прошли через НКВД. Соответственно, были заморожены все военные исследования. Руководя подписанием пакта Молотова-Риббентропа в 39-м году, Сталин думал и об этом. Опять же, Сергей Николаевич упомянул Польшу. И здесь сыграла свою роль польская карта. Не случайно после подписания пакта Молотов сказал: «Наконец-то с карты исчезло уродливое образование под названием Польша».


Так вот, Сталин считал, что ему удалось наладить дружественный контакт с Гитлером. Поэтому пакт назывался «О дружбе и ненападении» а не просто «О ненападении». Он понимал, что ему после чисток 37-го и 38-го годов не восстановить в нужные сроки армию, тем более учитывая, какими гигантскими шагами идет в этом смысле Вермахт. 39-й год показал все захватнические планы Гитлера во всей их реализации, потому что агрессор захватывал одну страну за другой. И Сталин понимал, что рано или поздно они встретятся, и не на параде в Бресте, а совсем в другой ситуации, что и случилось 22-го июня. Однако, даже по переписке – мне попалась даже в МИДе письмо Берии Сталину - Берия настаивает на отзыве советского посла в Берлине Деканозова, который, как пишет Берия, «бомбардирует меня дезинформацией о том, что война начнется завтра». Эта записка Берии датируется 21-м июня 41-го года.



Иван Толстой: Последний вопрос нашей программы. Если бы 70 лет назад не были расстреляны фигуранты по Делу военных, Вторая мировая война была бы отложена?



Юлия Кантор: Я, как историк, не могу отвечать на вопросы в сослагательном наклонении, потому что история такого наклонения не знает. Можно просто попробовать обратиться к фактам. Если мы говорим о 37-м годе, то нужно вернуться и к 33-му, и к 21-му, и к 17-му, поэтому если бы не было 17-го, то много чего могло бы и не быть, не только в России, но и в Германии. Сергей Николаевич уже упомянул, что чистки начались пятью годами раньше, и большевики были в этом смысле логичны: ведь когда они призывали военных спецов (сначала добровольно, а потом принудительно) на службу, в уставе Григория Зиновьева было сказано: «Сначала мы их используем, а потом выбросим, как выжатый лимон», что и произошло. Я упомяну, что реальной опасности сталинской власти в 37-м году не было. Были сталинские опасения, что и ведет к моему ответу. Если бы не была уничтожена военная вертикаль, если бы не были заморожены проекты применения в военной сфере, то ситуация с советским ВПК к 39-му, и тем более к 41-му году была бы совершенно другой. Поскольку пострадали – от расстрела до ссылки или просто увольнения – военные в должности от маршалов до низших чинов, то просто не прервалась бы связь времен. Некому стало учить, а тем, кому предстояло учиться, было трудно доверять тем, кто еще вчера был у власти, а сегодня расстрелян, и соответственно, трудно доверять следующему, кто пришел, потому что нет уверенности, что завтра он останется на своем военно-преподавательском посту. Ротация кадров в течение двух лет была многократной - и преподавательских кадров, и замполитов, и всех, не говоря уже о более 42 тысячах репрессированных – и это только советские официальные данные. Так что, в этом смысле говорить о подготовленности Советского Союза к войне достаточно трудно. Другой вопрос, что пактом Молотова-Риббентропа война была оттянута на известное время от советских границ.


В то же время, Сталин не воспользовался возможностью, предоставленной временем. Советский Союз всячески блокировал директивы Коминтерна и требовал не сопротивляться гитлеровским войскам. Было сказано, что не только бессмысленно, но и преступно вести борьбу против гитлеризма.



Материалы по теме

XS
SM
MD
LG