Михаил Соколов: Сегодня мой собеседник в Париже Элен Каплан Елена Мякотина – дочь выдающегося русского историка, историка Украины, Венедикта Мякотина, долгие годы одного из редакторов нео-народнического журнала «Русское богатство».
Мякотин с 1905 года – был лидером народно-социалистической партии, выдвинувшей программу национализации земли и проведения демократических реформ в России. Партия имела своих депутатов во всех составах Государственной Думы. А в 1917 году народники объединилась с трудовиками в Трудовую народно-социалистическую партию.
Венедикт Мякотин Венедикт Мякотин был выслан из Советской России в Германию, откуда с двумя дочерьми Ниной и Наташей переехал в 1925 году в Прагу, где уже в 1928 году и родилась его дочь и моя собеседница – Елена Мякотина, историк, глава Наблюдательного Совета Тургеневской библиотеки в Париже.
Елена Венедиктовна, первый вопрос, я бы хотел, чтобы вы рассказали немного о себе. Насколько я понимаю, вы были поздним ребенком в семье Венедикта Александровича, когда он был человеком немолодым. Что было тогда, в начале 30-х годов?
Елена Мякотина: Моя семья была, как вы знаете, выслана в 22 году. В то время у моих родителей было две девочки 11 и 12 лет, Наташа старшая и Нина. А я уже родилась в 29-м году и я была на 20 лет моложе моих сестер.
Родилась я в Чехии. Потому что когда моих родителей выслали из Москвы, высылали также из Петербурга. Теперь все говорят о философском пароходе, но в сущности очень многие выехали из Москвы на поезде. В детстве я всегда слышала, всегда говорилось о поезде, и поезд был в Берлин.
С Берлином до этого велись переговоры, можно высылать или нельзя. Сперва немцы отказались и сказали, что не хотят становиться русской Сибирью. Но тогда им сказали, что если их попросят высылаемые, согласятся они или нет, они согласились.
Мой отец с семьей поехал в Берлин, в Берлине его сразу же интервьюировали, и он рассказал, почему и как его выслали. Это очень интересно, потому что это прямое свидетельство того, как происходило. Это появилось в газете «Руль». Мне кажется, важно отметить, потому что иногда просто не знают, когда хотят обратиться к какому-то прямому источнику. Об этом так же говорил Михаил Осоргин, который выехал уже из Петербурга на поезде.
Михаил Соколов: А выбора у них, собственно, не было, потому что фактически выбор такой – или смертная казнь, или отъезд.
Елена Мякотина: По-моему, выбор был. В детстве я помню, что мне рассказывали, что моему отцу предложили признать советскую власть большевиков, и он, по моим воспоминаниям, отвечал отрицательно. Например, Осоргин, его спросили: как вы относитесь к этой власти? Он сказал: с удивлением. Но это тоже, по-видимому, было воспринято как отрицание.
Мне кажется, что может быть или, по крайней мере, они так думали, что если бы они сделали какое-нибудь заявление о том, что они присоединяются к этой новой власти, то тогда бы их оставили. Хотя всегда была опасность, потому что он все-таки был осужден на смертную казнь, потом его выставили, заменили. Но опасность, конечно, большая была.
Я никого в сущности не знаю, кто бы это принял и остался.
Михаил Соколов: Скажите, а что вам рассказывали про эту жизнь в Берлине, которую вы, естественно, не застали?
Елена Мякотина: В Берлине жизнь продолжалась сравнительно мало, потому что они очень быстро переехали в Чехию, в Прагу. В Берлине главным образом мои сестры, я думаю, на них произвело самое большое впечатление, потому что они оказались в чужой стране. Они мне рассказывали про Берлин, который им очень нравился, тогда был приятный город. Рассказывали про Германию, тогда еще не была нацистской Германией. Им очень понравилась.
Михаил Соколов: Венедикт Александрович работал в русском научном институте какое-то время?
Елена Мякотина: Да, он тогда перевел книгу Вильгельма Второго. Так что, я думаю, он работал над своими трудами.
Михаил Соколов: И журнал, собственно, начинается.
Елена Мякотина: Все воспоминания, журнал «Голос минувшего» относится именно к этой эпохе, конечно. А потом они переехали в Прагу, где мои сестры учились в гимназии в Страшнице и других местах. Я это все теперь помню, потому что несколько лет назад мне пришлось довольно часто бывать в Праге после такого промежутка. И было интересно то, что хотя мне было три года, когда я выехала из Праги, из моей памяти всплывали все эти имена, названия - Вшеноры, Страшницы, Летна.
Михаил Соколов: В это время уже Венедикт Александрович работал в связи с русской акцией, то есть он получил профессорское содержание, у него была возможность заниматься наукой.
Елена Мякотина: Профессорское содержание, я точно не знаю, по-моему, работал в архиве главным образом. Всюду содержание было очень бедное. В архивах ГАРФа вы найдете некоторые, может быть не его письма, письма других людей, которые ему их жизнь, и это приблизительно была жизнь всех. Это была очень бедная жизнь.
Ему потом предложили профессорское место в Болгарии, в Софии, и он это место принял, по-видимому, потому что это содержание было лучше, чем то, что было в Праге. Но все-таки была какая-то возможность жить, дети учились. Потом родилась я. Обе дочери кончили гимназию там.
Михаил Соколов: Венедикт Мякотин как раз перед рождением дочери получил место профессора в Софийском университете и вынужден был отправиться в Болгарию. В Госархиве России, в фонде Пражского заграничного архива сохранилась семейная переписка:
Из письма дочери Нины Мякотиной отцу из Софии в Прагу 19 марта 1928.
Дорогой папуся!
.. У нас все благополучно. В это воскресенье девочке исполнится месяц. Она весит 3212 гр. Она, уже, по-моему, и видит и слышит. Довольно много кричит. В лавку мы уже заплатили. Хочется как можно скорее каникул! Подумай, папочка, как много времени до твоего приезда. Ты должен нам писать побольше, письма только идут очень медленно….
..Мы с Наташей стареемся изо всех сил кормить маму. У нас была еще недавно настоящая зима – снег, холода. Сугробы – прямо. Потом стало таять и теперь холодно только по утрам, по вечерам и ночью. Днем солнце нагревает и тепло. Скоро, Я думаю, будет настоящая весна. К нам никто не приходит. … Скорее будет тепло, и можно будет выводить гулять девочку. Надо будет как-то вывернуться и купить коляску.
Твоя Нина.
Михаил Соколов: Жили Мякотины в Праге деле небогато: кормили семью статьи Венедикта Алексиевича в газеты – в «Днях» Керенского, представительство интересов в Болгарии Русского Заграничного архива.
Из письма дочери Нины Мякотиной отцу из Софии в Прагу 24 мая 1928 года:
Дорогой папочка!
Сегодня праздник, мы – дома. Я сижу в саду перед домом, детик в коляске спит. Доктор сказал, что его надо прикармливать, и он 2 раза в день кушает кашу из карловарского сухаря с молоком и водой. Он весил вчера 4425,9 (грамм), если не ошибаюсь. …
А в смысле колкости я вот о чем писала: ты на нас сердишься и пишешь вместо Алёнки – Елена, а она Алёнушка.
…
Наташа сдала письменные экзамены, кроме французского (так как сегодня праздник, французский будет завтра) хорошо. Павел Филимонович сказал, что в латинской письменной она не сделала ни одной ошибки. Но, скажу тебе, что письменные экзамены держать – плевое дело (только русский серьезнее), а то по всему помогают, по-чешски, -немецки, -французски заранее известны темы, и все учат их наизусть. На чешской письменной Ольга Кондратьевна проверяла все потом, а на латинской – Наташа очень многим помогала. И сами учителя подходят, проверяют и помогают очень много.
Бабушка Брешко-Брешковская прислала тебе костюм из очень хорошей американской материи, со штемпелем New York , но подержанный, и штаны, на, извините за выражение, задницу Михайлова, прямо орбита земная, но хороший материал. А деточке бабушка еще подарила кофточку, перчаточки и сапожки, а теперь прислала через Марию Евгеньевну (Аргунову) голубой капор на шелку и на вате, прелесть какой хорошенький. ….
Что же касается финансов, то дело немного хромает. Из «Дней» мы еще не получили денег, и мама сегодня пошла в Архив. Ты знаешь, наверное, что Гуревича смесили, что выбрали Архангельского, но министерство не утвердило, и что, может быть, будет Изюмов на месте Гуревича.
…
Как мама ждет тебя, папочка, прямо ждет – не дождется. Будь поосторожнее в своей Софии, одевайся теплее и будь осторожнее со всякими Бахусами.
Ну, вот пока довольно, потом припишу еще, а сейчас крепко целую тебя и обнимаю – твоя Нина.
Дорогой папочка сегодня уже суббота, я посылаю письмо. Погода плохая. Денег маме тогда выдали, но из «Дней» еще не пришли.
Целую тебя, твоя Нина.
Михаил Соколов: Жили в Праге, вы помните, где?
Елена Мякотина: Это был Бубенец и Дейвице, главным образом Дейвице. Вы слышали об Окуневых, которые жили там? Это были их большие друзья. Я потом нашла одну из дочерей Окуневых, которая тогда жила в Праге несколько лет назад, и она продолжала жить в этом доме, этом квартале Дейвице. Там жил Кизевейтер. Мы жили на другой улице, но недалеко оттуда.
Михаил Соколов: Когда ваш отец переехал в Софию, какое-то время ваша семья оставалась в Праге?
Елена Мякотина: Да, потому что, я думаю, главным образом это было из-за моей сестры, которая только что поступила в университет, надо было окончить год или может быть меньше. Мы оставались в Праге, а отец жил в Софии.
Михаил Соколов: Нина Мякотина в Праге поступила на медицинский факультет, вот что она писала отцу 10 ноября 1929 года:
Милый мой дорогой папочка, здравствуй.
Я уже начал заниматься. Книги у меня уже есть, так что ты на это счет не беспокойся. … Вообще это меня интересует, но на лекциях слушать внимательно довольно трудно. Приходится почти всегда стоять на анатомии, и это очень утомительно. Перед аудиторией страшная толкотня и давка. Прямо могут задавить. Чехи страшно усердно записывают и смотрят в лицо профессору с таким выражением, словно перед ними не человек, а божество. И во всяком случае из другого вида, чем они. И это не все, конечно, но большинство. Зато на биологии, которую читает доцент, едут себя почти неприлично – разговаривают все время, кричат, шумят, так что ничего не слышно. Резать трупы мы будем только весной, и дай бог если успеем, а то еще летом придется, вот это неприятно, когда жарко. …
Мы с мамой живем вообще дружно. …
От Наташи получили вчера письмо, но об исходе экзамена она узнает только15-го числа. Но вообще настроение у нее кажется бодрое. Мама сейчас ушла в кино, я положила Оньку (Аленку) спать и она засыпает. Она очень хорошая, говорит и поет столько песен! Она говорит: «Папа должен приехать», и «что папа привезет из Болгарии нам». Она бегает по комнатам и тащит все, что плохо лежит. Когда я приходу домой, и она не спит, бежит к двери и кричит: «Нина!»
…
Крепко тебя целую. Пиши нам. Твоя Нина
Михаил Соколов: Другая дочь Венедикта Мяконина Наталья уехала из Праги в 1929 году, училась в Сорбонне. Вот одно из ее писем, написанное в апреле 1929-го года.
Милый папа!
Я получила твое письмо, и оно меня обеспокоило.
Насчет моих денежных дел ты напрасно беспокоишься, сегодня опять помесили твою статью. Я было очень довольна, но твое письмо меня огорчило очень. Как твое здоровье теперь?
У меня открывается экзаменационная сессия 12 июня, надо думать, что к концу июня все будет кончено. Покамест работаю что-то не так, как следовало бы, но это скоро пройдет. Все, таки кое-что я делаю, и так или иначе к экзаменам подготовлюсь. Сегодня я получила деньги ( 500) и купила себе платье за 38 фр. (анков). Итак, мои дела хороши. С это месяца я решила (с 10 мая) брать уроки брать уроки только раз в неделю, времени у меня весьма немногого, и я еле-еле сделаю все вовремя. Сегодня, например, хотела сделать много, не сделала почти ничего (т.е. занималась, но мало) и сейчас лягу спать.
… Пожалуйста, не думай, что я ленюсь, просто я очень устала, и, признаться, в прошлом месяце наводила очень сильную экономию (денег у меня было очень мало). Теперь, когда это прошло, можно сказать, благодаря тому, что у меня была большая усталость и т. д. Когда я подумаю, что отныне могу завтракать каждый день, то … мне очень приятно.
Милый мой папочка, как видишь, я не отучилась смеяться, и иногда мне даже очень весело было именно после всех этих воздержаний. А теперь с этим кончено.
В июне у меня не будет больше расходов (на уроки) 50 франков и расходов на экзамены – 60-80 франков, значит денег хватит даже если я получу меньше.
Будь здоров мой дорогой папочка.
Будут ли у вас в Болгарии ваканс на русскую Пасху? Так как это письмо придет как раз на русскую Пасху, то поздравляю тебя с праздником, милы, милый, родно мой любимый папочка! Как мне хочется вас видеть, как я истосковалась по вам.
Мы живем в общем хорошо… С Бене у меня хорошие отношения. В пятницу мы гуляли втроем: Бене, Марсель и я. Мы Марселем излагали по очереди социалистическую доктрину, было очень весело.
Целую, Наташа
Михаил Соколов: Наталья Мякотина стала ученым, историком - одним из видных деятелей соцпартии Франции.
Венедикт Мякотин продолжал преподавать в Софии, периодически приезжая в Прагу к семье. В Праге училась дочь Нина, которую никак не удавалось перевести в болгарский медицинский университет. Это и держало жену Мякотина Анну – Нюру и двух дочек в Чехословакии. В апреле 1931 года Венедикт Мякотин писал:
Поздравляю вас с праздником мои дорогие! Нюра, Ниночка и Оня. Вот это письмо придет к вам должно быть, на Пасху. Очень хотел бы, чтобы праздник прошел у Вас весело, боюсь, однако, что испорчу его вам безденежьем. Я, Нюра моя, послал тебе деньги, но очень мало – всего 800 крон. Больше никак не вышло, т.е. мне ведь пришлось заплатить долг предыдущего месяца, Это очень мало. Не хватит даже на покрытие очередных платежей ( 500- Стратонову, 100 – министерство, 12 – твоя рассрочка), а еще остается за уголь, газ, электричество уж не говорю о Сер.<гее> Вяч. <еславовиче.> , его можно будет начать платить только со следующего месяца.
Но, может быть, как-нибудь извернешься, Нюра. Я думаю, что от м<инистерст>-ва ты получишь 1 450, в марте. Думается, по ошибке дали за 2 месяца только 2.500, что взяли излишние деньги за февраль. Но если ты увидишь, что тебе не хватает, напиши дорогая сейчас же, и я в половине месяца займу и вышлю тебе 200 или 300 крон.
…
Написал я Киз. <еветтеру> и Гесс<ену>. Просил обоих поговорить с Зав<адским> насчет второго полугодия и постараться добиться пособия к концу мая. Неделей или десятью дням и раньше писал о том же М<илюко>-ву. Остается ждать, что будет. Горячо целую тебя, моя дорогая. Моя любимая.
Твой Дика.
Михаил Соколов: Семья Мякотиных перебрались в Болгарию только в 1932 году.
А переехали в Софию где-то в 32-м году?
Елена Мякотина: Да.
Михаил Соколов: Как в Софии складывалась его научная деятельность?
Елена Мякотина: В Софии у него были студенты, он написал также и книгу. Он написал историю России, которая была переведена на болгарский язык. И еще закончил книгу о левобережье Украины. По-моему, жизнь складывалась сравнительно хорошо, потому что он преподавал. Вначале у него было мало студентов, но потом они появились.
Во всяком случае он оставил очень хорошие воспоминания. Потому что я потом встречалась со многими болгарскими преподавателями, которые очень его уважали и считали одним из самых замечательных преподавателей-историков, которые у них были.
Интересный был факт, что когда он начал преподавать, очень мало студентов пришло на его курс. И кто-то ему сказал, что русская эмиграции в Софии делала противопропаганду ему, потому что он не принадлежал к так называемой правой эмиграции, а в Софии, вообще в Болгарии были главным образом эмигранты из этой. Например, там были люди, которые не были высланы, а сразу эмигрировали.
Потом это было подтверждено. Я познакомилась гораздо позже с болгарским преподавателем, профессором, который мне рассказал, что в университете был студенческий перерыв между двумя лекциями, пришел какой-то студент-социалист, который сказал: вы знаете, у нас теперь будет лекция Мякотина. Ему, наверное, делают обструкцию, так что мы должны все идти его слушать. Это был представитель социалистического движения.
Михаил Соколов: Это довольно странно, потому что, несмотря на то, что у Мякотина были социалистические взгляды, он был достаточно твердым противником большевизма.
Елена Мякотина: Конечно. Но может быть можно считать, что большевизм не социалистическое движение.
Михаил Соколов: Если говорить о его политических взглядах, как вы сейчас понимаете? Ведь внутри Трудовой народно-социалистической партии было собственно два взгляда на большевизм – его и Пешехонова. Пешехонов предлагал возвращаться и сотрудничать, а Мякотин и Мельгунов совсем уже в жесткой форме все-таки считали, что нужно не признавать советскую власть и с ней бороться. Почему он выбрал эту линию борьбы с большевизмом?
Елена Мякотина: Потому что, я думаю, что он не хотел с самого начала революции, я не говорю с февральской, но когда уже подходила октябрьская, он с самого начала не выбрал это течение, потому что оно ему совсем не подходило. Между прочим, он довольно хорошо объяснил во всех своих воспоминаниях. «На распутье» можно прекрасно понять, так же и в брошюрах. Во время Февральской революции были изданы три или четыре брошюры очень интересные. Потому что там видно точно, как он начал относиться с самого начала к этому течению, с которым он не был согласен.
Он не захотел уступать, он не думал, что это хорошо, что это целесообразно.
Михаил Соколов: Венедикт Мякотин резко выступил против большевистского переворота, в 1918 году стал одним из руководителей Союза возрождения России, потом был на Юге России, но сразу не эмигрировал, был арестован, приговорен к смертной казни, потом амнистирован, и выслан из Советской России в Германию. В эмиграции Мякотин участвовал в создании Республиканско-демократического союза, много писал, в основном исторических работ, но в немногих публицистических статьях он отстаивал мысль, что несмотря на большевистский переворот и практику Ленина и его сообщников, идея настоящего социализма, которую отстаивают социал-демократы в Европе, и для России отнюдь не скомпрометирована преступной практикой большевиков. А к ним, несмотря на свой уход от политики к науке, он относился бескомпромиссно, хотя, предпочитал левые «Дни» Керенского радикальной «Борьбе за Россию» своего приятеля и соратника по Союзу возрождения России историка Сергея Мельгунова, который 23 марта 1927 года написал из Парижа в Софию профессору Венедикту Мякотину: «Дорогой Венедикт Алексеевич.
…. Возможно, что мы пойдем по разным политическим путям в своей практической деятельности – я лично никогда не изменю, пока существуют большевики, той позиции, которую мы занимали в 1918 году».
Венедикт Мякотин был осторожнее, и скорее искал пути эволюции в России. Поэтому он отказался участвовать вместе с Мельгуновым в журнале «Борьбе за Россию», который перебрасывался в СССР, и чьи авторы требовали активной борьбы с большевиками.
Мякотин написал коллегам в Париж:
Я вынужден также оговорить, что в своем письме С.П. М<ельгуно>-в <привел> не совсем точно <суть> моего возражения на одном из собраний в Праге, где обсуждался вопрос о «Б.<орьбе> за Р. <оссию>» Было бы излишне воспроизводить здесь содержание этого возражения, но во избежание новых недоразумений, я должен сказать, что лично я не собирался и не собираюсь участвовать в этом журнале, т.<ак> к.<ак> считаю его и по условиям возникновения, и тому характеру, который он принял, по меньшей мере бесполезным.
Михаил Соколов: Ведь он фактически возглавил в 18 году Союз возрождения России.
Елена Мякотина: Теперь все говорят, что он был один. Он просто к ним примкнул, но это не продолжалось долго. Он думал в то время, что это что-то, что могло изменить все положение. Он стоял на других позициях все-таки.
Михаил Соколов: Союз возрождения России был одной из двух подпольных организаций, все-таки левоцентристский был этот и национальный центр был правый. Это крупнейшие большевистские подпольные организации в центре России были.
Елена Мякотина: Они все-таки не играли большую роль.
Михаил Соколов: Он уехал на юг и на юге, с одной стороны, поддерживал белое движение, а с другой стороны, критиковал его.
Елена Мякотина: Если он поддерживал так называемое белое движение, так это потому, что оно противостояло тому движению. Конечно, он не был согласен со всеми процессами, которые происходили в этом движении. По-моему, он особенно большой роли не играл в то время, хотя бы потому, что он был очень болен. Жили одно время в Новороссийске, он был очень болен, потом выздоровел, потом опять заболел.
Михаил Соколов: Тем не менее, петиции Деникину подписывал.
Елена Мякотина: Наверное, да. Он был очень связан с Короленко.
Михаил Соколов: Я продолжаю беседу с Элен Каплан - Еленой Мякотиной, дочерью выдающегося русского историка, лидера Трудовой народно-социалистической партии Венедикта Мякотина.
Елена Мякотина: Ваши вопросы меня не удивляют. Потому что в них появляется альтернативный подход – или большевики, или монархисты. Это меня очень поражает все больше и больше. Очень трудно объяснить, надо было бы написать книгу об этом.
После перестройки России вернулась ее историческая память. И сразу же появились монархисты и что-то такое. Все это, конечно, вернулось, и церковь, и все. Возвращается – это правильно, все хорошо. В России не вернулось до сих пор, вы может быть первый, который говорите о Мякотине и о других, потому что он не был единственным, все, что предшествовало этой революции.
Михаил Соколов: Демократы, народники – это все забыто. Эсеры, демократическая контрреволюция – все это забыто.
Елена Мякотина: 19 век забыт, весь 19 век. Получается так, что в России была монархия, было самодержавие, старый режим. Потом вдруг возникла Октябрьская революция. Если вы прочитаете одну из брошюр, там он об этом тоже говорит. Почему она вдруг возникла? Если возвращать эту память, так возвращают ее: была Россия, были крестьяне и вдруг появилась революция. Почему, откуда? В России весь 19 век – это был век нарастания революционного движения.
Во время Февральской революции, что это было? Это была русская революция. Вся история – это история России, это история ее движения. Иностранные, другие идеи, конечно, вносились, но было и местное, хотя бы Михайловский. Кто теперь говорит о Михайловском? Никто. Герцен. Кто говорит о Герцене? Никто.
Все, что подошло к Февральской революции, а не к Октябрьской, об этом никто не знает, никто не говорит. И получается так, что вообще у России теперь нет своих корней, потому что непонятно, почему вдруг сделали Октябрьскую революцию, из которой в конце концов ничего не получилось.
Михаил Соколов: Это удобно вычеркнуть историю освободительного движения, народников, эсеров, поскольку тогда можно говорить о том, что это был случайный переворот или цепь переворотов. То есть страна развивалась нормально, несмотря на очень жесткий тоталитарный режим. И собственно, тогда возникают параллели с современностью, что и сейчас это развивается нормально в авторитарном режиме. Вот для чего это делается, я думаю.
Елена Мякотина: Я не уверена, что это делается целенаправленно. Я думаю, что получилось так и теперь было бы очень полезно вернуться ко всей этой истории, по-моему, совсем не позорной истории для России. Это вписывается в общее мировое движение. А то получается теперь, что весь этот период, который плохо кончился и который был тоже очень плохим, это просто нужно вычеркнуть, и ничего никому не принесло.
Наоборот, это был один из каналов, который появился в России, через который пошло мировое движение. И его можно понять, по-моему, только если показать, откуда это все вышло.
Михаил Соколов: Если взять статьи вашего отца, послереволюционную статью знаменитую «На распутье», он говорит о том, что революция и то, что произошло, все эти ужасы, они не отменяют, во-первых, идеи демократии, потому что власть взяли антидемократы. Во-вторых, не отменяют идею социального прогресса, потому что никакого прогресса те, кто взяли власть, то есть большевики, тоже не несут. То есть эти идеи не опровергнуты, могут развиваться. Он как раз придерживался, насколько я понимаю, этого взгляда.
Елена Мякотина: Вы знаете, я в течение очень многих лет не читала ничего отца. Так как он умер, у всей семьи был шок. Я всегда боялась начать его читать, потому что думала, что, как многие уже теперь, все, что он говорит, не то. А кроме того, в то время говорилось, что это идеалисты, а теперь мы знаем, что мы реалисты. Оказывается, что теперь мы увидели, что реалисты совсем не были правы, в конце концов.
Так что теперь, когда я его читаю, я вижу, что я с ним согласна. Хотя я долго думала, в конце концов, это отошло в прошлое, столько новых вещей.
Михаил Соколов: Наверное, смотрели документы Трудовой народно-социалистической партии, которую Мякотин возглавлял. Ее направление совпадает как раз с тем, которое развивалось на Западе в русле правой социал-демократии.
Елена Мякотина: Это немножко иное. Во-первых, вы говорите о социалистической партии во Франции. Теперь можно было бы это объединить . Но до сих пор в социалистической было большое влияние марксизма. Я не против марксизма, между прочим, но не во всем, далеко не во всем. Мне кажется, вообще разница была в том, что все русское движение до конца 19 века было все-таки построено не на городах, не на том, что развивается в городах, а на общей территории, на крестьянских местах. И по-моему, в этом была большая разница.
Потому что все эти новые большевистские, меньшевистские социал-демократические движения, они развились только в конце 19 века и в городах. Их принесли, тогда в западноевропейских городах это было очень развито, так что было легче привить там. Так что это не была русская атмосфера.
Михаил Соколов: Почему русские эмигранты демократической направленности, те же эсеры, кадеты, «Крестьянская Россия», имея общего врага в лице большевизма, никак не могли объединиться на какой-то программе-минимум, простой, ясной, той, что предлагал, например, активно Сергей Мельгунов?
Елена Мякотина: Я довольно много занималась эмигрантами не русскими, и русскими тоже, вообще эмигрантами всех стран. Никогда эмигранты не объединяются между собой, когда они принадлежат к разным политическим партиям. Я думаю, что это нормальное явление. В конце концов, партия – это очень сложная вещь.
А если делать партию в оторванности от почвы, единственное, что может жить, по-моему, по-настоящему, это по моему опыту – это культура. Тургеневская библиотека – доказательство этому. Потому что Тургеневская библиотека была создана в 1875 году Тургеневым, ею заведовали самые разнообразные политические течения, конечно, скорее левые до первой эмиграции, до эмиграции после революции, а потом и другие. И она просуществовала. В сущности объединились, то, что их объединяло – это была привязанность к русской культуре.
Михаил Соколов: Венедикт Мякотин в середине 30-х уже не рассчитывал ни на возвращение из Болгарии на родину, ни на перемены в СССР, в отличие от многих чистки, во время которых дети революции пожирали ее отцов, когда гибли сотни тысяч обычных людей, историка не вдохновляли. Вот что он писал из Софии в Прагу своему другу Вениамину Озерцовскому. 10 апреля 1936 года:
А на возвращение в Россию я для себя уже не рассчитываю. В том, что сейчас там происходит, во взаимном поедании большевиками друг друга, я еще не вижу признаков серьезного оздоровления.
Процесс оздоровления, несомненно, свершится, но идет он медленно и может еще затянуться сравнительно надолго.
А в 70 лет (мне все еще странно думать, что они мне уже исполнились) мудрено рассчитывать на долгий срок и я стараюсь помириться с мыслью, что жизнь и кончится так, как идет она сейчас.
Михаил Соколов: Венедикт Мякотин в 1937 году приехал в Прагу, заболел воспалением легких и умер в Чехословакии.
Елена Мякотина: Мой отец умер в 37-м году в Праге, но совсем, можно сказать, случайно, потому что он туда поехал на конгресс славянский. Это было в октябре 37-го года, он там заболел и его пришлось отвезти в больницу, и он там умер.
Михаил Соколов: Елена Венедиктовна, можно вас немножко вернуть в Софию. Скажите, как жили в Софии, ваша семья?
Елена Мякотина: В Софии прошло мое детство. Могу сказать, у меня хорошие воспоминания. Правда, у нас было не много русских знакомых, но все-таки были. Был профессор Бецилли – это были его семья и он большие друзья. Есть люди, о которых уже не знают, но которых было бы хорошо упомянуть. Был профессор Иванов, по-моему, физик. В детстве меня поражало, какой это был замечательный, умный и всезнающий человек. Был профессор Демосфенов – философ. Он умер, правда, очень рано.
В Болгарии всегда было много русских, русские были в разных областях. Теперь в Болгарии начинают об этом писать. В Болгарии уже вышло несколько сборников. Это были интересные люди. Были, конечно, и болгары наши знакомые.
Моя сестра училась, она окончила там медицинский университет. Вторая сестра поехала в Париж, Наташа, и она там сразу примкнула к левым движениям, именно к социалистической партии, к левому крылу социалистической партии французской. Но это было перед войной.
Михаил Соколов: Как изменилась жизнь после смерти отца в вашей семье?
Елена Мякотина: Я осталась в Болгарии до 47-го года. После смерти отца жизнь изменилась, потому что он получал какое-то жалование небольшое, но все-таки на него можно было жить, но пенсии у него не было. Поэтому это был очень трудный период. Моя мать была в ужасном удрученном состоянии.
Михаил Соколов: Она где-то работала?
Елена Мякотина: Нет. Но моя сестра как раз к тому времени кончила университет, ей сперва дали маленькое пособие. И потом какие-то знакомые, по-моему, из Франции нам помогли, это было как раз было перед войной. Потом моя сестра получила маленькое место в провинции врача в Болгарии.
Михаил Соколов: Нина Мякотина в 1932-36 году училась на врача уже в Болгарии. Она стала не только доктором – но и интересным поэтом. Стихи ее недавно напечатаны в России – в двух больших сборниках, посвященных пражскому литературному объединению «Скит», которым руководил Альфред Бем.
Синий день уплыл за шторы,
Где-то за землей растаял свет.
Стали синие коричневые горы,
И над церковью не виден больше крест.
Над домами выше крыш и башен
Стал туман густеть и застывать.
Город пуст, безжалостен и мрачен.
Площади, сады, фонтаны спят.
А проснуться среди ночи страшно,
Не звонят колокола, не стучат
На улице рабочие,
Только мрак, молчанье, мгла.
Крик не слышен в городе заснувшем,
Никого не разбудить крича.
Люди под перину прячут уши.
В мире сонный и туманный чад.
Михаил Соколов: А как война в Болгарии была пережита?
Елена Мякотина: В Болгарии было странное положение, потому что в Болгарии тогда, я надеюсь, и теперь, было очень хорошее отношение к России. Россия – это была освободитель Болгарии, в школах это все учили. В школе русский язык был обязательным языком.
По разным причинам Болгария была связана с Германией больше. Болгары объявили войну Соединенным Штатам и Англии, но не России, но не СССР. И даже, кажется, Гитлер старался оказать влияние на царя, который знал, что сам болгарский народ против. Я помню, потому что я помню все разговоры, которые я слышала в болгарском народе. И в конце концов они не объявили войну России.
Но когда советские войска подошли к границе, то тогда СССР объявил войну Болгарии, чтобы войти в нее. Но уже в то время болгарское правительство было готово ко всему и оно сразу же подписало мирный договор с Россией.
Войска Толбухина прошли через Болгарию, очень хорошо себя вели, никаких зверств не было. Как они сами говорили: как приятно быть в такой стране невражеской.
Михаил Соколов: В Болгарии много людей было арестовано СМЕРШем из числа эмигрантов?
Елена Мякотина: По-моему, немного. Но у нас было сравнительно мало русских друзей. Из моих друзей многие приняли советское подданство сразу же, и они вскоре уехали в России. Мои знакомые, во всяком случае, ничего страшного с ними не было, их просто не пустили в центр, в Москву. Некоторые приехали в Москву, но многие остались в других городах. Мне говорили, что были аресты, но я не помню ни одного.
Михаил Соколов: Как вам удалось уехать во Францию в 47-м году?
Елена Мякотина: Все-таки тогда еще выезжали люди, потом это стало гораздо хуже. Когда я уезжала, в правительстве участвовали еще так называемые земледельцы, еще не было настоящего переворота. Хотя, по-моему, в Болгарии все хуже и хуже становилось, все зажимали и зажимали.
Я помню, как я это почувствовала, потому что это все больше и больше подходило. Одна моя приятельница мне рассказала, что ее жениха завербовали, чтобы быть доносчиком. Я помню, что я почувствовала, что к самым близким моим это уже подходит.
Михаил Соколов: Вам удалось к сестре уехать?
Елена Мякотина: Тогда сестра жила во Франции, она мне прислала приглашение. Это продолжалось довольно долго, потому что тогда была комиссия, надо было иметь разрешение из разных инстанций, в том числе контрольная комиссия, которая еще была, там были французы, американцы, англичане и русские. Так что надо было их согласие иметь. Но в конце концов, тогда было легче, потому что потом контрольной комиссии не было, но всем заведовала советская власть.
Михаил Соколов: То есть вы приехали в Париж и начали учиться?
Елена Мякотина: Да, в Сорбонне, в университете. История.
Михаил Соколов: Когда вы приехали в Париж, вы с кем-то из друзей вашего отца здесь встречались? Жил еще Мельгунов, Титов.
Елена Мякотина: С Мельгуновым очень близко. Но это были единственные люди. Мне было как-то не очень удобно. Может быть потому что моя сестра уже с ними была со всеми знакома, и она со всеми, я думаю, перессорилась, потому что у нее был очень непримиримый характер. Так что, например, по политическим убеждениям она не должна была с ними. И все-таки с Мельгуновым она не поссорилась, так что я смогла с ними, хотя я не была под ее влиянием, но я все-таки к ним не пошла. Хотя я теперь жалею, потому что я очень хотела с Алдановым познакомиться и с Титовым. Когда я приехала в Париж, может быть его в Париже не было. Я помню, что я познакомилась с его женой.
Михаил Соколов: Про Мельгунова не могли бы рассказать?
Елена Мякотина: Мельгунов – это был замечательный человек, тоже непримиримый.
Михаил Соколов: Антикоммунист.
Елена Мякотина: Он тоже очень легко ссорился со всеми. Антикоммунист, да, антибольшевик, очень непримиримый во всех отношениях, и в денежном отношении. Как все эти люди, это были все-таки люди, которые были высокого морального. Но, я думаю, что он тоже написал то, что хотел, он тоже много писал. Он старался поддерживать какие-то центры, но он был один, у него не было никаких сотрудников.
Михаил Соколов: Он издавал журнал «Возрождение» в это время.
Елена Мякотина: Ему предложили возглавлять этот журнал, это не было его. Он это принял, но скоро он тоже с ними не поладил. Он возглавлял маленькую брошюру «Социалист-демократы за свободу родины», которые все время меняли название, потому что в то время запрещали все время. Франция не хотела ссориться с Советским Союзом, а он должен был сдавать экземпляр в цензуру. И каждый раз этот журнал запрещали, и он каждый раз его возобновлял, но под другим названием. Так что несколько номеров выходило и потом приходилось все менять.
Но потом его попросили, когда начали создавать институт по изучению, который потом превратился в Радио Свобода, между прочим, тогда он туда ездил и этим занимался. Потому что он подумал вначале, что это может быть хорошее мероприятие. Но потом он и с ними не поладил, потому что он не допускал никакой ни лжи. Вы знаете, в политике это очень легко встретить. И конечно, из-за этого все люди, с которыми он встречался, не все, но многие из них, сразу же выходили из границ его…
Михаил Соколов: Толерантности.
Елена Мякотина: Нет, он не был толерантным – это определенно. У него была замечательная жена, которая была спокойная, Прасковья Евгеньевна. Она была замечательная, он все улаживала и так далее.
Михаил Соколов: Вы с ним о прошлом говорили, о том, что было пережито во время революции, войны?
Елена Мякотина: Не особенно. Помню, как он рассказывал, как его освободили в день смерти Кропоткина. И он тогда прямо на похороны Кропоткина вышел из тюрьмы. У меня тоже тогда было чувство, что может быть все уладится, знаете, как у многих. Что это уже слишком, что все равно уже теперь идет в другую сторону.
Никогда не думала, что в России все замечательно, но я думала, что это мало-помалу уладится, а это все не ладилось.
Михаил Соколов: Мельгунов считал, что нужны какие-то резкие действия, пропаганда и так далее?
Елена Мякотина: Пропаганда, я думаю, да, пропаганда – это было для него важно. Но опять же, это не было в его возможностях. Единственный раз, когда у него может быть появилась какая-то помощь от американцев, он сразу же от нее отказался.
Михаил Соколов: Насколько я знаю, он был против использования сепаратизма в борьбе с коммунизмом.
Елена Мякотина: Во всяком случае, он очень быстро оттуда вернулся и уже никогда не имел с ними. Вполне возможно, да.
Михаил Соколов: Еще из старых эмигрантов вы с кем-то общались из этого круга? Приезжал из Америки Керенский.
Елена Мякотина: Только с ним раз познакомилась, потому что он пришел в библиотеку, где я работала. Керенский был другом семьи. Его жена была другом семьи. Единственное, с кем я гораздо позже возобновила знакомство – это немножко с пражскими, дочерью Окунева.
Михаил Соколов: Как сложилась судьба ваших сестер?
Елена Мякотина: Моя сестра была связана с ультралевым движением. Во время войны она сидела в лагере, но это не как участник движения, просто потому, что у нее был нансенский паспорт. И таких людей, как она и как, например, немецкие эмигранты-коммунисты, сажали во Франции в лагерь во время войны, потому что боялись, что это шпионы. Она там отсидела только год, а потом она вышла замуж за одного из главных из этого движения, его зовут Люсьен Вейтс. У нее было пять человек детей. Все время была в социалистической партии французской.
Михаил Соколов: В левом крыле?
Елена Мякотина: В левом крыле. Но после войны сперва левого крыла не было. Потом мой зять принял позицию против алжирской войны. В 53 году его исключили из партии. А до этого был в Алжире, там был редактором социалистической газеты, потом ее закрыли, так что он опять вернулся сюда. А потом они оба участвовали в создании новой партии, которая продолжает существовать до наших дней.
Моя сестра врач, осталась в Болгарии, вышла замуж за болгарина. Теперь она тоже умерла. У нее тоже пять человек детей. Так что у меня пять французов племянников и племянниц и пять болгар. Род большой, теперь у меня уже 85 племянников.
Михаил Соколов: Насколько актуальны те политические взгляды, которые отстаивал ваш отец?
Елена Мякотина: По-моему, они очень актуальны. Это, конечно, очень странно, потому что никто их не знает. Но мне кажется, по крайней мере, это очень-очень важно их знать. Я думаю, что люди, которые живут в России, должны знать сами, чего хотят и что они могут использоваться.
Мне кажется, очень важно возвратиться ко всему этому, увидеть, что это такое было, что была революция, что это значит и не возвращаться к таким глупостям, которые я вижу. Пожалуйста, читайте не только моего отца, пусть читают «Русское богатство».
Михаил Соколов: История земства.
Елена Мякотина: История земства, история самоуправления – все те же проблемы, которые и теперь есть. Был все-таки этот перерыв 70 лет, это даром не прошло. И по-моему, еще остались пережитки террора. Между прочим, очень хорошая статья выпущена обществом «Мемориал», «1937 год и его влияние теперь». Теперь уже новое поколение, новые люди.
Но для того, чтобы это можно было бы пережить, надо, чтобы был какой-нибудь антидот, чтобы было на что опереться. В данный момент я не вижу, на что может Россия опираться. Она даже не знает, что с ней происходило, с людьми в 19 и в 20-м, возможно. Посмотреть, что тогда люди предлагали между двумя войнами, после революции 1905 года. Было очень важно, но ее тоже вычеркнули из истории. Опять же, между прочим, «Мемориал», на интернете есть, они выпускают о социалистах, до сих пор этого было мало.
Вернуть историю и вернуть место русской истории в мировой истории. Потому что место русской истории в мировой истории очень важное. Это в общемировом течение, все-таки в прогрессивном течение, в которое я верю, оно с большим трудом пробивается, но оно пробивается. И место русского опыта очень большое, очень серьезное. И даже весь негативный опыт тоже очень важен.
Если хотите вернуть каких-нибудь царей, то это плохо, это глупо, вообще смешно возвращать каких-то диктаторов – это ни к чему не приводит. Это уже было доказано много раз.
Михаил Соколов: Люди готовы обменять свои свободы, как показывает Россия, на некое благосостояние.
Елена Мякотина: Это вообще невозможно, потому что весь опыт всюду показал, что свободу не меняют на благосостояние, из этого ничего не получается. А если что-нибудь получается, то это совсем временно.
