Иван Толстой: Начнем с Франции. Русские темы на французском телевидении представит Дмитрий Савицкий.

Дмитрий Савицкий: Уж эти русские имена! Бедная красавица Софи Марсо. Как в знаменитом послесловии Набокова ее величают по-мужски Анна КаренИн, а уж отчество произносят и того хуже: Анна КадЬевна. Фильм, выпущенный Мэл Бруксом, не учел тонкостей озвучивания русской души.

Фильм идет с повторами во Франции весь август на каналах TPS .

Как и « Les Poupees Russes », буквально - «Русские куколки» - то есть «Матрешки» Седерика Клапиша, нечто куда как менее серьезное и совсем не драматичное.

Но русской тематикой заполнено во Франции не только документальное телевидение («Кто убил Сталина») или же серия исторических материалов о России Александра Адлера, но, в первую очередь, радио. Практически каждый день в эфире, на частотах самой серьезной государственной, академической по духу, радиостанции «Франс-Кюльтюр» - Россия или СССР. В основном – Россия прошлого, но и настоящего.

Почему?

Ответить не сложно, но с ответом вряд ли согласятся сами составители радио и телепрограмм.

Мне довелось говорить в прошлых передачах о поражении левых, об общем кризисе левого лагеря, о появлении книг, анализирующих крах в первую очередь идеологического словаря левых, семантики их борьбы, проще – демагогии. А подпорками системы французских левых в прошлом веке была Москва. Нынче на ее месте Вавилон, заповедник миллиардеров, которым французские левые, мягко говоря, до фонаря.

Отсюда и сам импульс, самое желание взглянуть более свободным, освобожденным взглядом на эту столько десятилетий завораживающую Россию. На бывший СССР, кормивший гигантскую компартию страны, на столь нужный в политике Франции противовес Вашингтону.

Глубоко копать пока что рановато, потому что нужно начинать с самой Франции – откуда это почтение и любовь к тирании? Но попытаться рассказать о России по-иному, без налета левой пропаганды, УЖЕ можно.

Что же предлагают французам? Прежде всего, этот непобедимый русский акцент.

Серж Поляков: Что такое цвет? Сам цвет не так уж и важен. Черный, белый, желтый… Важна, наверное, цена краски. И уж потом весьма важно качество цвета. Потому что цвет способен передавать чувства личности. Да и как создается цвет? Это тонкое дело. Возьмем немного красной краски – это один цвет, добавим масла – другой, спирта – третий.

Дмитрий Савицкий: Одно из исторически последних телеинтервью Сержа Полякова; и спирт, «альколь», как он говорит, явно добавлен.

Поляков родился в 1900 году в Москве. Отец его был киргизом, поставлявшим царской армии лошадей. Серж был тринадцатым ребенком в семье. Живописи и скульптуре он учился в Москве, но 17-й год вышвырнул его из России. Путь его был классическим - через Константинополь, Белград, Софию, Вену и Берлин в Париж, где он и осел в 1923 году. На всем пути из Константинополя в Париж, да и в Париже, он зарабатывал на жизнь, выступая в кабаре. Живописи он продолжал учиться в Академии Grande Chaumi è re на крошечной улочке Монпарнаса, оставаясь скорее в русле классической школы. К абстрактной живописи его привела поездка в Лондон: в British Museum его потрясла роспись египетских саркофагов. До 50-го года он продолжал зарабатывать игрой на балалайке и песнями в кабаре. Гражданство он получил в 62-м году, и в том же году на Бьеннале в Венеции он был, наконец, признан как мэтр парижской абстрактной школы.

В прошлом году в Люксембургском Музее Сената, в Париже, прошла его ретроспективная выставка - «Лирический Полет».

Мишель Шнедер: Ее звали Марина. Марина Цветаева. Я вспоминаю о ней, как если бы я ее знал. Но так оно и есть: я встретился с нею там, где она была сама собою. Не во плоти, но на бумаге: в ее письмах, дневниках, в прозе и стихах.

Когда она была маленькой, ее звали Мусей или Мусенькой. От книг ее отрывали силой. Она смотрела на мир глазами ребенка, на все: революцию, бедность, любовь, жизнь, старость.

Слова! Печальное золото слов! Жизнь была всего лишь алфавитом. И Цветаева думала о своей жизни, как о продолжении слов. Все они начинались с заглавной буквы ее имени. Она открыла пять букв «М» в пяти темах, которыми была одержима всю жизнь: мать, музыка, mots , mal , mort .

Дмитрий Савицкий: Автор и ведущий пяти программ «Франс-Кюльтюр», посвященных трагедии жизни и творчества Марины Цветаевой, Мишель Шнедер, подгоняет под французский пять «М» Цветаевой: кроме матери и музыки, слова ( mots ), зло ( mal ) и смерть ( mort ). Передачи озвучены, дело вкуса, песнями Елены Фроловой на стихи поэтессы. Не все стихи выигрывают при переложении на музыку. Они сами по себе музыка и новая, романсовая, эту музыку перекрывает. Вряд ли стоит соглашаться со Шнедером и в том, что Цветаева смотрела на жизнь глазами ребенка, она и ребенком-то была уже зрелым человеком. Но, хвала небесам, из пяти передач слушатель способен и сам сложить более достоверный образ Марины Ивановны.

Драма Цветаевой разыгрывалась здесь, в Париже, не так уж далеко от Дома Радио, но в те времена ее не замечали, ее не было, она существовали лишь внутри иммиграции, вернее на ее обочине, еще вернее: лишь формально в этом мире.

Что замечательно, так это то, что в наши времена во Франции переводят и переводят хорошо русских поэтов. Здесь тоже любят умерших. Мандельштам, Пастернак, Ахматова, Цветаева, Блок, Кузьмин, Хармс даже – звучат по-французски. Качество перевода заметно улучшилось. В немалой мере и потому, что стихи переводят сами поэты, как Кристина Зейтунян-Белоус.

Недавно «Франс-Кюльтюр» ознакомила слушателей с экспериментом прямого перевода стихотворений Осипа Мандельштама лучшим современным переводчиком с русского на французский Андре Марковичем.

Маркович говорит о том, что не знает, было ли стихотворение Мандельштама – «Умывался ночью на дворе» - ответом на стихи Ахматовой. И начинает переводить. Перевод самой прямой импровизации Андре Марковича не нужен. Поэтическая страсть понятна и так.

Дмитрий Савицкий: Совсем в ином направлении, но не менее серьезно, ибо, что же серьезнее настоящей поэзии, развивалась русская тема в передачах Мари-Пьер Рэй и Сандрин Мерсье. Радио-исследование Мари-Пьер Рэй было посвящено истории колониализма в России, а Сандрин Мерсье - русской иммиграции во Франции в 20-х годах прошлого века и антисемитизму в стране в 30-х годах.

Мари-Пьер Рэй: Россия никогда не была колонизаторской империей, в том смысле, в котором это определение известно историографам. То есть она никогда не была метрополией, распространяющей политическую, экономическую и коммерческую власть на удаленные от нее территории. Даже если фактически в какой-то момент у России были отдаленные территории, как форт Росс на калифорнийском побережье недалеко от Сан-Франциско или Аляска, нужно признать, что завоевания эти были всегда эфемерными, и Россия с необычной легкостью бросала захваченные территории, которые она не считала жизненно важными.

Но если это не колониализм в привычном смысле, Россия все же страна имперской логики. И если Россия становится официально империей в эпоху Петра Великого в ноябре 1721 года, когда империя и была провозглашена, нужно все же признать, что и до этого она существовала в форме империи.

Дмитрий Савицкий: Мари-Пьер Рэй, профессор парижского университета, автор «Русской дилеммы» и исследования «Россия и Европа от Ивана Грозного и до Ельцина». В своей двухчасовой передаче она затронула и завоевание Сибири и Кавказа, Средней Азии, а так же имперские тенденции эпохи холодной войны.

Пятисерийная программа, посвященная воспоминаниям о русской революции, прежде всего – история исхода, как история семьи Эльзы Рихтер-Ретвиш, которая прошла путь от Барнаула через Латвию до Парижа. Или история князя Лопухина, чья семья попала на запад через восток, через Китай. Еще более сложными были судьбы, слушателям Свободы известных русских парижан Димитрия Сеземана и Никиты Кривошеина, но переводить обратно с французского их воспоминания, как-то не совсем логично. Как и рассказ правозащитницы Наталии Горбаневской и ее сына Ярослава.

Такова панорама русского эфира этого не совсем обычного августа во Франции.

Отмечу напоследок, что тем наших дней, тем путинской России, олигархов, преступности, роста национализма, расизма, стремительного перевооружения, энергетического шантажа, темы российского флага на дне Ледовитого океана на Северном полюсе нет.

Это, если и новый взгляд на Россию, на СССР и опять на Россию, то пока что робкий, не нашедший потенциальной точки равновесия в будущем и неизбежном для Франции компромиссе.

Иван Толстой: В Варшаве проходит фестиваль «Джаз в старом городе» - один из крупнейших европейских фестивалей джазовой музыки под открытым небом. Фестиваль в польской столице организован уже 13-й раз и с каждым годом становится все более популярным. Рассказывает Алексей Дзиковицкий.

Алексей Дзиковицкий: Джаз в наше время принято воспринимать, как музыку, в определенном смысле, для избранных. Даже самые известные джазмены чаще всего выступают в клубах или относительно небольших концертных залах, где собираются в лучшем случае несколько сот любителей этой музыки. 15 лет назад варшавянин Кшиштоф Войцеховский, большой любитель джаза, только что открывший свое концертное агентство, решил не размениваться по мелочам, а, ни много ни мало – по-настоящему вернуть джаз в столицу путем организации в Варшаве большого джазового фестиваля, который, плюс ко всему, должен стать одной из визитных карточек столицы, да и всей страны.

Кшиштоф Войцеховский: Фестиваль существует уже 13 лет. Когда мы начинали, то Польша проходила как раз этап серьезных перемен – экономических, прежде всего. Неизвестно было, что будет завтра. Так что меня поначалу смотрели как на чудака: фестиваль такого масштаба, да еще и с музыкой, которую массовой и широко популярной никак не назовешь. Мы не рассчитывали на такую интенсивную экспансию джаза, такое быстрое развитие популярности фестиваля. Однако всегда была уверенность в том, что не окружающие нас обстоятельства играют главную роль, а работа и энтузиазм организаторов фестиваля. Мы верили, и так получилось, что «Джаз в старом городе» будет на многие годы и станет визитной карточкой Варшавы и всей Польши.

Алексей Дзиковицкий: В нынешнем году фестиваль «Джаз в старом городе» продолжается почти два месяца. Главная фестивальная сцена расположена в историческом центре Варшавы, под открытым небом. Для того, чтобы прийти на концерт, не нужен билет – на рыночную площадь может прийти любой, но если вы хотите быть поближе к сцене, лучше сделать за несколько часов до начала выступления – на концерты звезд европейского и мирового джаза приходят до пяти тысяч человек.

Кшиштоф Войцеховский: Джаз, конечно же, не так популярен, как, например поп-музыка. Но несколько десятилетий назад эта музыка была очень популярной. Думаю, что многие отошли от джаза под влиянием перемен в этой музыке, наступивших в 70-е годы, преобладанием так называемого free jazz . А теперь в джазе столько разных стилей – латиноамериканский джаз, неотанго с элементами джаза, джаз-рок, фанк-джаз, smooth jazz – это более простая для восприятия форма джаза, и так далее. Так что случается, что люди слышат музыку в старом городе, подходят к сцене и даже не понимают, что это джаз, хотя им нравится. Потом говорят: это джаз? Не может быть, я думал, что джаз это непонятный набор звуков, а это не так страшно оказывается, даже наоборот – отличная музыка! В этом есть определенная образовательная миссия. Люди начинают приходить на концерты джазовой музыки. Мы даже исследования делали – оказалось, что после того, как наш фестиваль стал известным на всю страну, увеличились объемы продаж дисков с джазом. Так что такая форма популяризации музыки – открытая площадка, бесплатный доступ, отличные музыканты – это был выстрел в десятку и большой успех.

Алексей Дзиковицкий: О фестивале «Джаз в старом городе» мало кто в Варшаве не знает – рекламные щиты с анонсами концертов отдельных исполнителей, информация в газетах, телевидении сделали свое дело: фестиваль действительно стал одной из визитных карточек польской столицы и вообще всей страны. Это понимают и власти Варшавы, которые поддерживают фестиваль финансово и организационно, ведь организаторы не могут заработать на билетах – их нет, и вынуждены рассчитывать исключительно на щедрость спонсоров. Как же удается приглашать на фестиваль лучших джазменов мира? И не удивляются ли они самой форме фестиваля – играть в центре города, под открытым небом, частично для случайного слушателя? Продолжает директор фестиваля Кшиштоф Войцеховский.

Кшиштоф Войцеховский: Пригласить кого-то, это не проблема – были бы средства. Однако сразу скажу, что не только в этом дело. Музыканты, которые выступали на нашем фестивале в первые годы, разнесли весть о нем по всему миру, что интересное мероприятие, приятная атмосфера, здорово там сыграть. В результате, в последние годы у нас нет отбоя от заявок – многие хотят выступить в Варшаве. Теперь «Джаз в старом городе» дня некоторых это шанс появиться в мире джаза. Да и пять тысяч человек на концерте – для джазмена это что-то значит. Некоторые даже фотографируются на фоне толпы слушателей. Для них ведь это тоже шанс быть услышанными в Европе, в мире.

Алексей Дзиковицкий: В нынешнем году в Варшаве уже выступили и еще выступят Томаш Станько бэнд, Кристоф Титц, Квартет Ли Конитца, Квартет Дэвида Мюрэя, Михал Урбаняк и ряд других.

В старом городе – слушатели разных поколений, многие приехали из разных регионов Польши специально послушать участников фестиваля.

Слушательница: Очень интересная программа и это как раз повлияло на мое решение приехать.

Варшавянка: Мне кажется, что люди очень чувствительные ищут что-то для себя и это как раз не музыка для масс.

Алексей Дзиковицкий: Ивона Стшельчик - одна из главных организаторов фестиваля - считает, что джаз в настоящее время в Польше имеет все шансы вернуть себе былую популярность. Поп-музыка, захватившая сцены концертных залов на многие годы, уже не так интересна – многие хотят слушать другую, более сложную, интересную музыку. По ее словам, в Польше проходит все больше всевозможных мероприятий, посвященных джазу и эта музыка уже де факто перестала быть музыкой небольших клубов.

Ивона Стшельчик: Наш фестиваль - единственное мероприятие такого рода, которое продолжается так долго. Мы первыми в Варшаве, в Польше, решили выйти с джазовой музыкой из маленьких залов на большую сцену под открытым небом. Посмотрите, крупнейшие джазовые фестивали в Европе – North Sea в Роттердаме, JVC Jazz festival в США, также проходят под открытым небом. Это отличный способ популяризации музыки. У нас немаловажно и то, что вход на фестивальные концерты бесплатный. Это на самом деле важно, ведь за билет на концерт музыкантов такого класса в концертном зале в Варшаве нужно заплатить 70 долларов и выше.

Алексей Дзиковицкий: Но дело не только в бесплатных билетах. По словам специалистов, не только в Европе, но и во всем мире едва ли найдется много фестивалей, на которых сразу выступает столько ведущих джазменов, причем играющих разные варианты джаза. Но как же организаторам удается проводить настолько масштабное мероприятие, если они не могут рассчитывать на выручку от проданных билетов?

Ивона Стшельчик: «К счастью, у нас получается привлечь частных спонсоров, которые помогают сформировать бюджет фестиваля, а, кроме того, и городские власти помогают. Мэр Варшавы, госпожа Анна Гронкевич-Вальц, является почетным патроном «Джаза в старом городе» - ведь это культурная визитка столицы. Возвращаясь к атмосфере концертов, отмечу, что у нас много молодежи приходит послушать джаз. Подростки даже. Знаете, в самом начале много было случайных слушателей – идет кто-то через старый город, слышит музыку, видит людей – подходит. Теперь иначе – это постоянная публика. Газеты уже пишут, что это модно появиться на нашем фестивале.

Алексей Дзиковицкий: XIII фестиваль «Джаз в старом городе» еще не закончился, а организаторы уже думают про следующее лето – не продлить ли фестиваль еще на несколько дней и кого пригласить. С последним проблем наверняка не будет – уже в нынешнем году заявок на участие в фестивале от музыкантов со всего мира пришло в несколько десятков раз больше, чем организаторы могут пригласить.

Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня Михаил Кузмин. Его портрет представит Борис Парамонов.

Борис Парамонов: Михаил Алексеевич Кузмин (1872 – 1936) – из тех русских европейцев, которые оказались авангардом самой Европы. Впрочем, его не нужно ставить в ряд, говоря о нем, употреблять множественное число. Конечно, Кузмин, поэт и прозаик, даже отчасти композитор (он был, наряду с Вертинским, предшественником русских бардов советской эпохи: писал песни, романсы на свои стихи), при всей его типичности для пресловутого «Серебряного века», был в то же время человеком, стоявшим несколько в стороне. И своеобразие его было очень подчеркнутым, даже вызывающим. Он был дэнди серебряного века. Дэнди не значит щеголь, дэнди – это человек, бросающий вызов тем или иным культурно-социальным условностям.

Стало уже неким литературоведческим штампом, говоря о Кузмине, начинать с его «трех китов»: стилизация, гомосексуализм и прекрасная ясность. Но об этом говорили уже его современники. Александр Блок писал о нем, о первой его книге «Сети», вышедшей в 1908 году:

Диктор: «Юный мудрец с голубиной кротостью, с народным смирением, с вещим и земным прозрением, - взял да и напялил на себя французский камзол, да еще в ХХ столетии! (…) иной и дразнит по-русски, как Ремизов, а иной, как Кузмин, надевает для этого маску, которая действительно немного портит его слишком печальное для всех масок лицо… смешно видеть человека с грустным лицом в маскарадных и светских лохмотьях».

Борис Парамонов: Как видим, тема стилизации, имитирующей маски затронута уже здесь. Кузмин уже в первой книге предлагает странный, как сказали бы раньше, «пряный» синтез русского инока, вроде Алеши Карамазова, - и куртуазного маркиза догильотинной эпохи. Вообще это была модная тема: таких же маркизов изображал приятель Кузмина художник Сомов; есть и у Андрея Белого соответствующий цикл. Позднее стали говорить, что это у Кузмина было некое пророчество, некое игровое предвидение отечественных гильотин - прощание с прекрасной эпохой. Но более интересен другой вопрос: не был ли стилизацией другой кузминский образ – отшельника, монастырского послушника, русского инока?

Думаю, что нет. Здесь Кузмин сделал подлинную находку, сказал правду о себе, если не о своей теме. Его монашек находится в очень своеобразных отношениях с христианством, с самим Христом. Это отношение телесной влюбленности, приобретающей высокий духовный статус древнего Эроса. Вот это сочетание христианства и древнегреческого язычества было самым интересным у Кузмина. Поклонники Кузмина громко восхищались его «Александрийскими песнями» из книги «Сети», но гораздо интереснее другой ее цикл «Мудрая встреча». Тогдашний змий и всеобщий соблазнитель Вячеслав Иванов как раз этот цикл выделил у него как лучший. Но говорить об этом вслух и прозой еще не было принято, здесь было тогдашнее табу, только позднее уже громко, то есть в прозе, нарушенное Розановым. Но приоритет остается за Кузминым: это он увидел христианство как некий сублимированный гомосексуализм.

Окна плотно занавешены,

Келья тесная мила.

На весах высоких взвешены

Наши мысли и дела.

Дверь закрыта, печи топятся,

И горит, горит свеча.

Тайный друг ко мне торопится,

Не свища и не крича.

Стукнул в дверь, отверз объятия:

Поцелуй, и вновь, и вновь, -

Посмотрите, сестры, братия,

Как светла наша любовь!

Вот самое значительное из этого цикла:

Моя душа в любви не кается –

Она светла и весела.

Какой покой ко мне спускается!

Зажглися звезды без числа.

И я стою перед лампадами,

Смотря на близкий милый лик,

Не властен лед над водопадами,

Любовных вод родник велик.

Ах, нужен лик молебный грешнику,

Как посох странничий в пути.

К кому, как не к тебе, поспешнику,

Любовь и скорбь свою нести?

Но знаю вес и знаю меру я,

Я вижу близкие глаза,

И ясно знаю, сладко веруя:

«Тебе нужна моя слеза».

Слеза здесь отнюдь не покаянная, это слеза эротического восторга. При том что стихи эти – молитва перед иконой, на которой Лик Христов. Кузмин прибег тут к одной хитрости: слова «ты», «тебя» написаны со строчной буквы, а не с прописной, как следует в обращении к Богу. Приличия были соблюдены, так сказать; во всяком случае, открытого святотатства не было. А через несколько лет всё уже четко прописывалось, например Клюевым, который весь вышел из этих стихов Кузмина.

Вот это и есть кузминская прекрасная ясность – и гомосексуализм одновременно. И тут уже никаких стилизаций, а прямая правда о себе. Именно прямая, высказанная Кузминым впервые не в завораживающих стихах, а в нагой простоте прозы – в повести «Крылья», напечатанной в 1906 году. Скандал был большой, но Кузмин вел себя как ни в чем не бывало. Его поняли и оценили в самых передовых культурных кругах того времени, на башне Вячеслава Иванова. Там ведь и все были примерно такими.

Всё же разница межу Кузминым и по-настоящему крупными людьми серебряного века большая и существенная. Можно охарактеризовать ее так: Кузмин слишком легко принял свой гомосексуализм, не страдал из-за него, не увидел в нем проблемы. Это было для него легкой ношей. «Иго Мое благо и бремя Мое легко». Но Христос был для него не истина, путь и жизнь, а партнер любовный.

Нынче это очень понятно, и ни в коем случае не может быть осуждено открытое исповедание гомосексуализма. И мы отнюдь не осуждаем, но только хотим заметить, что соответствующие затруднения и проблематичности очень способствовали духовному углублению тогдашних людей. Кузмин же остался в области душевного, в нем нет сублимации на уровень духовности. Кузмин поэт пленительный, но в сущности мелкий. Говоря о нем, нельзя обойтись без слов «но» или «может быть». Это Роман Якобсон сказал, когда его попросили перечислить лучших русских поэтов двадцатого века; перечислил и, поколебавшись, добавил: «может быть, и Кузмин».

Едва ли не главное сказал о Кузмине Волошин: у его Эроса нет трагического лица. Это как раз по поводу «Александрийских песен» - вершины кузминских стилизаций. Стоит привести еще такие слова Волошина:

Диктор: «Когда видишь Кузмина в первый раз, то хочется спросить его: «Скажите откровенно, сколько вам лет?», но не решаешься, боясь получить в ответ: «Две тысячи»… в его наружности есть нечто столь древнее, что является мысль, не есть ли он одна из египетских мумий, которой каким-то колдовством возвращена жизнь и память».

Борис Парамонов: Эти слова потом так или иначе повторяли многие. Шкловский, например: Кузмин был похож на внезапно постаревшего юношу. Круче всех высказался мизантроп Бунин: Кузмин, похожий на гробовой труп раскрашенной проститутки.

Эти александрийские ассоциации и реминисценции неизбежно вызывают образ Кавафиса, настоящего александрийца. Но Кавафис зная, что придут варвары, не скрывает этого знания, он трагический, мистериальный поэт. У Кузмина же не мистерия, а кабаре, «Бродячая собака». Но всё же это настоящая «Бродячая собака», а не та, что нынче восстановлена на Михайловский площади в Петербурге Ленинградской области.

Иван Толстой: Вот уже несколько лет подряд один из садов Пражского королевского дворца – Града - становится летней театральной сценой. Здесь, под открытым вечерним небом, на фоне мощных крепостных стен и башен разыгрываются шекспировские трагедии и комедии в исполнении лучших актеров Чехии и Словакии. О Шекспировских празднествах рассказывает Нелли Павласкова.

Нелли Павласкова: В этом году Шекспировские летние празднества начались 21 июня премьерной постановкой «Бури». В ней в роли раба Калибана представился легендарный чешско-американский актер Ян Тржиска, приезжавший и в предыдущие годы из Лос-Анджелеса, чтобы на старой родине, на летней сцене Града, сыграть роль короля Лира. Ян Тржиска, ближайший друг Вацлава Гавела и Милоша Формана, вынужден был по политическим причинам эмигрировать из Чехословакии в начале семидесятых годов. В США он прославился благодаря роли булгаковского Воланда на Бродвее, все эти годы непрерывно снимался в Голливуде. После бархатной революции Ян Тржиска – частый гость Чехии. Он был свидетелем на свадьбе Гавела с актрисой Дагмар в 1998 году, часто снимался в Праге в кино, но на родину не возвратился. Каждое его участие в летних театральных постановках – это событие года. В драме «Буря» его партнерами стали ведущие актеры Словацкого национального театра в Братиславе – Душан Ямрих, Эмиль Хорват и Мартин Губа.

Участие словацких актеров в постановках в пражском Граде - явление новое и заслуживающее всяческого внимания. Чешская публика валом валит на эти спектакли, с ностальгией вспоминая любимых мастеров, потому что до разделения Чехословакии 15 лет тому назад, каждый понедельник вечером по чехословацкому телевидению с большим успехом демонстрировался какой-нибудь телеспектакль из Братиславы. В те годы практически все чехи хорошо понимали словацкий язык, потому что все передачи по радио и телевидению были двуязычными. Молодое поколение, выросшее после разделения Чехословакии, почти не понимает словацкого языка, тем не менее, публика на летних объединенных спектаклях, где каждый актер говорит на своем родном языке, была в основном, молодежная.

В программе Летних шекспировских празднеств этого года, кроме «Бури», спектакли: «Отелло», «Сон в летнюю ночь», «Венецианский купец» и комедия «Как вам это понравится», где встретились ведущие чешские и словацкие актеры, он был поставлен словацким режиссером Эмилем Хорватом, новые переводы сделаны словацким поэтом Фельдеком, после разделения страны живущим в Праге, и чешским шекспироведом Гильским. Спектакль идет больше трех часов с антрактом. В одной из главных ролей – молодая словацкая актриса Даница Юрчова, с успехом снимающаяся и в последних чешских фильмах. Ей слово.

Даница Юрчова: Шекспировские празднества уже несколько лет проходят и в Словакии. У нас в Братиславе, в парке Братиславского замка. Мы играли Шекспира в прошлом году и в замке города Брно. Спектакль «Как вам это понравится» с самого начала был задуман режиссером Эмилем Хорватом, как словацко-чешский. Он готовился в Словакии, и чешские актеры ездили к нам на репетиции, которые часто проходили по ночам, так как мы все – занятые люди. А те молодые люди, которые танцевали в спектакле кельтские танцы и пели специально написанные для постановки песни, – это студенты театрального факультета в Братиславе, того курса, на котором преподает Эмиль Хорват. Пьесу «Как вам это понравится» мы начали репетировать в прошлом году, впервые показали ее в Братиславском замке, и вот сейчас мы впервые выступили с этим объединенным спектаклем в Праге.

Нелли Павласкова: Тогда играли те же самые актеры, что и сейчас в Праге?

Даница Юрчова: Да. И в прошлом году часть ролей исполняли чешские актеры, те же самые, которых вы видели в Пражском Граде. Возможно, что в будущем году мы покажем этот спектакль в замке города Кошице, и снова будем его играть в Праге и в Брно.

Нелли Павласкова: Спектакль пользовался большим успехом. Сад Пражского Града был переполнен, некоторые люди стояли.

Даница Юрчова: Да, билеты всегда полностью распроданы до последнего места, и атмосфера очень для нас приятная. Лето, на небе звезды, сцену окружают высокие деревья и старинные башни королевской крепости, люди себя чувствуют непринужденно, сидят с бокалом вина или со стаканом сока в руках, сидят близко от актеров, не то, что в классическом каменном театре. А вчера мы не смогли до конца сыграть спектакль, потому что пошел сильный дождь, но люди сначала не уходили, натянули на себя дождевики и сидели, однако через сорок пять минут мы были вынуждены прекратить спектакль, и касса вернула публике деньги. Такое тоже случается в театре под открытым небом.

Нелли Павласкова: Говорила актриса Словацкого национального театра Даница Юрчова. А вот мнение пражского зрителя:

Зритель: Я убежден, что культура всегда объединяла народы. Я всегда глубоко тронут, когда вижу, что чешские и словацкие актеры снова выступают вместе. А если это к тому же театральный спектакль, где половина актеров словацких, половина чешских, и публика довольна и принимает их хорошо, то это просто праздник. Значит, наши народы не разошлись: они умеют вместе жить и вместе создавать культурные ценности, несмотря на то, что Чехословацкая республика распалась.

Нелли Павласкова: Как вы считаете, спектакль не пострадал в художественном отношении от разнобоя языков?

Зритель: Художественный уровень спектакля был высокий. Актеры играли слаженно и, несмотря на то, что в Чехии и в Словакии разные театральные школы, результат был отличный.

Нелли Павласкова: В последнее время в Чехии наблюдается также активное вторжение словацких актрис в чешское кино. Режиссеры предпочитают на роли молодых героинь приглашать словачек, объясняя это тем, что гостьи из Словакии более темпераменты, непосредственны и что их красивые лица не примелькались зрителю. Многие словацкие актрисы, сыграв главные роли в телесериалах, так и остались в Праге, и в театрах играют уже по-чешски. В фильмах же и в телепостановках, их голоса обычно дублируют чешские актрисы. Короче говоря, мир искусства Чехии и Словакии не принял разделения и продолжает считать себя единым.

Иван Толстой: В Риме вышло исследование итальянского слависта Марко Клементи «История советского диссидентства». Рассказывает Михаил Талалай.

Михаил Талалай: Римский исследователь Марко Клементи – вероятно, единственный из современных профессиональных историков-итальянцев, познавший российскую действительность изнутри. В конце 80-х годов он прибыл в качестве студента Ленинградского государственного университета тогда еще имени Жданова на берега Невы, где и стал очевидцем крушения Советской империи.

Тогдашняя диссертация Клементи была посвящена теме ретроспективной - дореволюционной истории итальянских колоний в России. Впоследствии, значительно дополнив свой диссертационный материал, он выпустил и основательную монографию с названием «Богатство и бедность иностранцев в царской России. Итальянская благотворительность от Петербурга до Кавказа».

Вне сомнения, как и многие свидетели перестройки и постперестройки, Клементи был впечатлен теми воистину историческими событиями, - Съездом народных депутатов весною 1989 года и другими. Печальным событием той поры стала ранняя смерть Сахарова, накануне распада Советского Союза, которого академик не увидел и которого не желал.

Масштабная личность Сахарова увлекла римского историка и следующей большой его работой стала книга на итальянском «Право на неприятие. Конституциональный проект Андрея Сахарова».

Прошло еще несколько лет, и Марко Клементи, который сейчас преподает историю Восточной Европы в университете Калабрии, утвердился как эксперт по советским диссидентам. Он продолжал собирать и осмысливать материалы. Уже в книге о Сахарове он напечатал биографический словарь диссидентов, который выглядел как заявка на новую книгу. Логичным и впечатляющим итогом последующей работы стала вышедшая несколько месяцев тому назад, в издательстве « Odradek », книга «История советского диссидентства. 1953 -1991 годы».

Интересно, что в итальянском языке слово «диссиденство» обретает свою исконную, неполитизированную этимологию. Это – dissenso , то есть «неприятие», «несогласие», которое может быть вполне комфортабельным и даже модным в обществе демократическом (так называемый альтернативный образ жизни). Но тоже dissenso «неприятие» становится вещью опасной при тоталитарных режимах.

Хронологические рамки монографии Клементи очень четкие. 1953 год – год смерти Сталина, и затем робкое начало оттепели. 1991 год – год смерти Советского Союза.

Как профессиональный историк Клементи, во-первых, базирует свое исследование на широчайшей документальной базе. Не случайно тут и его многолетнее сотрудничество с Обществом Мемориал, идея и поиски которого вызрели в недрах диссидентства. Во-вторых, Клементи задается вопросом о механизме возникновения диссидентства и о принципах противостояния советского строя, и ему подобных строев, с инакомыслием. В первые годы после революции большая часть интеллигенции увлеклась строительством нового общества, которое через репрессии из крестьянской страны сделало промышленную сверхдержаву. С консолидацией власти, желавшей монолитности, инакомыслие стало нетерпимым. Оно возвращало человека к его собственным меркам, к гуманизму и к гуманности. Эти мерки не соответствовали однопартийной системе и однопартийному мышлению их, в соответствии с логикой тоталитаризма, следовало подавить. Об этом механизме прекрасно сказал Бродский в своей Нобелевской речи, которую Клементи цитирует в своей книге.

В истории советского инакомыслия огромную роль сыграли именно литераторы, и Клементи выявляет их роль, беря исходной точкой наследие Анны Ахматовой и Бориса Пастернака. Это литературная линия, усиленная у Бродского и Синявского, переплеталась с политическим диссидентством. И тут особое место заняли идеи и деятельность Андрея Сахарова, над которыми Клементи много размышлял в своей предыдущей публикации.

Иван Толстой: Мы связались по телефону с профессором Клементи. Развалился Советский Союз, изменилась страна, почему советские диссиденты не сыграли в своей стране такой же роли, какую диссиденты сыграли в странах Восточной Европы после крушения коммунизма, в Польше или Чехии, например?

Марко Клементи: Я думаю, что они не сыграли такую роль, потому что Советский Союз развалился не из-за них. К сожалению, я к этому выводу пришел недавно, и не смог об этом написать в книге. То есть я это понял после того, как книга уже вышла. В книге я поставил вопрос, но ответ был не однозначный, а потом я понял, что это именно так.

Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, подробнее.

Марко Клементи: Дело в том, что то, что делали диссиденты в 60-е, 70-е, 80-е годы, это была такая работа, которая в конечном итоге зашла в тупик. Они просто не смогли справиться с задачей, потому что задача была огромная. И в середине 80-х годов они просто перестали этим заниматься. Одни уехали, некоторые еще сидели в лагерях, а остальные просто тихо сидели дома.

Иван Толстой: Сформулируйте, пожалуйста, эту задачу как вы ее понимаете: как видели диссиденты свою задачу?

Марко Клементи: Мне кажется, что в основном задачей диссидентства было не перевернуть страну, не изменить общественный строй, а демократизировать страну, чтобы жить в стране, где можно было открыто говорить, что думаешь. То есть, открыть страну. И слова «перестройка» и «гласность» - это не горбачевские слова, а лозунги диссидентов. Вспомните митинг гласности - первый или второй важный митинг, который имел резонанс в мире. Это еще конец 60-х годов. Понимаете, инициатива перешла в руки КПСС через Горбачева, но они тоже не смогли с этим справиться. Но тогда уже диссиденты не могли давить на власть для того, чтобы дать власти такое направление для того, чтобы демократизировать страну на самом деле. И Горбачев не смог с его стороны. А когда развалился Советский Союз, то уже другие люди использовали этот развал. Те люди, которые именно развалили Советский Союз, там другие интересы совсем. Интересы местные, национальные, экономические. Об этом диссиденты не думали. Национальный вопрос, например, для диссидентов это был вопрос о правах человека. То есть, допустим, месхеты или татары, которые должны были иметь право вернуться обратно, и все.

Михаил Талалай: Для русского читателя книги Клементи интерес представляет реакция на советское диссидентство в Италии. Здесь долгое время доминировала левая идеология, считавшая правозащитников досадной помехой на пути социалистических завоеваний, и поэтому их существование или замалчивалось, или преподносилось в искаженном свете. Известно, например, что советские диссиденты не раз писали в органы левой прессы, но их обращения почти никогда не публиковались.

Теперь, когда диссидентство, сошло с исторической сцены, оставив высокий моральный пример, не востребованный постперестроечным обществом, книга Клементи становится необходимым аналитическим инструментом. И не только для прошлого, но и для настоящего.