Лиля Пальвелева: Люди, для которых русский язык - родной, как правило, при построении фразы выбирают нужный падеж, не задумываясь, интуитивно находя правильный вариант:
«положить книгу на стол», но «взять ее стола».
Однако бывают ситуации, которые заставляют терзаться сомнениями. Родительный и винительный в этом смысле каверзные падежи. Не всегда, конечно. «Увидеть спутник», - говорим мы о летательном аппарате. «Увидеть спутника», - о человеке. Здесь выбор падежа диктуют категории одушевленности и неодушевленности существительных.
Но как быть с автобусом? Он тоже неодушевленный, однако сплошь и рядом мы слышим как «ждать автобус», так и «ждать автобуса».
Или вот еще недавно встретилась фраза «адвокат покинул Россию и не исключает, что может попросить политического убежища за рубежом». А, может быть, правильнее было бы «попросить политическое убежище»?
С просьбой помочь разобраться во всех этих сложностях обратимся к Ирине Левонтиной, старшему научному сотруднику Института русского языка имени Виноградова.
Ирина Левонтина: В том, что вы сказали, присутствует несколько проблем. Во-первых, есть вопрос об управлении глаголов. Одни глаголы требуют одного падежа, другие - другого. Во-вторых, есть вопрос о том, что бывают одушевленные и неодушевленные существительные. Кроме того, есть еще особые условия, при которых меняется один падеж на другой, в частности, винительный на родительный. И еще надо помнить о том, что, вообще, все это исторически меняется. 100 лет назад могло быть правильно так, а сейчас - иначе. Давайте обо всем этом поговорим.
Лиля Пальвелева: Давайте. А начнем с тех примеров, которые я привела. Как все-таки нужно говорить - "ждать автобус" или "ждать автобуса"? Трамвая и поезда тоже.
Ирина Левонтина: Вообще, глагол "ждать" очень интересный. В свое время, напомню, Андрей Анатольевич Зализняк придумал даже такой специальный ждательный падеж. Потому что есть глагол, который управляет винительным падежом, а есть глагол, который управляет родительным падежом. А глагол "ждать" - то так, то так. Также как некоторые, между прочим, другие глаголы. Скажем, "искать что или чего" и некоторые еще.
Не случайно, скажем, мы говорим "любить кого-то", но "завидовать кому-то". Любовь это такое более прямое чувство. Винительный падеж - это падеж так называемого прямого объекта. Связан он либо с воздействием на предмет, либо с очень каким-то прямым на него взглядом. А завидовать - это что-то такое более окольное. Поэтому не случайно мы тут видим не винительный - "завидовать кого-то", а дательный - "завидовать кому-то". И не случайно мы говорим "избегать кого-то". Здесь родительный падеж (избегать кого, чего, а не кого, что). Не случайно, потому что избегание - это совсем не прямое воздействие, а наоборот стремление уклониться от кого-то.
А вот глагол "ждать" в некоторых случаях предполагает винительный, а в некоторых родительный падежи. Это так сложилось давно. Это не то, что появилось недавно.
Лиля Пальвелева: На наших глазах возникло.
Ирина Левонтина: Нет, нет. Например, конечно, надо сказать "ждать любви", а не "ждать любовь", "ждать счастья", но, конечно, "ждать Петю". Глупо сказать: "Стою на остановке и жду Пети". Мы здесь опять видим разницу в значениях падежей. Винительный падеж: конкретного Петю, в конкретные 5 часов, на которые мы с ним договорились, стоять и ждать. А ждать счастья - это пребывать в состоянии ожидания, что какое-то счастье, которое сейчас вообще еще не существует, вдруг возникнет.
Лиля Пальвелева: А с автобусом-то как быть?
Ирина Левонтина: Я бы сказала так, что если стоять на остановке и ждать автобуса, особенно, если, как у нас, он ходит не по расписанию, то, конечно, тут нужен родительный падеж - ждать автобуса. Если вы заказали автобус для перевозки, скажем, какой-то группы, а он что-то задерживается, и вот вы с группой стоите на условленном месте, то, конечно, вы ждете автобус.
Лиля Пальвелева: Имеется в виду конкретную машину, заказанную кнкретно вами.
Ирина Левонтина: Да, конкретную машину. И здесь проявляется разница просто в значении падежей, которую трудно описать. Ученые над этим бьются, но которые мы чувствуем. Человек, говорящий по-русски, не ошибется, выберет правильно здесь падеж.
Лиля Пальвелева: А как же быть с политическим убежищем?
Ирина Левонтина: С политическим убежищем очень интересная вещь. Глагол "просить" тоже иногда требует одного падежа, а иногда другого. Например, "попросил книгу", "попросил карандаш". Мы не скажем, "попросил карандаша", хотя так говорили еще какое-то время назад, или "попросил книги". Но мы скажем: "попросил политического убежища", конечно. Это что-то не такое конкретное, это абстрактное. Никакого убежища как предмета в этом контексте не существует. Он просит о том, чтобы сложилась такая ситуация, что-то более абстрактное - здесь появляется родительный падеж. Но, между прочим, это изменилось. Помните у Некрасова "У ней не решится соседка//Ухвата, горшка попросить". При глаголе "просить" явно раньше более широко употреблялся родительный падеж.
Лиля Пальвелева: А что же теперь? Он остался только для абстрактных существительных?
Ирина Левонтина: Да. Сейчас про конкретное мы скорее "ухвата, горшка" не скажем - "попросить ухват", "попросить горшок", "попросить карандаш".
Между тем, если кто-то скажет "попросить политическое убежище", то это будет звучать как-то очень нехорошо, просторечно. Надо – «убежища», также как «просить любви», «просить счастья», допустим, у Бога. Конечно, только в родительном падеже.
Похоже устроен глагол "искать". Мы ищем пуговицу под фонарем, но мы не ищем пуговицы. Мы ищем правды, ищем счастья, ищем любви и так далее. Кстати, при глаголе "искать" колебания эти давно. Вспомним у Лермонтова - "Что ищет он в стране далекой?" И дальше «Увы, он "счастия не ищет», «а он, мятежный, просит бури".
Лиля Пальвелева: Бури! А не бурю
Ирина Левонтина: Да, "бури". Вот здесь мы видим, как у глаголов "искать" "просить" как раз проявляется родительный падеж в такой ситуации, когда человек хочет, чтобы возникла какая-то ситуация, которой еще нету.
Вообще, надо сказать, что сейчас винительный падеж распространился, чаще начал употребляться в тех случаях, когда раньше употреблялся родительный. Раньше сказали бы "дай карандашика". Конечно, сейчас мы так не скажем.
Еще одна интересная вещь – сейчас винительный падеж употребляется в некоторых случаях даже при возвратных глаголах, глаголах на -ся. Казалось бы, это такая классика абсолютная. Все знают, что глаголы На -ся возвратные и не могут управлять винительным падежом. Но, тем не менее, если раньше всегда говорили "стесняться Пети", "дожидаться Васи", "бояться мамы", то теперь мы говорим очень часто "стесняться Петю", "бояться Васю", "стесняться маму", "дожидаться автобус" и так далее.
Лиля Пальвелева: Едва ли не чаще.
Ирина Левонтина: Часто очень, конечно. И причем, я сказала, что это изменилось, но это изменение началось довольно давно. Я очень люблю такую историю, которая рассказывается у Марины Цветаевой в ее воспоминаниях об Андрее Белом "Пленный дух". Белый жил в одном доме, там дети над ним подшутили - подложили ему каких-то резиновых зверей, наполненных холодной водой, в постель. Он человек был впечатлительный. Он вскочил, выскочил оттуда со страшным воплем. Что же он кричал? "Я не люблю свинью! Я боюсь свинью!" Видите, он "боюсь свинью" кричал еще когда! Цветаева говорит, что, конечно, это очень важно было - вот этот повторяющийся как долгий визг звук «ю» - "боюсь свинью". Но, на самом деле, здесь причина, скорее, не фонетическая, а такая грамматическая, о которой мы сказали, что именно винительный падеж выражает прямой контакт с объектом. Он, конечно, хотел сказать, что с этой свиньей у него получился очень прямой контакт.
Затем, здесь ведь есть еще одна проблема - проблема одушевленности. Вы упомянули пару "спутник" и "спутника". Действительно, тут в разных случаях используется разная форма, в зависимости от одушевленности и неодушевленности. Причем, когда мы говорим «одушевленность», надо понимать, что это грамматическое свойство слова, что это совершенно не всегда связано с тем, живой предмет или неживой. Конечно, чаще всего живые объекты обозначаются одушевленными существительными, а неживые - неодушевленными. Но это совсем не всегда так. Есть несколько классических примеров такого расхождения смысловой одушевленности и грамматической. Классическая вещь - это то, что мы знаем слова "мертвец" и "покойник" - одушевленные: "Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца", а не "мертвец". Затем жареные всякие животные - цыпленок, рябчик и так далее. Они сохраняют свою одушевленность даже в жареном виде. Мы говорим "ел цыпленка-табака", а не "ел цыпленок-табака". Но это, между прочим, менялось. У Вяземского, помню, написано о человеке, который все делает неправильно, "он рябчик ложкой ест, он суп хлебает вилкой". В то время в этом случае язык счел, что все-таки нужно изменить одушевленность, раз изменилась живость объекта.
Лиля Пальвелева: А нынче "рябчик ложкой ест" звучит совсем как-то и не по-русски.
Ирина Левонтина: Да, так уже нельзя сказать. Это устарело.
