Через несколько дней президенты России и Америки встретятся в фамильной резиденции Бушей в Кененбанкпорте. Я бывал в этом прохладном прибрежном курорте Новой Англии, где море вырезало из побережья фьорды, напоминающие Норвегию. Здесь же водятся самые вкусные омары в мире. Уверен, что о них не забудут во время обеда, другой вопрос — будет ли он дружественным? Трения между двумя державами достигли такого тревожного уровня, что многие говорят о перспективе новой Холодной войны. По замыслу политиков летняя встреча в домашней обстановке должна разрядить обстановку. Но далеко не все одобряют приватную дипломатию. Один из самых влиятельных критиков нынешнего курса Белого Дома, знаменитый Збигнев Бжезинский сказал:

Резкое похолодание в отношениях Америке и России напрямую связано с тем, что Буш всячески подчеркивает приоритет личных связей взамен стратегических отношений.

Ему вторит другой критик Путина Гарри Каспаров:

Напрасно Буш надеется достичь успеха в частных дискуссиях. Прошлое Путина в КГБ, где он привык к атмосфере секретности, дает ему преимущество: все, что происходит за закрытыми дверьми, идет ему на пользу.

Как бы там ни было, встреча двух президентов в штате Мэн новь привлекает внимание американцев к стране, которую им так трудно понять и которую им — и всем остальным — так трудно объяснить. Решая, хотя бы отчасти — эту задачу, один из самых интересных журналов Америки «Харперс» (Harpers Magazine) предложил своим подписчикам огромную статью (она тянет на брошюру) историка Пэрри Андерсона (Perry Anderson). Она называется «Такие же капиталисты, как вы...» (Just the same capitalists as you) и посвящена России, преимущественно — последним пятнадцати годам властвования Ельцина, а затем Путина. Я попросил обозревателя Радио Свобода Владимира Гандельсмана познакомить нас с материалом, позволяющим понять, какой видит современную Россию Запад.

— Не знаю, Саша, как Вы, но я очень люблю сразу заглянуть в конец статьи. Как писала Анна Ахматова: «А в книгах я последнюю страницу / Всегда любила больше всех других...»

— И что же вас там заинтересовало?
— Я обнаружил, быть может, самую цитируемую пушкинскую фразу, а точнее ремарку из «Бориса Годунова»: «Народ безмолвствует».

— Вообще-то фраза такова, что, учитывая тему эссе Пэрри Андерсона, остальной текст можно уже и не читать.
— Нет, кое-что занятное там есть, хотя удивить чем-то новым, говоря о Ельцине-Путине и России, довольно трудно. Но последняя фраза — как бы обратный камертон, нам ясно, в каком направлении будет происходить движение, а потому становится проще оценить целиком всю композицию, не перечитывая эссе дважды. Скажем, финальная отсылка к «Борису Годунову» и смерть Анны Политковской, с которой начинается эссе, невольно напоминают о том, как Годунов пришел к власти: убив царевича Димитрия. Здесь нет прямых ассоциаций, но некоторый замысел автора улавливается...

— Конечно. Мы помним не только убийство Политковской, но и множество других до сих пор не раскрытых убийств. И обострение ситуации связано с тем, что второй срок российского президента подходит к концу, — то есть с догадками: кому это надо, кто за этим стоит, будет ли Путин верен букве Конституции и уйдет или останется, чем все это кончится...
— Чем кончится?.. Вы не поверите, Саша, но я знаю «Бориса Годунова» наизусть. Цитирую:

Чем кончится? Узнать не мудрено:
Народ еще повоет, да поплачет,
Борис еще поморщится немного,
Что пьяница пред чаркою вина,
И наконец по милости своей
Принять венец смиренно согласится;
А там — а там он будет нами править
По-прежнему.

— Я подыграю. Там есть и такие слова:

Что ежели правитель в самом деле
Державными заботами наскучил?

— С точки зрения Андерсона Путин, конечно, останется у власти, и не важно, останется ли он при этом президентом или нет. Что касается преступлений в России, то на государственном уровне они трактуются как заговор антиправительственных сил, направленных на дестабилизацию обстановки. Путин высказался в том смысле, что Политковская не та персона, чтобы представлять такой «смертельный» интерес. Примерно то же было сказано и о Литвиненко. Андерсон пишет:

Соблазнительно было бы увидеть в этом обычное высокомерие власти. Не только российское правительство не признает своих преступлений. Но есть и нечто, что Путина отличает. Он — наиболее популярный национальный лидер из живущих ныне. Его рейтинг — 70% — не сравним ни с каким другим: у Ширака — 38%, у Буша — 36%, у Блэра — 30%».

— Действительно, о чем должен не безмолвствовать народ в этой ситуации? Только о том, чтобы такой президент был всегда.
— Этот рейтинг не удивляет господина Андерсона. Он просто задается вопросом — откуда это? Ну, повезло с взлетевшими ценами на нефть, а отсюда и уровень жизни, который, сравнительно с ельцинскими временами, вырос, Путин утихомирил Кавказ (так, как он понимает слово «утихомирил»), Россия выплатила внешние долги. Но дело, конечно, в уровне жизни. Я прочитал на интернете, в «Живом журнале», следующее:

Пример подруги моей жены. Учительница в поселковой музыкальной школе. В 1996 году ее не волновала сумма зарплаты, а волновало — выплатят ли ее вообще, и когда произойдет это знаменательное событие. Денег не было полгода. В 2006 году она, работая там же и в той же должности, на полученные вовремя отпускные впервые в жизни съездила за границу — паром в Финляндию и Швецию. Еще есть глупые вопросы на тему — а почему так любят Путина?

— Понятно. Но дело, конечно, не только в уровне жизни. Есть такое полумистическое понятие как харизма, и без нее взаимной любви у властителя с народом не бывает.
— Это интересный вопрос, который затронут нашим профессором. С западной точки зрения у Путина никакой такой харизмы нет. «Гладкий, холодный и бесцветный», — так пишет эссеист. Интересно и то, что именно с приходом к власти, по мнению Андерсона, у Путина появились две вещи. Первое — строгость и жесткость в обращении, некая безжалостная решимость, авторитарность. Исторически, в России это восхищает людей больше, чем пугает. Тень КГБ, которая не способствовала укреплению имиджа, он превратил в ореол строгой дисциплины. Мачо, дзю-до, пару крутых слэнговых словечек (вроде «мочить в сортире») — и дело сделано. Причем женщинам это нравится даже больше, чем мужикам. Другая, менее очевидная составляющая его холодного магнетизма, — культурность. Его владение языком (и даже двумя). И это — контраст по отношению к предшественникам. Только Ленин говорил на русском. Остальные — либо с акцентом, либо на варварском. Речь Путина — ясная, грамматически правильная и пр. — просто музыка для слушателей. Так что вторая составляющая — интеллектуальная. Мне кажется, что здесь автор статьи довольно точен. Сочетание блатного и интеллектуального было, например, во всенародном любимце Высоцком, хотя, конечно, это фигуры по масштабу не сравнимые...

— А Ельцин? Каким боком он присутствует в этом анализе?
— А тем боком, что путинский режим не многим отличается от ельцинского. Точнее, что он многое унаследовал. Это звучит сегодня неожиданно, — ведь после смерти Ельцина мы услышали столько добрых слов в его адрес со стороны опальной интеллигенции, и именно в сравнении с сегодняшним правлением. Но стоит помнить, что о нынешней России пишет западный человек, то есть — человек Закона. А все мыслимые и немыслимые нарушения закона сопутствовали правлению Ельцина. Западная пресса волнуется по поводу уничтожения независимых СМИ, нейтрализации парламента, урезания политических свобод. Эта реальность, однако, была и при Ельцине. Корни беззакония — там. Путин не расстреливал парламент. Была манипуляция прессой и телевидением, когда олигархи управляли перевыборами Ельцина. Был разросшийся бюрократический аппарат, к концу правления увеличившийся вдвое. И не только это. Чины армейские и госбезопасности пришли во власть, и если на высших постах их было 5% во времена Горбачева, то при Ельцине — 47%. Вот этот сумбур был оставлен Путину в наследство, — и он его приструнил и упорядочил.

— Это — только часть правды. Другая в том, что была эта самая опальная интеллигенция, эта группа, которая помогла Ельцину прийти к власти и полагавшая, что наконец-то наступит долгожданная демократия и свобода в России. Окружение Ельцина в начале 90-х сыграло решающую роль в доведении демократической законности его правления до конца. Никогда со времени 1917 года интеллектуалы не были столь значительно представлены в управлении государством.
— Все хорошо, но Андерсон задается вопросом: что же стало с интеллигенцией через 15 лет? И отвечает: говоря экономическим языком, они пали жертвой собственных установлений по достижению свободы. При советской системе академии и университеты были финансируемы государством — издательства, киностудии, оркестры... — и многое другое. Это давалось ценой цензуры и прочих дел. Однако идеологический контроль давал жизнь и оппозиции, которую испокон веков представляла в России интеллигенция. Этот мир рухнул с приходом рыночной либерализации. Бюджет высшего образования, например, составил двенадцатую часть того, что было при советской власти. Пресса, которая бушевала в первые годы перестройки, утратила свое влияние из-за роста цен на бумагу и исчезновения читательского интереса к общественным делам.
Все это было деморализующим фактором для интеллигенции, но это было и тем, что меняло будущее. Впервые деньги стали главным арбитром интеллектуальной ценности. Быть бедным теперь значило пребывать в провале и неспособности конкурировать. В этих условиях, когда общечеловеческие ценности, сплачивавшие интеллектуалов, стала разъедать коррозия, слабела и та исключительная роль, на которую всегда претендовала интеллигенция. Теперь интеллектуал — это тот, кто сам по себе, индивидуалист, а не «общественник». Такое разобщение имеет длинную историю, но события 1991 года — это то, что либералы сделали сами, своими руками.

— Значит ли это — по Пэрри Андерсону — что дело интеллектуалов проиграно?
— Да, думаю, да. Но мы начали с Бориса Годунова, давайте воспользуемся еще одной цитатой в связи с интеллигенцией. Таких, как Анна Политковская, единицы. За остальных пусть скажет Шуйский, который не собирается раскрывать преступление Бориса. Почему? Он говорит вполне резонно (а мы вспоминаем сегодняшний читинский СИЗО):

А там меня ж сослали б в заточенье,
Да в добрый час, как дядю моего,
В глухой тюрьме тихонько б задавили.
Не хвастаюсь, а в случае, конечно,
Никая казнь меня не устрашит,
Я сам не трус, но также не глупец
И в петлю лезть не соглашуся даром.

— Что же, по мнению Андерсона, ждет Россию в ближайшее время?
— Он приводит в качестве примера книгу Сорокина «День опричника», где писатель описывает Россию 2027 года как монархию, окружившую себя Великой стеной, в которой правит реинкарнированный Иван Грозный со своими головорезами, и все это под эгидой Китая, от которого зависит экономика и чей язык перенимают царские палачи.

— Да, уж, невеселая картина. Сорокин, кстати, недавно был в Нью-Йорке, где вышла его первая в Америке книга. Я его спросил, верит ли он в предсказанное будущее. Он только рукой махнул.
— Интересно, что, говоря о будущем, Пэрри Андерсон отмечает как наиболее существенное — изменения в геополитической системе. Россия находится между все расширяющимся Евросоюзом и мощнеющим Китаем. При этом немногие русские понимают, в каком переплете Россия. Обратившись на Запад, та элита, которая почувствовала, что она способна присоединиться к Европе, обнаруживает европейский континентальный союз, в котором она — лишь одна из сил, и совсем не самая великая, как и в XIX веке. К тому же, Россия в этот самый союз, по сути, и не включена. На Востоке — гигант по имени Китай, затмевающий Россию экономически. Единственная козырная карта России — энергетическая, но едва ли она компенсирует дисбаланс. И тут, пишет Андерсен, есть два фактора, которые могут повлиять на традиционное самосознание России. С одной стороны — расизм, который укоренен и который считает белую расу выше желтой. Привычка рассматривать себя как цивилизованный народ в сравнении с Китаем не позволяет здраво отнестись к тому, что Китай становится мощной державой, превосходящей Россию. Национальная гордость потенциально поколеблена. Еще хуже с Западом. Провозглашенное Екатериной Великой «Россия — европейская страна» сегодня не очевидно. И это не очевидно как для иностранцев, так и для русских. Но элита смотрит всегда на Запад, не на Восток. И это укоренено, и в посткоммунистический период провозглашалось не раз — Россия в доме Европы. На государственном уровне это не получается. Никак не стать Европой, не принимают. И тут — с чем я согласен — большая несправедливость. Россия дала европейской культуре больше, чем любая из вновь присоединившихся к Евросоюзу стран. Российский народ претерпел несравненно больше, чем кто-либо еще в XX веке, — немногие народы прошли сквозь такие испытания. И, заканчивая свое эссе, Андерсон цитирует Пушкина, добавляя от себя вопросительный знак. Он вопрошает: «Может быть, это и есть причина политической апатии людей? И, может быть, потому народ безмолвствует?»