Александр Генис: Через несколько дней президенты России и Америки встретятся в фамильной резиденции Бушей в Кененбанкпорте. Я бывал в этом прохладном прибрежном курорте Новой Англии, где море вырезало из побережья фьорды, напоминающие Норвегию. Здесь же водятся самые вкусные омары в мире. Уверен, что о них не забудут во время обеда, другой вопрос – будет ли он дружественным? Трения между двумя державами достигли такого тревожного уровня, что многие говорят о перспективе новой Холодной войны. По замыслу политиков летняя встреча в домашней обстановке должна разрядить обстановку. Но далеко не все одобряют приватную дипломатию. Один из самых влиятельных критиков нынешнего курса Белого Дома, знаменитый Збигнев Бжезинский сказал:

Диктор : Резкое похолодание в отношениях Америке и России напрямую связано с тем, что Буш всячески подчеркивает приоритет личных связей взамен стратегических отношений.

Александр Генис: Ему вторит другой критик Путина Гарри Каспаров:

Диктор: Напрасно Буш надеется достичь успеха в частных дискуссиях. Прошлое Путина в КГБ, где он привык к атмосфере секретности, дает ему преимущество: все, что происходит за закрытыми дверьми, идет ему на пользу.

Александр Генис: Как бы там ни было, встреча двух президентов в штате Мэн новь привлекает внимание американцев к стране, которую им так трудно понять и которую им – и всем остальным - так трудно объяснить. Решая, хотя бы отчасти – эту задачу, один из самых интересных журналов Америки «Харперс» предложил своим подписчикам огромную статью (она тянет на брошюру) историка Пэрри Андерсона. Она называется «Такие же капиталисты, как вы...» и посвящена России, преимущественно – последним пятнадцати годам властвования Ельцина, а затем Путина. Я попросил Владимира Гандельсмана познакомить наших слушателей с материалом, позволяющим понять, какой видит современную Россию Запад.

Владимир Гандельсман: Не знаю, Саша, как Вы, но я очень люблю сразу заглянуть в конец статьи. Как писала другая Анна - Анна Ахматова: «А в книгах я последнюю страницу всегда любила больше всех других...»

Александр Генис: ... и что же Вас там заинтересовало?

Владимир Гандельсман: Я обнаружил, быть может, самую цитируемую пушкинскую фразу, а точнее ремарку из «Бориса Годунова»: «Народ безмолвствует».

Александр Генис: Вообще-то фраза такова, что, учитывая тему эссе Пэрри Андерсона, остальной текст можно уже и не читать.

Владимир Гандельсман: Нет, кое-что занятное там есть, хотя удивить чем-то новым, говоря о Ельцине-Путине и России, довольно трудно. Но последняя фраза – как бы обратный камертон, нам ясно, в каком направлении будет происходить движение, а потому становится проще оценить целиком всю композицию, не перечитывая эссе дважды. Скажем, финальная отсылка к «Борису Годунову» и смерть Анны Политковской, с которой начинается эссе, невольно напоминают о том, как Годунов пришел к власти: убив царевича Димитрия. Здесь нет прямых ассоциаций, но некоторый замысел автора улавливается...

Александр Генис : Конечно. Мы помним не только убийство Политковской, но и множество других до сих пор не раскрытых убийств. И обострение ситуации связано с тем, что второй срок российского президента подходит к концу, - то есть с догадками: кому это надо, кто за этим стоит, будет ли Путин верен букве Конституции и уйдет или останется, чем все это кончится...

Владимир Гандельсман:

Чем кончится?.. Вы не поверите, Саша, но я знаю «Бориса Годунова» наизусть. Цитирую:

Чем кончится? Узнать не мудрено:

Народ еще повоет да поплачет,

Борис еще поморщится немного,

Что пьяница пред чаркою вина,

И наконец по милости своей

Принять венец смиренно согласится;

А там – а там он будет нами править

По-прежнему.

Александр Генис: Я Вам, Володя, подыграю. Там есть и такие слова:

Что ежели правитель в самом деле

Державными заботами наскучил?

Владимир Гандельсман:

С точки зрения Андерсона Путин, конечно, останется у власти, и не важно, останется ли он при этом президентом или нет. Что касается преступлений в России, то на государственном уровне они трактуются как заговор антиправительственных сил, направленных на дестабилизацию обстановки. Путин высказался в том смысле, что Политковская не та персона, чтобы представлять такой «смертельный» интерес. Примерно то же было сказано и о Литвиненко. Андерсон пишет:

Диктор: «Соблазнительно было бы увидеть в этом обычное высокомерие власти. Не только российское правительство не признает своих преступлений. Но есть и нечто, что Путина отличает. Он – наиболее популярный национальный лидер из живущих ныне. Его рейтинг – 70% - не сравним ни с каким другим: у Ширака – 38%, у Буша – 36%, у Блэра – 30%.»

Александр Генис: Действительно, о чем должен НЕ безмолвствовать народ в этой ситуации? Только о том, чтобы такой президент был всегда.

Владимир Гандельсман: Этот рейтинг не удивляет господина Андерсона. Он просто задается вопросом – откуда это? Ну, повезло с взлетевшими ценами на нефть, а отсюда и уровень жизни, который, сравнительно с ельцинскими временами, вырос, Путин утихомирил Кавказ (так, как он понимает слово «утихомирил»), Россия выплатила внешние долги. Но дело, конечно, в уровне жизни. Я прочитал на интернете, в ЖЖ, следующее (приведем дословную цитату):

Диктор: «Пример подруги моей жены. Учительница в поселковой музыкальной школе. В 1996 году её не волновала сумма зарплаты, а волновало - выплатят ли её вообще, и когда произойдет это знаменательное событие. Денег не было полгода. В 2006 году она, работая там же и в той же должности, на полученные вовремя отпускные впервые в жизни съездила за границу - паром в Финляндию и Швецию. Еще есть глупые вопросы на тему - а почему так любят Путина?»

Александр Генис : Понятно. Но дело, конечно, не только в уровне жизни. Есть такое полумистическое понятие как харизма, и без нее взаимной любви у властителя с народом не бывает.

Владимир Гандельсман: Это интересный вопрос, который затронут нашим профессором. С западной точки зрения у Путина никакой такой харизмы нет. «Гладкий, холодный и бесцветный», - так пишет эссеист. Интересно и то, что именно с приходом к власти, по мнению Андерсона, у Путина появились две вещи. Первое – строгость и жесткость в обращении, некая безжалостная решимость, авторитарность. Исторически, в России это восхищает людей больше, чем пугает. Тень КГБ, которая не способствовала укреплению имиджа, он превратил в ореол строгой дисциплины. Мачо, дзю-до, пару крутых слэнговых словечек (вроде «мочить в сортире») – и дело сделано. Причем женщинам это нравится даже больше, чем мужикам.

Другая, менее очевидная составляющая его холодного магнетизма, – культурность. Его владение языком (и даже двумя). И это – контраст по отношению к предшественникам. Только Ленин говорил на русском. Остальные – либо с акцентом, либо на варварском. Речь Путина – ясная, грамматически правильная и пр. – просто музыка для слушателей. Так что вторая составляющая – интеллектуальная. Мне кажется, что здесь автор статьи довольно точен. Сочетание блатного и интеллектуального было, например, во всенародном любимце Высоцком, хотя, конечно, это фигуры по масштабу не сравнимые...

Александр Генис: А Ельцин? Каким боком он присутствует в этом анализе?

Владимир Гандельсман: А тем боком, что путинский режим не многим отличается от ельцинского. Точнее, что он многое унаследовал. Это звучит сегодня неожиданно, - ведь после смерти Ельцина мы услышали столько добрых слов в его адрес со стороны опальной интеллигенции, и именно в сравнении с сегодняшним правлением. Но стоит помнить, что о нынешней России пишет западный человек, то есть – человек Закона. А все мыслимые и немыслимые нарушения закона сопутствовали правлению Ельцина. Западная пресса волнуется по поводу уничтожения независимых СМИ, нейтрализации парламента, урезания политических свобод. Эта реальность, однако, была и при Ельцине. Корни беззакония – там. Путин не расстреливал парламент. Была манипуляция прессой и телевидением, когда олигархи управляли перевыборами Ельцина. Был разросшийся бюрократический аппарат, к концу правления увеличившийся вдвое. И не только это. Чины армейские и госбезопасности пришли во власть, и если на высших постах их было 5% во времена Горбачева, то при Ельцине – 47%. Вот этот сумбур был оставлен Путину в наследство, - и он его приструнил и упорядочил.

Александр Генис: Это – только часть правды. Другая в том, что была эта самая опальная интеллигенция, эта группа, которая помогла Ельцину прийти к власти и полагавшая, что наконец-то наступит долгожданная демократия и свобода в России. Окружение Ельцина в начале 90-х сыграло решающую роль в доведении демократической законности его правления до конца. Никогда со времени 1917 года интеллектуалы не были столь значительно представлены в управлении государством.

Владимир Гандельсман: Все хорошо, но Андерсон задается вопросом: что же стало с интеллигенцией через 15 лет? И отвечает: говоря экономическим языком, они пали жертвой собственных установлений по достижению свободы.

При советской системе академии и университеты были финансируемы государством - издательства, киностудии, оркестры... – и многое другое. Это давалось ценой цензуры и прочих дел. Однако идеологический контроль давал жизнь и оппозиции, которую испокон веков представляла в России интеллигенция. Этот мир рухнул с приходом рыночной либерализации.

Бюджет высшего образования, например, составил 1/12 часть того, что было при советской власти. Пресса, которая бушевала в первые годы перестройки, утратила свое влияние из-за роста цен на бумагу и исчезновения читательского интереса к общественным делам.

Все это было деморализующим фактором для интеллигенции, но это было и тем, что меняло будущее. Впервые деньги стали главным арбитром интеллектуальной ценности. Быть бедным теперь значило пребывать в провале и неспособности конкурировать. В этих условиях, когда общечеловеческие ценности, сплочавшие интеллектуалов, стала разъедать коррозия, слабела и та исключительная роль, на которую всегда претендовала интеллигенция. Теперь интеллектуал - это тот, кто сам по себе, индивидуалист, а не «общественник». Такое разобщение имеет длинную историю, но события 1991 года – это то, что либералы сделали сами, своими руками.

Александр Генис: Значит ли это – по Пэрри Андерсону - что дело интеллектуалов проиграно?

Владимир Гандельсман: Да, думаю, да. Но мы начали с Бориса Годунова, давайте воспользуемся еще одной цитатой в связи с интеллигенцией. Таких, как Анна Политковская, единицы. За остальных пусть скажет Шуйский, который не собирается раскрывать преступление Бориса. Почему? Он говорит вполне резонно (а мы вспоминаем сегодняшний читинский СИЗО):

...а там меня ж сослали б в заточенье,

да в добрый час, как дядю моего,

в глухой тюрьме тихонько б задавили...

Я сам не трус, но также не глупец

И в петлю лезть не соглашуся даром.

Александр Генис: Что же, по мнению Андерсона, ждет Россию в ближайшее время?

Владимир Гандельсман : Он приводит в качестве примера книгу Сорокина «День опричника», где писатель описывает Россию 2027 года как монархию, окружившую себя Великой стеной, в которой правит реинкарнированный Иван Грозный со своими головорезами, и все это под эгидой Китая, от которого зависит экономика и чей язык перенимают царские палачи.

Александр Генис: Да, уж, невеселая картина. Сорокин, кстати, недавно был в Нью-Йорке, где вышла его первая в Америке книга. Я его спросил, верит ли он в предсказанное будущее. Он только рукой махнул.

Владимир Гандельсман: Интересно, что, говоря о будущем, Пэрри Андерсон отмечает как наиболее существенное - изменения в геополитической системе. Россия находится между все расширяющимся Евросоюзом и мощнеющим Китаем.

При этом немногие русские понимают, в каком переплете Россия. Обратившись на Запад, та элита, которая почувствовала, что она способна присоединиться к Европе, обнаруживает европейский континентальный союз, в котором она – лишь одна из сил, и совсем не самая великая, как и в 19-м веке. К тому же, Россия в этот самый союз, по сути, и не включена. На Востоке – гигант по имени Китай, затмевающий Россию экономически. Единственная козырная карта России – энергетическая, но едва ли она компенсирует дисбаланс.

И тут, пишет Андерсен, есть два фактора, которые могут повлиять на традиционное самосознание России. С одной стороны – расизм, который укоренен и который считает белую расу выше желтой. Привычка рассматривать себя как цивилизованный народ в сравнении с Китаем не позволяет здраво отнестись к тому, что Китай становится мощной державой, превосходящей Россию. Национальная гордость потенциально поколеблена. Еще хуже с Западом. Провозглашенное Екатериной Великой «Россия – европейская страна» сегодня не очевидно. И это не очевидно как для иностранцев, так и для русских. Но элита смотрит всегда на Запад, не на Восток. И это укоренено, и в посткоммунистический период провозглашалось не раз – Россия в доме Европы. На государственном уровне это не получается. Никак не стать Европой, не принимают.

И тут - с чем я согласен - большая несправедливость. Россия дала европейской культуре больше, чем любая из вновь присоединившихся к Евросоюзу стран. Российский народ претерпел несравненно больше, чем кто-либо еще в 20-м веке, - немногие народы прошли сквозь такие испытания.

И, заканчивая свое эссе, Андерсон цитирует Пушкина, добавляя от себя вопросительный знак. Он вопрошает: «Может быть, это и есть причина политической апатии людей? И, может быть, потому народ безмолвствует?»

Александр Генис: В сегодняшнем выпуске «Книжного обозрения» Марина Ефимова познакомит нас с книгой, обещающей открыть тайну магнетического обаяния самого любимого Америкой голоса. Этой непростой задаче – растолковать успех - посвящен сборник эссе «Фрэнк Синтара: человек, музыка, легенда».

“FRANK SINATRA: The Man, the Music, the Legend”

by Jeanne Fuchs and Ruth Prigozy (editors).

Сборник эссе «ФРЭНК СИНАТРА: человек, музыка, легенда».

Под редакцией Джин Фукс и Рут Пригози.

Марина Ефимова: Фрэнка Синатру можно сравнить с лыжником-слаломистом на олимпийской дистанции. Вот он идет первым, потом посреди дистанции падает (так, что кажется, ему никогда не встать), его обгоняют все соперники, но незадолго до финиша он возникает из облака снежной пыли и под восторженные вопли болельщиков приходит первым.

В первый раз его слава пришла с войной, в начале 40-х годов. С началом Большой войны гром «Больших оркестров» предыдущего десятилетия уже не соответствовал настроению американской публики, которой хотелось тепла, интимности и печали. А Синатра не пел (в принятом смысле этого слова), а напевал, и его нежный, текучий голос, дар романтической проникновенности, грустная искренность, мальчишеская угловатость и голубые глаза покорили слушателей тревожного и печального военного времени. Синатру обожали женщины и солдаты.

Фрэнк Синатра был кумиром публики целое десятилетие, но на рубеже 50-х сломался. Критики и историки поп-музыки приводят много причин, но, вообще говоря, хватило бы каждой из них. Например, он потерял голос. Это случилось вскоре после его женитьбы в 1951 году на актрисе Аве Гарднер (событие в его жизни, которое само по себе было сравнимо разве что с землетрясением). Кроме того, похоже, что слава и деньги вскружили голову молодому человеку из Хобокена - бедного итальянского городка под Нью-Йорком. Кроме того, изменились после войны музыкальные вкусы массового слушателя.

Так или иначе, Фрэнк Синатра на три-четыре года практически исчез из американской поп-культуры. О его «возвращении на дистанцию» – рецензент сборника Бенджамэн Шворц:

Диктор: «Вдруг, в 53-м году, Синатра снимается в замечательном фильме «Отсюда в вечность» в качестве драматического актера и получает «Оскара», хотя соревноваться ему приходится с такими звездами, как Берт Ланкастер и Монтгомери Клифт. В том же году, после лечения, он снова обретает голос, но не тот, который сделал его знаменитым - ему уже никогда не удастся восстановить неповторимых качеств его музыкального тона и поэтической интонации 40-х годов. Но он добивается гораздо большего. С помощью великого аранжировщика Нельсона Риддла, Синатра меняет свою музыкальную личность. Он делает упор на богатстве интонаций зрелого человека, на ритмическом разнообразии, на более разговорных и интимных текстах. После опыта бурной и несчастливой любви он поет свои баллады с горечью, прямотой, но и, так сказать, со скупой мужской слезой. 16 альбомов, последовавших за его музыкальным возрождением, стали не только его собственным величайшим достижением, но они изменили вкус американской публики».

Марина Ефимова: К сожалению! - на мой взгляд.

Однако поклонники «раннего Синатры», вроде меня, остаются в явном меньшинстве. Известный критик Риддл писал о новом музыкальном этапе Фрэнка Синатры:

Диктор: «Ава Гарднер научила Синатру петь мучительные песни. В середине жизни в нем проявилась возбуждающая смесь печали и энергии. В таких песнях, как «Ночь и день», «День приходит и уходит», «Старая дьяволица луна» и особенно в балладе «Я чувствую тебя всей кожей» он совместил браваду и панику, экзальтацию и неуверенность».

Марина Ефимова: Критик Пит Хэммил назвал его «нежный суровый человек», и рецензент Бэн Шворц считает, что именно ЭТОТ, созданный Синатрой, образ стал «образцом мужественности для целого поколения американцев». Известный джазовый критик Гэри Годдинс писал о трансформации Синатры: «Важней всего то, что он стал ВЗРОСЛЫМ, который поёт для ВЗРОСЛЫХ».

На мой же вкус, в нем стало больше ПОЗЫ, чем настоящей взрослости. Но он, бесспорно, стал хорошим актером, и я не могу не согласиться со Шворцем, когда он пишет:

Диктор: «Синатра был сложным, противоречивым и, вероятно, опасным человеком. Его общение с убийцами, отношения с наркодельцами и с мафией, частые взрывы его убийственно яростного темперамента совмещались в нем с порывами щедрости, бескорыстного покровительства новым талантам и с неожиданной способностью к благородным порывам. Певец Сэмми Дэвис, который обязан Синатре успехом своей карьеры, сказал однажды: «При нынешней моде на приятность, открытость и добродушие, только два (очень разных) человека остались в стороне от стандарта “парнишки из соседнего дома“: Кэри Грант и Фрэнк Синатра».

Марина Ефимова: Волны новой музыки прокатились по Америке, толпы новых певцов прошли по ней - от рок-н-ролла до рэпа, от Элвиса Пресли и Битлз до Селин Дион и Бритни Спирс. Но никто не забыл певца по прозвищу « blue eyes » - Голубые Глаза. Со временем имя «Фрэнк Синатра» стало символом жанра.

Александр Генис: Когда Аллена Гинзберга спросили, какую культуру он считает самой успешной, поэт не задумываясь назвал австралийских аборигенов, которые на протяжении десятков тысяч лет жили в полной гармонией с окружающей средой. Рекорд, который нам и не снился.

Антропологи считают, что своей устойчивостью культура аборигенов обязана разумным отношением со временем. Охотники и собиратели, они не знали земледелия и животноводства. Поскольку аборигенам не приходилось ждать урожая или приплода, они не интересовались будущим. Аборигены жили сегодняшним днем в полном согласии с девизом Горация “сагре diem ”– «живи мгновением». Такая жизнь лишает смысла детальное планирование, расписание, пунктуальность. Австралийский антрополог Адольф Элкин писал:

Диктор: «Даже если в месте последней стоянки должна состояться встреча для совершения ритуала и торговли, абориген не будет спешить на нее как на назначенное мероприятие. Для него расписание не является решающим. Тот, кто приходит первым, ждет. В промежутке каждый занят своими обычными делами и заботами, поскольку неважно, где ими заниматься — здесь или там».

Александр Генис: По-моему, безразличие аборигенов к будущему достойно зависти. Это - “все равно где жить” - не хуже благородной максимы Марка Аврелия: “Всюду, где можно жить, можно жить хорошо”. И ведь правда: все существенное в жизни происходит либо везде, либо нигде

К несчастью, контакт с европейцами навсегда разрушил этот баланс. Об этом говорит принятый только что суровый закон, который строжайшем образом запретил продажу спиртного на северных территориях Австралии, где живут аборигены. Пока полицейские пытаются спасти аборигенов от язв прогресса, энтузиасты стараются восстановить туземную культуру Австралии настолько, насколько это еще возможно. Уникальный опыт такой художественной реконструкции – фильм «Десять каное». Поэтому, как только в Нью-Йорке открылся этот австралийский фильм, обещающий раскрыть внутренний мир аборигенов – таким, каким он был до прихода белых, мы поторопились в кинотеатр.

У микрофона – ведущий нашего «Кинообозрения» Андрей Загданский.

‘Ten canoes’ by Rolf de Heer

Андрей Загданский: «Десять каное», режиссера Рольфа Де Хира – первая, на сколько мне известно, картина, полностью снятая с австралийскими аборигенами и на их языке, точнее на нескольких языках, поскольку они разговаривают на нескольких местных наречиях, иногда не понимая друг друга и нуждаясь в переводчике. Эта моралистическая история, рассказанная одним ироничным закадровым рассказчиком, получила все возможные призы в Австралии и была отмечена специальным призом в Каннах.

Рассказчик : A long, long time ago, ten of us men went on the swamp.

Андрей Загданский: Действие картины развивается на нескольких, одинаково неспешных уровнях. Итак, в первом действии группа аборигенов (только мужчины, десять человек – как и название фильма - «Десять каное») отправляется на гусиную охоту, на собирание гусиных яиц. Но сначала надо снять кору с дерева, чтобы сделать каное. И вот во время этого процесса что делают мужчины? Естественно, разговаривают о женщинах. Они шутят, и выясняется, что один из молодых парней влюблен в младшую сестру своего старшего брата. И когда это обстоятельство выходит из подтекста в текст, старший брат останавливает младшего и говорит, «Знаешь, я тебе сейчас расскажу историю». И начинается история. Таким образом, у нас есть некое настоящее время, и некое прошлое время. Причем из истории понятно, что это далекое прошлое время, но внешне оно никак не отличается от настоящего времени, в котором разворачивается первое действие фильма.

Александр Генис: И для того, чтобы нам помочь, авторы фильма делают его то черно-белым, то цветным, и так мы понимаем, где мы находимся. Но сама аборигенская культура, показанная в картине, ничем не отличается. История продолжается, она не развивается. Она просто длится. Она всегда была одинаковой. Я думаю, в этом и есть главная суть фильма.

Андрей Загданский: Да, и эти люди присутствуют не там и здесь, а всегда.

Александр Генис: Как дождь идет всегда.

Андрей Загданский: Да, хотя существуют перепады. Всегда есть такое конструктивное подобие «Рукописи, найденной в Сарагосе»: одна история переходит в другую. Но в действительности это просто всегда. В этом «всегда» герои присутствуют как архетипы. Эти истории вечны: ревность, зависть, как темные силы овладевают хорошим человеком и он совершает убийство, и т. д. Другими словами, архетипы не так далеки от Шекспира.

Александр Генис: Или Гомера. Я лично вспоминал «Илиаду». Я думаю, что фильм про аборигенов был ближе к Гомеру, чем к нам, и Гомер бы его понял лучше, чем мы, потому что эти архетипические ситуации в своей простоте и идеальной, аскетической нарративной структуре показывают нам самое важное, самое главное. Нет ничего, никакой внешней культуры, которая отвлекает нас от внутреннего накала событий. Это, по-моему, делает фильм очень аутентичным.

Андрей Загданский: Я думаю, это делает фильм не только аутентичным, но и интересным для современной аудитории. Как мы видели в Нью-Йорке, был достаточно полный зал. И вместе с тем, это фильм о нас самих, только раздетых – и в прямом и в переносном смысле – до нашей сущности. Это мы не только без автомобилей и газет, телефона, интернета, но и без штанов и нижнего белья – только маленькая веревочка болтается, не столько прикрывая, сколько подчеркивая одно место у мужчины, и все! Больше ничего. И это, собственно, и есть все внешние атрибуты цивилизации. То есть, мы смотрим на них и думаем, какие они непохожие на нас, но в конце фильма мы понимаем, что рассказанная история – история о нас с вами.

Александр Генис : Д’Анунцио как-то сказал: «В любой крестьянской семье есть трагедия, как у Софокла», и действительно: эти десять человек, племя, семья, архаическая ячейка общества разыгрывает те же трагедии, что и в «Илиаде» или у Шекспира. Это библиотека архетипов, которая свидетельствует о том, что жизнь, в основе своей, никогда не меняется, и нужно очень мало культурных элементов, чтобы состоятся и принести нам катарсис, который он несомненно несет зрителям.

Андрей Загданский: Вы знаете, когда я смотрел картину, я думал еще вот о чем: что фильм сделан вполне в традициях знаменитого режиссера-документалиста Роберта Флаерти. Если вы помните, когда он сделал свой фильм в 1922 году – речь идет о «Нануке с севера» - это был практически документальный фильм, но он был постановочным, потому что все то, что было снято, герой изображал перед камерой. Так же была сделана его другая знаменитая картина «Карана». Фильм назывался документальным, но в действительности люди играли самих себя. Речь идет о небольшом острове на севере Ирландии. Они играли самих себя, и их реальная жизнь, реальные обстоятельства не так уж далеки от того, что Роберт Флаерти просил их сделать на экране. Фильм, о котором мы говорим – «Десять каное», - называется игровым, но по сути дела он тоже документальный, поскольку жизнь сегодняшних аборигенов достаточно далека от того, что мы видим на экране. Но их генетическое прошлое – то, как они себя помнят еще два поколения назад, собственно и есть, как они проживали свою жизнь.

Александр Генис: Интересно и то обстоятельство, что это отмечено в титрах. Автором сценария указаны режиссер-постановщик и то самое племя, легенды которого использовал автор картины для того, чтобы ее создать. То есть, в сущности – это коллективная память племени, созданная на экране, и я думаю, что в наше политкорректное время никто не скажет, что это эксплуатация благородных дикарей. Это – реинкарнация их истории.

Рассказчик : It’s not like your story – it’s my story. My story you’ve never seen before.

Александр Генис: На днях в Сан-Франциско прошло самое большое в мире соревнование роботов. 500 умных машин из 30 стран боролись (иногда - в прямом смысле слова) друг с другом – они играли в футбол, занимались гимнастикой, участвовали в автомобильных гонках. Эту уже традиционную встречу конструкторов называют Олимпийскими играми для роботов. Однако куда больший интерес, в том числе и скандальный, привлекает другое направление в спортивной роботехнике – киборги. В последнее время мы все чаще слышим о таких достижениях в изготовлении протезов, которые превращают инвалидов в сверхлюдей. К тому же, в погоне за рекордами спортсмены прибегают к так называемому техно-допингу, биомеханическим улучшениям: повышают остроту зрения лазерными операциями глаз, атлеты,заменяют мускулы другими, более крепкими, из другой части тела. Как все головокружительные успехи прогресса, «нашествие» киборгов ставит острые этические проблемы, которые корреспондент "Американского часа" Ирины Савиновой обсуждает с членом совета директоров Института этики и новых технологий в штате Коннектикут Джорджем Дворски.

Что вообще можно заменить в человеке, куда пришла наука, идя по этому пути? Как далеко она может пойти?

Джордж Дворски: Мы можем зайти действительно очень далеко. В будущем не будет такой части тела, которую нельзя было бы заменить искусственным компонентом. И именно к этому стремится кибернетика, это конечная цель создания киборга, кибернетического организма. Исторически мы всегда были вынуждены бороться с биологическими просчетами нашего создателя. Начнем с того, что нам пришлось изобрести одежду, такие приспособления, как обувь, очки, позднее –контактные линзы и ушные импланты. Даже прививки и искусственное сердце созданы, чтобы помочь ослабевшим составным частям нашего организма. Почему работы в этом направлении должны прекратиться? Конечно, их нужно продолжать. Наши протезы становятся все более усложненными: искусственная конечность теперь может управлять движениями кончиков пальцев руки, как настоящая. Что же до будущего – границ, где бы ученые остановились, не видно. Мы не только будем воссоздавать утерянные части тела или их биологические функции, но и будем их значительно улучшать. Как в фильме 70-х "Бионический человек". Врезка к нему гласила: "Мы сделали его быстрее, сильнее, лучше". Это - наш девиз. Мы считаем, что все, из чего состоит человек, может быть улучшено.

Александр Генис : Вы говорите, что пределов в улучшении биологии человека нет. А мозг? Можно в нем что-то улучшить или более того – создать очень умного человека?

Джордж Дворски : В улучшении работы мозга поистине есть огромные возможности: в улучшении его когнитивной способности. Простой пример: утром я выпил чашку кофе. В нем содержится кофеин, который обострил остроту восприятия окружающего моим мозгом. Без кофеина я бы не получил этого преимущества. Другой пример: есть таблетки, уменьшающие количество часов необходимого вам сна, доводя его до всего четырех часов. Эти оба примера демонстрируют, что можно улучшать работу нашего мозга медикаментозным путем. Но это нейро-фармакология, ее действия ограничены. Гораздо больше успеха можно достичь при помощи нейро-кибернетики. Уже созданы и тестированы искусственные нейроны. С их помощью мозговые процессы могут происходить в искусственной среде. Очень скоро вы увидите, что врачи, когда к ним приходит больной болезнью Альцгеймера или каким-то другим разрушающим работу мозга заболеванием, смогут им помочь. Синтетический нейрон будет играть ту же роль, что и протез. Другое дело, что искусственный нейрон не превосходит свой прототип, он создан по его подобию. Но вскоре мы сумеем создать устройства, улучшающие наши математические способности, нашу память. У нас – у людей - повысится коэффициент умственного развития, IQ .

Александр Генис: Другими словами, человека можно сделать не только сильнее, но и умнее. Чего же не хватает человеку, чтобы стать совершенным?

Джордж Дворски: Это трудный вопрос, ответить на него мне нелегко, потому что я не верю, что человек может быть совершенным, да и не знаю, что такое совершенный человек. У каждого из нас разная шкала ценностей. Каждый хотел бы иметь разный набор качеств, которых, как мы считаем, нам не хватает. Как ученый я думаю, что у человека прежде всего должна быть огромная память, способность сопереживать - эмпатия, сильный иммунитет к болезням, и - это уже в будущем - способность не стареть. Иметь, так сказать, тело без возраста. Медицинская наука должна помочь нам избежать страданий, связанных со старческими болезнями.

Александр Генис: Вернемся к спортсменам, с которых начался наш разговор. Честно ли помогать своей биологии, чтобы достичь лучших результатов?

Джордж Дворски: Это тоже трудный вопрос. Я склоняюсь то в ту, то в другую сторону. Но думаю, что чем больше мы сопротивляемся решению этого вопроса, тем труднее на него будет ответить в будущем. Последние годы становится все сложнее вводить правила, определяющие использование достижений медицины в спорте. Возьмите кислородные палатки, насыщающие кровь спортсмена кислородом. Их теперь повсюду применяют вполне легально. Но в случае спортсмена из Южной Африки, бегающего на двух протезных ногах, мы в первый раз сталкиваемся со случаем, когда необходимо определить, не являются ли его искусственные конечности преимуществом, которого нет у спортсмена со своими так ногами. Я предвижу, что возникнут новые категории соревнований. В одних буду состязаться обычные спортсмены, в других – те, кто прибег к техно-допингу и перестроил своей организм с помощью медицинских наук.

Александр Генис :Не значит ли это, что человек постепенно превращается в робота?

Джордж Дворски: Не путайте понятие робот и киборг. Это очень разные вещи. Робота мы создаем сами от начала до конца. И он искусственный от начала до конца. В то время как киборг — кибернетический индивидуум, обладающий и естественными, биологическими, и искусственными способностями. Мы все сегодня уже частично киборги. Я работаю в очках, а иногда надеваю контактные линзы. Я уже упоминал ушные импланты. Мы превращаемся в новую разновидность, в кибернетических особей. Мы должны что-то делать с теми частями нашего тела, которые снашиваются в ходе эксплуатации, и это неизбежный процесс. Но в роботов мы не превращаемся.

Александр Генис: Следующая рубрика - «Музыкальная полка» Соломона Волкова. Что стоит на этой полке сегодня?

Волков: Недавно в Нью-йоркском издательстве Knopf вышел объемистый том под названием «Миры Линкольна Кирстайна». Автор Мартин Дуберман. Это первая биография очень крупной и известной в американском художественном мире фигуры, Линкольна Кирстайна.

Александр Генис: Надо сказать, в нью-йоркском художественном мире, потому что эта книга не оставила равнодушным ни одно нью-йоркское издание.

Волков: Да, New Yorker на нее накинулся сразу. В России о нем не знают, или почти ничего не знают, а здесь знают все! Я тоже его знал, и многим ему обязан. Он написал блестящий отзыв на мою книгу разговоров с Баланчиным, приглашал несколько раз к себе домой на приемы, так что я знаю, о ком идет речь. Кирстайн умер в 1996-м году, когда ему было 92 года. В прошлом мае ему бы исполнилось сто лет, и выход книги приурочен именно к этому событию, равно как и выставка, посвященная ему. Он был высоким, внушительным человеком. От него действительно исходило колоссальное энергетическое поле. Его сравнивали с римским сенатором, о нем говорили, что у него было больше рук, чем у Шивы. Имелась в виду его многосторонность, потому что он был и писателем, и поэтом, и блистательным эссеистом. Я считаю, что то, что он писал о танце, принадлежит к высшим достижениям американской прозы об искусстве. Но в итоге он больше всего прославился тем, что в 1933 году привез тогда молодого Джорджа Баланчина в Америку, и началась известная история, которая привела к созданию коллектива, New York City Ballet , компании Баланчина, и вообще судьба американского балета, мирового балета повернулась в новую, неожиданную сторону. Книга очень хорошая, очень добросовестная. Дуберман проштудировал все дневники Кирстайна, переданные наследниками. Кирстайн, между прочим, заслужил очень многое и перед российской культурой, не только судьбой Баланчина. Баланчин абсолютно всем в плане обустройства обязан ему и деньгам Кирстайна, который долгие годы субсидировал все это балетное мероприятие. Но помимо этого, он заплатил – или, во всяком случае, собрал деньги – за два очень важных произведения Стравинского, два балета: «Орфей» и «Агон». Без этого наследие Стравинского было бы на два вот этих блестящих произведения беднее.

Александр Генис: Ну, и на два произведения Баланчина тоже.

Соломон Волков : Конечно. Я хотел двумя отрывками из «Орфея» отдать должное Линкольну Кирстайну, которого я не побоюсь назвать великим меценатом нашего времени.

Александр Генис: А сейчас, личная нота. Но прежде, Соломон, чем услышать то, что слушаете вы, я хочу спросить: как, собственно, нота становится личной? Как у вас работает этот механизм интимного отбора?

Соломон Волков : Во-первых, мы с моей женой Марьяной каждый день слушаем очень много музыки, не меньше трех-четырех часов. Что-то мы слушаем более внимательно, что-то является фоном, и каждый из нас занимается своими делами. А где-то, бывает, ты бросаешь все, потому что понимаешь, что это особенный момент, что невозможно отвлекаться, что ты должен это слушать, потому что так тебя исполнитель зацепил. В итоге, из такого ежедневного многочасового слушания накапливаются, складываются какие-то вещи, и что-то тебе становится близким, дорогим, а к чему-то становишься еще более равнодушным, чем раньше.

Александр Генис: И неожиданности тут бывают?

Соломон Волков: Абсолютно. Причем, это бывают неожиданности, подготовленные чем-то. Я сейчас хочу вам представить пианиста, которого, по-моему, мы нашим слушателям никогда не показывали. Это итальянский музыкант Маурицио Паллини. Ему 65 лет, и я долгие годы считал его «холодным» музыкантом. Мы с Марьяной сторонники эмоционального, традиционно русского исполнения.

Александр Генис: В стиле Рахманинова!

Соломон Волков : Рахманинов - довольно интересный случай. Он писал эмоциональную музыку, но как пианист был довольно сдержанным. С русским стилем мы всегда ассоциируем очень эмоциональную игру, поэтому Паллини мне всегда казался каким-то головным, рациональным. Вот я слушаю – не нравится, слушаю – не нравится. Я в таких случаях вспоминаю слова Римского-Корсакова о Дебюсси: «Не играйте. Вот я первый раз послушал, второй, третий... еще не дай Бог начнет нравиться эта гадость!» Так вот, со мной произошел похожий переворот, поэтому вам и хочу показать Паллини. Именно опус Дебюсси, потому что мы привыкли ассоциировать с Дебюсси некий музыкальный импрессионизм. Ветерок веет, облака идут, море гуляет... ничего подобного у Паллини нет. Он настоящий ученик своего учителя – Бенедетти Микельанджеле. Марьяна, как вы знаете, финка, и она этих сдержанных итальянцев называет «итальянскими финнами». Надо применить какое-то встречное усилие, чтобы полюбить их манеру. Холодноватая созерцательность и сдержанность, с которой он проецирует в своем исполнении Дебюсси, на сегодняшний момент чрезвычайно мне импонирует.

Александр Генис: Как всегда, очередной выпуск «Музыкальной полки» завершит музыкальный анекдот.

Соломон Волков : Мы в последнее время говорили о критиках и об их роли в музыкальном процессе. Я в связи с этим начал обращать внимание на то, что обидного говорят критики о композиторах и исполнителях и исполнители о критиках. Думаю, мы какое-то время будем вспоминать именно такого рода шутки. В частности, мне очень понравилось то, что один немецкий критик написал после премьеры оперы Рихарда Штрауса «Кавалер Розы» в 1911 году в Дрездене. Написал, должен сказать, совершенно несправедливо, потому что опера замечательная.

Александр Генис: Лучшая, на мой взгляд.

Соломон Волков : Но написал очень по делу, когда вдумаешься. А дело вот в чем: он воспользовался тем, что он Рихард и Штраус, и спросил: «Почему, если Рихард, то не Вагнер, и если Штраус то не Иоганн?» И кажется, что это не справедливо, но на самом деле, когда послушаешь музыку, то там действительно есть сильные вагнеровские влияния и вальсы, которые совершенно не являются вальсами Иоганна Штрауса. Это вальсы Рихарда Штрауса, это новый шаг в разработке жанра, и для меня еще не ясно, чьи вальсы привлекательнее. Так что острота здорово подмечена, зла, обидна, но на то и существуют музыкальные критики.

Александр Генис: И музыкальные анекдоты!